Милый мой Хоттабыч

Милый мой Хоттабыч.

http://mtdata.ru/u12/photo6D10/20757...pg#20757450359

У Ирки Никифоровой джинн дома завелся. Подруга отдыхать в Эмираты ездила, сувенир привезла - лампа - не лампа, кувшин - не кувшин, что-то восточное, с узорчиками. Там этого барахла на базарах навалом, туристам продают. Ирка тогда плечами пожала, мол, нашла чего подарить, поблагодарила вежливо, поставила кувшин на полочку и забыла. Мало ли у нее на полочках финтифлюшек?
Ирка одна жила, то есть с матерью. Одна - в смысле семьи у неё не было. Ни мужа, ни детей. Почему - никто не знает, вроде женщина вполне себе ничего, и лицо и фигура, и следила она за собой, и все прочее. И не каждая в тридцать лет так выглядит - так поди ж ты. Не то, что мужиков у нее не было - были мужики, бывали. Побудет-побудет, да и сгинет в никуда. Месяца через три объявится - и опять пропал. С днем рождения ее потом поздравит - и все, был человек и как нет его. В общем, к тому моменту мужики ей надоели хуже тараканов, но вот детей захотелось страшно. Другие давно уж и колясочки откатали, кто за своим чадом в садик, а кто уж и в школу, а у Ирки все нет и нет. И обидно - ну не та ситуация, когда из пробирки зачинать, вроде бы можно и как у людей сделать - под венец, а потом и в роддом. Можно-то можно, а не получается. Тем более в тридцать - все время работа-работа-работа, изредка - какие-нибудь посиделки, а там все по парам или в крайнем случае придет какой-нибудь бука-холостяк, и сидит себе. Ирка подсядет - поговорит, да этим дело и кончится.
Была у нее в тот момент любовь, конечно же. В их отделе работал такой вот бука-холостяк по имени Гришечка. Сидел за соседним компьютером, тихий, не по годам застенчивый. И к Ирке в общем хорошо относился. Иногда попросит у нее что-нибудь, глазки долу, ресницы пушистые, моргает часто-часто, стесняется. А глаза-то у него как озера бездонные. И кудряшки как у мальчика. У некоторых в тридцать пять уже лысина, а у этого... Конечно, бабы в отделе считали, что он голубой, потому что он ни с кем их них переспать не пытался. Учтивый, галантный, ручки-щечки целовал, а дальше этого - не-а. Но Ирка знала, что никакой он не голубой, потому что и с мужиками у него ничего не было, он им ничего не целовал, и они ему тоже. А если ресницы пушистые и кудри - при чем тут голубизна? Вот они и подружились. Сплетничали иногда. Вместе ходили в столовую. Он даже как-то с вечеринки Ирку домой провожал. Шли под ручку, смеялись, хотя он и стеснялся отчаянно. Как-то так деликатно под ручку шел, что и груди Иркиной не касался, хотя мог бы, у Ирки бюст - слава Богу. Подошли к двери, Ирка ждет, в глаза смотрит, авось поцелует. А он - ресницы распушил, вздохнул трепетно и сказал: «Ну пора мне бежать, песик мой дома сидит. Я его с утра не выводил, он измаялся, наверное» Так он сказал это, что Ирка даже и не стала к себе звать (а хотела, мать на даче была). Жалко скотинку. А про себя подумала, что раз Гришенька о псе так заботится, то как же о детках-то будет!
Потом на день рождения его пригласила, а он не пришел, потому что надо было племянницу в больницу везти, она с роликов грохнулась и руку сломала, мерзавка. Потом, потом... Потом Ирка злиться на него начала. Ну в самом деле, каков? Она с ним самым сокровенным делится, лучше чем с подругой, давно пора бы в постельку, а он как отличник со скрипочкой, даже и не поцелует как следует.
Ирка с досады чуть не рехнулась, остальных своих кавалеров забыла, на сон грядущий планы строила, как бы Гришеньку на любовь развести. А Гришка как чувствовал - и скрепочек больше не просил у нее, и в столовку все как-то один, а иногда с бухгалтером Наталией Иванной, у которой дочка уже на втором курсе. Ну каково!
