Когда фонарики качаются ночные

У этой песни историй много. Много и текстов

Глеб Горбовский и его песня.


В 1953 году Горбовский написал песню "Фонарики". Написал, можно сказать, народную песню, схватил тайный мем под уздцы.

ФОНАРИКИ Когда качаются фонарики ночные, и темной улицей опасно вам ходить - я из пивной иду, я никого не жду, я никого уже не в силах полюбить... Мне девка* ноги целовала, как шальная... Одна вдова со мной пропила отчий дом! А мой нахальный смех всегда имел успех, и моя юность раскололась, как орех...** [Мы, словно лампочку вам выключим сознанье! Валюту кинем на шикарный моцион: сперва зайдем в Донон, потом в Гарве-салон, а уж потом - в столыпинский вагон...]*** Сижу на нарах, как король на именинах, и пайку серого мечтаю получить. Капель стучит в окно. Теперь мне все равно: я раньше всех готов свой факел погасить... ... Когда качаются фонарики ночные, и черный кот бежит по улице, как чорт, я из пивной иду, я никого не жду... Я навсегда побил свой жизненный рекорд... село Наволоки Ивановской обл., г. Кинешма 1953 г. * Я.Виньковецкий сообщает вариант "лярва". "Девка" Глеб пел в приличном обществе. ** Вариант, "И моя юность полетела кувырком..." В книге “Окаянная головушка” Глеб Горбовский приводит вариант десятой строки: “А моя юность раскололась, как орех” с указанием: “народное”. *** Строфа, возможно, не принадлежащая Горбовскому.

В. Трубицын "вдруг в 1961 году вышел на экраны фильм "Гибель империи", где в одном из эпизодов лихой уголовник в каталажке (актер Николай Рыбников) поёт "Фонарики". У Глеба Горбовского в ту пору ещё не было широкой официальной известности и не было хватких друзей, которые могли бы протащить его песню в сценарий фильма сквозь барьер цензуры, тем более что песня была "непечатная" - блатная, что ли. Насколько помню, авторского гонорара за использование песни в фильме Глеб тоже не получил...

Песня пошла в народ...

"И вот, "сидит Глеб где-то в шалмане на Дальнем Востоке. Пьяный, натурально. А рядом "Фонарики" поют. Встает Глеб: "Братцы, да это ж я эту песню написал!" "Куда тебе, суке, НАРОД написал! Народная это песня!" И набил народ бока и баки самозванному поэту. Глеб об этом никак без смеха не вспоминает - тоже, говорит, популярность"

Нина Королева:

"До сих пор сомневающиеся задают вопрос, правда ли, что ее написал Глеб, правда ли, что в 1953-м году, а не много раньше или много позже, и где она написана — в Вологодской области, в городе Череповце, где Глеб служил в армии и после случайной потери пальца (“Одна рука моя беспала...”) даже оказался “на нарах” как подозреваемый “в самостреле” (“Сижу на нарах, как король на именинах, / И пайку серого мечтаю получить...”), или в Ленинграде (“Когда качаются фонарики ночные, / И темной улицей опасно нам хо-дить...”).
О том, что песня написана в 1953-м году в армии, сам Глеб Горбовский упоминал несколько раз. В книге “Окаянная головушка” на первом развороте обложки приведен факсимильно ее текст с подписью, датой и указанием на один из “народных вариантов” строки. Глеб ссылается на очевидца создания песни, своего армейского друга, с которым они вместе подбирали мелодию (сам Глеб не играл на гитаре и не знал нот)".

