Ящерицы в Милане

Камелия Санрин


— Твоя жена сбилась с ног, а ты не чешешься. Или чешешься, но что ты чешешь?! — Гвидо запинается, хватает с пола простынь, чтобы накинуть на мою жену, сбавляет тон:
— И вот я подхожу к этой маленькой женщине и она увлажняет мою рубашку слезами. Если ты думаешь, что это фан, то я тебе скажу, что моя рубашка стоит триста двадцать долларов и любые украшения на ней излишни. Но дело не в рубашке. У меня есть сердце. И вот, когда я уже собираюсь утешить её старинным мужским способом, появляешься ты! Тебе сказать, что думает о тебе твоя жена? Она считает тебя ангелом. На мой взгляд, ты появился невовремя. В чём отличие мужа от ангела? К ним разные требования. По крайней мере, у меня. Короче, я боюсь, что мы больше не друзья. Обвинять никого не стоит. Всё настолько запутано, что распутывать нет смысла. Тебя не было полгода - и вот ты появился в запертом доме! Мария, ты уверена, что дверь закрыта?
— У меня есть ключи, - но Гвидо меня не слышит.

Квадраты солнца на полу из высоких окон, всё залито весной, как Мария - слезами. Но Гвидо видит только меня (как остатки прошлогоднего снега на карнизе?). Обычно он спокоен и сдержан:
— Мария, я не убью его. Я убью его только в одном случае: если ты его простишь. Что ты сказал? Мария, что он сказал? Ясно. Теперь он изображает сумасшедшего. Не вздумай его жалеть. Понимаешь, никому не важно, где ты был. Ты исчезаешь в закрытой квартире, ты появляешься в закрытой квартире. Мы ставим на уши полицию, а тебе и придумывать ничего не надо: ты говоришь на инопланетном языке. Мa che pirla! Ты живое доказательство существования инопланетян, они же тебя спёрли. Мария начинает жалеть тебя, я оказываюсь в дураках. Прекрати издавать эти звуки! Игры кончились, мы не дети. Если хочешь что-то сказать, говори по-итальянски. Если ты не хочешь ничего сказать, то просто выйди. Из нашей жизни. Мария - нет! Мария, тебе не нужны авантюристы с невинным взором и младенческой улыбкой. Этот авантюрист тебе не нужен.

Авантюрист - это я. А Гвидо - мой лучший друг. Я понимаю его чувства и говорю ему об этом. Говорю, что я чертовски соскучился. Как мне хочется обнять их обоих! Они - это то, ради чего я вернулся. Мария смотрит на меня жалобно и я вижу, что только голос Гвидо удерживает её от обморока. Гвидо обнимает её, двумя руками придерживая на ней простынь и не осознаёт, что на нём самом, кроме очков и батистовой рубашки, ничего нет. Смешной самоотверженный Гвидо. Я стараюсь не улыбаться, но меня прорывает:
— Гвидо, ты не представляешь, как я рад вас видеть!

Больше всего на свете мне хочется их обнять. Да, но на каком языке я это сказал?
Гвидо говорит на пяти языках, неизменно сохраняя своё роскошное латинское "ррр". А я мимикрирую, жую английскую кашу ("порридж") или французскую травку ("грассе").
— На каком языке я это сказал? — спрашиваю по-итальянски.

Гвидо осторожно сажает Марию на постель, бросается ко мне и хватает меня за плечи. Он никогда не умел драться. Мы оба никогда не умели драться. В детстве этого достаточно, чтобы стать друзьями. Повзрослев, он объяснял девушкам идеи пацифизма, гипнотизируя их своим баритоном - и те уходили с первым встречным мачо. Ещё он писал стихи. Поэтому Мария предпочла меня.

В детстве мы всё время играли втроём, потом её родители уехали из Милана. Потом вернулись, предоставив нашим взорам первое из чудес света - расцветшую девушку. Мы гуляли втроём, Гвидо читал стихи собственного производства, я рассказывал проверенные временем анекдоты. Как-то Мария позвонила мне и сказала, что большинство шизофреников пишет стихи и вообще, поэзия - это синдром. Она изучала в университете психологию. На нашей свадьбе Мария не отходила от Гвидо, безуспешно пытаясь познакомить его со всеми двоюродными сёстрами. Он бросил писать стихи и выучился на бухгалтера. Это было давно. Сейчас Гвидо - управляющий в банке. У нас с Марией нет детей, так что мы по-прежнему всегда вместе.

— Погоди, Гвидо. Как это "я пропал"? — я снял его руку с плеча и заломил ему за спину. — И ты не ответил на мой вопрос. На каком языке я это сказал? Мария, не смотри на меня, как на привидение! Скажи Гвидо, чтобы успокоился! Если он не успокоится, я сломаю ему руку! А он пацифист.

Слово "пацифист" включает старую кнопку у неё в мозгу - Мария неожиданно прыскает. Чёртики или молнии? - какие-то искры перескакивают из её глаз в мои, она начинает безудержно смеяться. Я отпустил руку Гвидо и крепко обнял его, удерживая от спонтанных движений.

— Так встречают друзей только в Италии! — Мария закуривает сигарету на длинном мундштуке.
Гвидо глянул на неё:
— Теперь Мария - моя женщина. Я не хочу, чтобы ты с ней спал!
Мария ждёт моей реакции. Я вслушиваюсь в себя - странным образом, реакции нет. Я тоже не хочу, чтобы я с ней спал.
— У меня будет ребёнок, — сообщает она.
Как она об этом мечтала! Я инстинктивно хочу её обнять, Гвидо снова бросается на меня.

— Мария, скажи этому придурку, что я очень рад! Скажи ему, что у меня нет никого, кроме вас - и я счастлив, что у нас будет ребёнок! — Гвидо явно не в состоянии меня понять, он кипит, не в силах разжать челюсти.
— Мария, успокой Гвидо, я схожу погуляю.

Я сбегаю по узкой лестнице в глухих стенах, распахиваю дверь - и старуха хватает меня за руку.
— Мне не нужны деньги, — шепчет она с лучистым взором. На голове у неё пёстрый тюрбан. Её сумасшествие притягивает и я отправляюсь за ней. Мы сидим в кафе и делим пиццу на двоих. Она говорит на том же языке, что и я, не итальянском. Она говорит и глаза её сияют:
— Мы не люди, а ящерицы. Мы слишком любим солнце. Посмотри на мой платок! — она разматывает тюрбан.

Платок необычайно яркий. Терраса кафе залита апрельским солнцем и платок вспыхивает радугой. Старуха стаскивает его с головы, обнажая загорелую лысину:
— Погладь!
Тёплая сухая кожа в самом деле напоминает мне кожу ящерицы, согретой весенним солнцем.
— Как ты думаешь, Гвидо поймёт? — я рассказал ей всю свою жизнь.
— Гвидо не поймёт, он человек. Но примет - он твой друг. А Мария поймёт - она женщина.
— И что теперь будет?
— Будет лето и солнце - и с каждым днём ещё жарче, чем сегодня. А ты надень что-нибудь на голову, чтоб не припекало.

Мы вышли из кафе. Я обнимаю старуху и прижимаюсь к её тёплой щеке.
— Я сошёл с ума! — говорю я на нашем языке.
— Да, — её улыбка разбегается по улице.
— Я не знал, что ты в городе!
— Нас много. Ты просто не обращал внимания.
— Я боюсь, что Мария и Гвидо не позволят мне себя любить.
— Кто может укрываться от солнца и тепла? - только не итальянцы. Они не знают нашего языка, но любят твой голос. Ступай к ним.