Мысли у Ирки стали какие-то грустные, и мир вокруг потускнел, замерцал и сошелся клином на этом самом Гришеньке. В таких вот расстроенных чувствах стала Ирка как-то раз генеральную уборку творить. Начала пыль со своих фигулек на полках стирать, лампу потерла эмиратскую, а у нее на боку пятнышко все никак не отстает. Она ее содой тереть взялась (еще подумала, что попортит) и вдруг... Трах-бабах, дым и грохот, будто все эмираты разом Ирке джихад объявили. Ирка - на пол, как в школе на гражданской обороне учили. Потом - тишина. Лежит она, лежит - ничего. Только вроде кто-то кашляет сухо. Хотя в квартире кроме Ирки никого. Пять минут полежала, поняла, что вроде не теракт, глаза открыла - батюшки! Джинн! В восточной одежде, красавец, хоть и не молодой, бороденку поглаживает и на Ирку ласково глядит, как дедушка родной. Ирка по-английски с ним попыталась - не вышло, тогда она с досады на русский перешла - тоже не получилось. А арабского она не знала. Но Джинн поколдовал чего-то и вдруг по-русски заговорил, хоть и с акцентом, как будто он из Средней Азии.
Ну, сразу он понес какую-то чушь, я, видите ли, - раб лампы, приказывай, о госпожа. Ирка не верила сначала, но потом вроде успокоилась, попросила сделать чудо какое-нибудь, чтобы удостовериться. Приказала для начала, чтобы в комнатах вместо линолеума паркет был. Джинн толковый оказался, про паркет хоть и не сразу понял что такое, но потом быстро сделал и не какой-нибудь, а как в музее или у новых русских - узорчатый, инкрустированный. И сразу же вся квартира невзрачно смотреться стала. Ну за полчаса джинн Ирке такой ремонт отгрохал, что мама дорогая. Не все, он конечно, правильно понял, кое-что потом переделать пришлось, когда он совсем освоился, но это ладно.
Попозже, когда он совсем пообвыкся и стал понимать что к чему, он Ирке компьютер новый сотворил, но это уже совсем потом было. А в тот вечер Ирка просто радовалась, что джинн что угодно умеет делать. Хотела ему уголок в гостиной оборудовать, диван отдать (благо новый, только что наколдованный), но джинн наотрез отказался, сказал, что он раб лампы, в лампе и будет жить, и вообще он предпочитает не высовываться, пока Ирка лампу не потрет и его не позовет. Ирку это умилило, она старика на радостях расцеловала (тот испугался - хуже Гришеньки), сказала, что будет называть его Хоттабычем и попусту не беспокоить.
Что и говорить, Ирка была умная и практичная. Могла бы себе ноги от ушей заказать или виллу на Канарах, но она понимала, что ничего хорошего из грандиозный затей не выходит, да и спешить было некуда, и ежели бы уж совсем приспичило, она бы и то и другое поимела. На самом деле у нее другое заветное желание было, но Хоттабычу своему она пока что стеснялась сказать.
Мать Иркина в сказки о джиннах не верила, и когда через неделю с дачи прикатила, Ирка ей сказала, что на работе ее повысили и зарплату прибавили за хорошее поведение, плюс она заначку выпотрошила и решила дом в божеский вид привести. Мать поудивлялась, но поверила.
А Ирка все как раньше - на работу ходит, никому ничего не говорит, но только повеселее как-то стала, побойчее. Тут-то ее и вправду повысили. Никак Хоттабыч начальству что-то нашептал. Старик действительно толковый был, мог кого хочешь заколдовать. В жабу превратить или в ящерицу. А мог мысли куда хочешь человеку повернуть. Эх, хорошо, он не Ольке из третьего отдела достался, а то бы все на работе жабами скакали и ящерицами бегали. Ирка хоть не мстительная была. Конечно, она не могла удержаться, чтобы Наталии Иванне не напакостить. Бухгалтерша всегда с таким видом ходила, как будто зарплату выписывает из своей личной копилки. Не любили ее, это точно. Ну Ирка и не удержалась. Прибегает Наталия Иванна вся пунцовая. «Ой, - кричит, - караул, компьютер украли» Все в ее кабинет - на месте машина. Только все за дверь - она кричит «Опять пропал!» Люди сердиться, ведь не первое апреля. И так никто ей не поверил, что компьютер и вправду исчезал, как только все за дверь выходили. К обеду он у нее насовсем появился. Пришлось в итоге бедной женщине отпуск брать за свой счет, а потом всем рассказывать, что это был синдром хронической усталости. Но больше Ирка с Хоттабычем никому не пакостили. Да и эта подлянка, в общем-то, не очень смешная вышла.
Месяц Ирка поразвлеклась, а потом решила и до сокровенного добраться. Лампу потерла, Хоттабыча за чай усадила, и давай ему про Гришеньку рассказывать. Долго рассказывала (подругам-то всем надоело это слушать), а он ласково ее прервал и говорит:
- Ирочка, - он уже тогда перестал ее госпожой называть, очень они к тому времени подружились - А чего же ты от меня хочешь? Приказывай, что с мальчиком сделать?
У Ирки глаза загорелись - ведь Гришеньке теперь любую мысль внушить можно, можно хоть сейчас в ЗАГС вести.
- А сделай так, - говорит она своему Хоттабычу, а у самой дух захватывает, - чтобы он вот сейчас, в дверь позвонил, и чтоб с цветами пришел.
Слушаю и повинуюсь, Ирочка, - отвечает джинн.
И тут - дзынь-дрынь, открывает Ирка, а на пороге Гришенька с пучком ромашек, смотрит на половичок и войти стесняется.
Ирка сделал вид, что удивилась, чуть ли силой его домой втащила, Хоттабыча с кухни шуганула, он в лампу спрятался.
Прибежала с вазочкой, а Гриша со шнурками никак от волнения не справится. Она его на кухню свою роскошную, чайку свежего сготовила, отлучилась вроде прическу поправить, а сама в лампу нашептывает: «Хоттабыч, миленький, маму куда-нибудь день, а?» Мама тут же позвонила (она у соседки за жизнь трепалась), сказала, что у этой соседки эрделиха рожает, и надо роды принимать, потому что Иркина мать как-никак акушеркой сколько лет работает. Ирка из вежливости говорит, что, наверное, ветеринара лучше позвать, на что ей мать ответила: «Что баба, что сука - один черт!» и Ирка на кухню вернулась. А там Гришенька сидит и чайник рассматривает.
Стала Ирка с ним беседу вести, как в старые добрые, когда они сплетничали да секретничали. А он - ни в какую. Спросишь что - «Да. Нет» отвечает и злится сам на себя.
- Извини, Ира, - говорит, - я, наверное, зря к тебе пришел. Даже не знаю, что это меня сюда занесло, какое-то такое настроение... Я лучше уж пойду... ты знаешь, Ира, я очень хорошо к тебе отношусь, ты не держи на меня зла, пожалуйста, но.. - и в глаза смотрит так влюбленно - влюбленно.
Ну что с таким делать будешь?
Так бы Ирка его отпустила, а потом в подушку бы прорыдала всю ночь, но тут - Хоттабыч в лампе калачиком. Она на секунду выбежала (Ой, вроде телефон звонит) и шепчет:
- Хоттабыч, миленький, ну сделай так, чтобы он мне признался в любви и у меня на ночь остался!
А из лампы шепот: «Шлушаю и повинуюшь!»
Ирка на кухню.
- Ой, показалось! Никто и не звонил. А Гришка снова начал мямлить
- Ира, ты меня, конечно, извини, я вот тут пока сидел, подумал... - говорит, а сам куда-то в сторону смотрит, - Ира, мы с тобой коллеги и даже старые друзья... - и замолчал тягостно.
«Ну рожай!» подумала Ирка. И мысленно кулак Хоттабычу показала. Хоттабыч понял.
- Дело в том, - Гришка прямо как маков цвет стал, - Дело в том... Ну в общем я давно понял, что люблю тебя, Ира.
«Ураааа!»
- ... У меня к тебе всегда была определенная симпатия, но со временем я понял, что это любовь.
Сказал и сам перепугался. Ирка на него смотрит, а он на нее. И так они друг на друга глаза распахнули, что Ирка даже забыла, зачем она Гришеньку к себе приколдовывала. Видно, так привыкла по нему страдать и киснуть, что вот теперь сама растерялась. Но зато у нее так натурально вышло смущение, когда она вспомнила, для чего в общем-то все дело, и пробормотала как заученное
- Гриша, ты меня так обрадовал! Я тебя тоже люблю.
Сказала и ждет. И ждет. Смотрит на Гришеньку, а он на нее. А в глазах его озерных - отчаяние, мол, что ж я, бедный натворил?
У Ирки с Хоттабычем полная телепатия вдруг установилась. Ирка только подумала «Целовать-то он меня будет?» как в мыслях голос услышала с азиатским акцентом «Слушаю и повинуюсь!»
Гришенька зажмурился и Ирку слегка к себе привлек, так что коленками даже не задел и нежно так, как к иконе приложился. Будто бабочка крылом задела - никакого удовольствия. Ирка продолжения ждет, а Гришенька разволновался. Да так, что стал чуть ли не всхлипывать, рассказывал, что у него давно женщин не было, а вернее была только одна и то в институте, что он ее любил, страдал, а она его бросила, когда он ей предложение делать собрался, и с тех пор он такой робкий и в себе не уверенный, что ему Ирочку страсть как хочется, но он стесняется и просит ее ему помочь. Ирка как на крыльях тут же принялась о нем заботиться, в ванную потащила, хотела его намыливать, а Гришенька раздеться боится, так что у Ирки мысли пошли нехорошие - а вдруг у него чего оторвано?
- Мне, может быть, выпить для храбрости? - жалобно спросил Гришенька.
Но Ирка знала, что Гришка если напивался, то начинал носом клевать, а говорили, что мог и вовсе в гостях заснуть на диванчике, если уж очень переберет. Не, не отвертишься. Она его как ребеночка раздела, оказалось что все у него на месте и даже в рабочей готовности. Стала она его ласкать и намыливать, а Гришенька сквозь ванну готов провалиться, вид такой, как будто тут в дверях его мама стоит, руки в боки и неодобрительно языком прищелкивает.
Ирка и сама разделась, в ванну прыгнула - на, бери, ласкай в удовольствие, даже руку Гришенькину взяла, по себе поводила, а Гришина рука - как мышь по коврику. Ирка вообще чуть не в истерике - ну понятно был бы импотент какой и правда не той ориентации, а то вот, пожалуйста, все в порядке, все торчком, а толку никакого. Ну, вылезли, вытерлись, Гришка расхрабрился вроде, Ирку на руки взял, в спальню отнес. Положил на кровать и сел рядом. Как бы невзначай покрывалом прикрылся. Неудобно ему, будто он все через силу делает.
«Хоттабыч, миленький, ну что же это такое? Ну сделай так, чтобы он стал решительный»!
«Слушаю и повину...»
И тут такое началось! Такое, что хоть всем девчонкам из отдела пересказывай! Гришка как ото сна очнулся, покрывало откинул, стеснительность как рукой сняло. И заговорил даже по-другому:
- Ну, Ирка, ты прямо красавица у нас! А ножки какое стройные! Небось спортом занимаешься! И пуза никакого, е-мое, Ирка, да тебе в «Плейбой» надо! А сиськи, зашибись, прямо фантастика!
Ирка аж рот открыла. Такого она от Гришки не ожидала, особенно «сиськи» ее покоробили. Откуда он слова-то такие знает! От обиды даже про Хоттабыча забыла, а Гришка не унимался.
- И попка у тебя загляденье, ну надо ж - в тридцать лет как девочка, нигде жир не висит!
И от слов быстро к делу перешел. Вот это темперамент у него открылся! И восторг щенячий (еще бы, после стольких лет воздержания!). Он уж всю Ирку общупал, обгладил, облизал, даже в уши посопел. Подруга Лилька как-то тоже такую ночь пережила, а потом говорила: «да, девочки, я с ним такого страху натерпелась!»
Ирка, конечно удовольствие испытала, да и кто б не испытал, но вот на душе как-то странно было. Она-то ночь любви с Гришенькой уже десять тысяч раз про себя продумывала, до малейших деталей представляла. И все выходило у нее что-то таинственное, при свечах и тихой музыке. Она в своих грезах так и видела, что вот подходит к ней Гришенька, а она на постели лежит обнаженная, только пледом прикрытая. И вот робко подходит к ней Гришенька, дрожащей рукой с нее покровы снимает, деликатно прикасается, ласково поглаживает, долго-долго гладит, пока Ирка совсем не расплавится, потом смущенный Гришенька рядом с ней ложится, обнимает так, как будто она хрупкая, все тело нежно обцеловывает, потом ложится сверху, да не плюхается всем телом, а мягко так, все боится больно сделать... И никаких разговоров про ножки-попки, конечно же. Все в деликатном молчании.
А тут, вот на тебе, как с цепи сорвался. Ближе к утру он выдохся, лег трупом и захрапел. Ирка вообще в шоке была. Гришенька - и храпит! Это совсем уж с ним не вязалось. Хоть не пукал во сне, и то спасибо. Спать не хотелось, Ирка халатик набросила и на кухню. А там Хоттабыч сидит в своем восточном халате, чай пьет, в ушах плеер, слушает свои мусульманские песнопения. Ирку увидел, заохал, смутился, что такую вольность себе позволил, плеер убрал, поклонился, извинился. Он-то думал, что Ирка от такой веселой гимнастики вместе с Гришкой уснет, вот и решил побаловаться. Ирка ему и чай и плеер простила, а вот за Гришку разнос устроился.
- Вай, Ирочка, - удивился Хоттабыч, - Я же все делал, как ты приказывала. Не гневайся, лучше скажи мне, что из твоих приказаний я выполнил не так, как подобает?
- Почему ты сделал из Гришки скотину?
- Ирочка, прости неразумного раба лампы, но я не делал из Григория скотину, я всего-навсего на одну ночь сделал его решительным. Я могу снова сделать его робким, но тогда он опять не осмелится услаждать тебя. И - не гневайся на меня, - не могла бы ты объяснить причину твоего недовольства?
Ирка всхлипнула.
- Понимаешь, Хоттабыч, я не знаю даже как объяснить. Вроде все как надо. Я хотела, чтобы он пришел - он и пришел. Я хотела, чтобы он цветы принес - он и принес. Я хотела, чтобы он мне в любви признался - он признался. Хотела секс, получился секс. А посмотрела я на него после этого - ну не Гришенька это, другой мужик валяется. Гришенька никогда бы так не сделал. Он, во-первых, без приглашения в гости бы не приперся, да и с приглашением тоже, а во-вторых, он бы никогда не стал мне в любви признаваться, потому что он стеснительный. И уж конечно же не стал бы в постели так себя вести. Это не Гришенька, это кто-то другой!
Хоттабыч покачал головой.
- Но где, в чем моя ошибка? За что ты гневаешься на меня, Ирочка?
- А ты можешь сделать так, чтобы он был робким, но в то же время и чтобы темпераментным, чтобы меня любил преданно и в столовку со мной ходил, а потом до дома провожал и у меня оставался? Пусть он такой будет нерешительный, романтичный, но при этом в постели супер... и без этих дурацких комплиментов. Пусть он мне предложение сделает, но с мамой своей чтобы не знакомил. Пусть он во сне не храпит. И еще пусть на работе карандаш не грызет, меня это раздражает. И пусть у меня от него детей будет две штуки, и чтобы он за памперсами бегал и на молочную кухню. И цветы чтобы дарил каждый месяц. - Ирка еще долго перечисляла.
Хоттабыч слушал Ирку с ужасом, даже кончик своей длинной бороды в рот засунул и стал жевать. Потом поохал, поворчал что-то по-арабски, а когда Иркины требования иссякли, он долго молчал, а потом сказал.
- Ирочка, о нежнейшее из созданий, прости неразумного раба лампы. Прости и дай ему спокойно дожить остаток своих дней в этой лампе. Ты можешь закупорить ее и бросить в реку. Можешь спустить ее в унитаз, если она туда спустится. Я готов смешаться с городскими нечистотами, так мне стыдно перед тобой. Я могу разрушить город и построить дворец. Я могу сделать так, что на твоем компьютере не будет глючить Виндоуз. Я могу сделать так, что твой начальник уйдет в другую компанию и ты займешь его место... Но... Не гневайся на меня, Ирочка, сейчас ты требуешь невозможного
***
С Хоттабычем Ирка, конечно, помирилась. Сделали так: перенесли Спящего Гришеньку домой, а наутро он ничего не вспомнил. На работе рассказывал, что зашел к друзьям вечерком и так упился, что даже и не знает, как домой добрался. Коллеги над ним смеялись, а он смущался и ресницами махал.
Ирка с ним больше на разговаривала, и он страшно маялся, никак не понимал почему. Так испереживался, что хотел ей взаправду в любви признаться, но духу у него на это так и не хватило .
Хоттабыч три недели из лампы не вылезал, тоже переживал страшно. Хотя Ирка, в общем-то, и сама понимала, что к чему. Она все-таки баба умная. Купила себе дартсы и на стену повесила. Когда тоска подкатывала, начинала их кидать со злостью. А потом все наладилось, и Ирка стала делать такую карьеру, которая нам с вами и не снилась...