Нина Королева:
И в заключение — еще два эпизода из той нашей ленинградской жизни.Пресловутую “общую уборку” Глеб, разумеется, не делал. Жильцы возмущались, пытались его перевоспитывать, а однажды собрались выселить из квартиры по суду, мотивируя это чудовищной грязью в его комнате. Надо было что-то делать, и я, вооружившись ведром, тряпкой, щеткой и мыльным порошком, поехала к нему на Васильевский остров. Как назло (“Ленинград — город маленький!”) тут же в троллейбусе я встретила приятеля, университетского аспиранта, который смотрел на мое “вооружение” с изумлением, а объяснение, что я еду мыть пол Глебу Горбовскому, выслушал с еще большим изумлением. Надо сказать, что была я тогда изысканной “тютчеведкой”, аспиранткой Пушкинского Дома, и немало изящных стихов посвящали мне и поэты, и прославленные литературоведы...В.А. Мануйлов, например, так надписал мне свой реферат “Вопросы изучения жизни и творчества М.Ю. Лермонтова. Доклад о работах, представленных на соискание ученой степени доктора филологических наук по совокупности трудов. Л., Ленинградский ордена Ленина гос. университет им. А.А. Жданова. 1967”:
Мне жаль, что встречи наши редки...
Как дерево, склоняя ветки,
Нам дарит осенью плоды,
Так я прелестной тютчеведке
Хочу вручить свои труды.
Когда-нибудь я все подобные стихи-комплименты соберу и опубликую! Итак, пол в квартире был вымыт, соседи утихомирились, и вскоре наш дружный круг собрался на Пушкинской, где снова зазвучали песни. Пел Глеб, пел Виктор Соснора, Алик Городницкий. Кстати, “кабацкая тема” была тогда распространенной, Соснора тоже писал: “Ушел я круто — пока, пока, / Прямым маршрутом — по кабакам. / Сижу и пиво горькое солю. / “Официант, сто пятьдесят! Салют!””.
И вдруг зазвучала новая, совсем новая песня Нонны Слепаковой — на мотив “Ваньки Морозова” Булата Окуджавы:
За что ж вы Глеба-то Горбовского,
Ведь он ни в чем не виноват.
Любил он водочку московскую,
А вовсе он не ренегат.
Полный текст песни приводить не буду, не так уж он хорош, но дальше следовало:
Свои скрывая интересы
И расточая похвалы,
К нему ходили поэтессы
И мыли окна и полы.
А он лишь водочкой питался.
Чтоб им, конечно, угодить.
На честь на их не покушался,
Чтоб им, конечно, угодить.
Я задохнулась от обиды, я вскочила из-за стола... На следующий день мне позвонила Нонна и спросила: “На что ты обиделась? Ты мыла пол, но я — мыла окна!” Таким был быт литературного Ленинграда 1950—1960-х годов.
https://pics.livejournal.com/aldanov/pic/0086q965
Глеб Горбовский, Эра Коробова и Иосиф Бродский. Иосиф Бродский в американских интервью: "Конечно же, это поэт более талантливый, чем, скажем, Евтушенко, Вознесенский, Рождественский, кто угодно...

Анекдотов о Горбовском и его стиле жизни ходит превеликое множество.


Евгений Рейн
"Однажды ко мне в гости из Москвы приехал Генрих Сапгир. Он написал книгу стихов "Псалмы" и сказал, что хочет их почитать. Купили водки-закуски. Назначили встречу на семь часов. Вдруг часов в шесть - звонок в дверь. Открываю - стоит совершенно пьяный Горбовский и говорит: "Если я сейчас пойду по улице, меня заберет милиция, я должен пересидеть у тебя". А я не хотел сводить Сапгира и Горбовского, потому что они очень недружелюбно друг к другу относились. Я ему все это сказал. Он находчиво вспомнил о моем огромном персидском ковре и предложил, чтобы я его замотал в этот ковер, и он выспится. Так и сделали. Приходит Сапгир, приходят гости. Сапгир начал читать, и вдруг из ковра голос Горбовского: "Какое говно". Все делают вид, что ничего не замечают. Сапгир продолжает читать, а через пять минут из ковра опять донеслось: "Говнище". Тут Сапгир понял, в чем дело, бросился, размотал ковер и, если бы не мы, избил бы Горбовского до смерти. Пришлось Горбовского тогда выгнать. Сам Горбовский, надо сказать, выпивал немало. Я своими глазами видел, как он брал бутылку водки, выливал в кастрюлю, подогревал, потом выливал в глубокую тарелку и крошил в нее черный хлеб. Говорят, что Петр I так лечился от хворей"

Сам Сапгир описывал этот случай несколько иначе:
"В 1959 году я поехал в Ленинград, куда меня звали новые друзья. Я ехал, как посланец Лианозово - можно сказать, прибыл с миссией. Но прежде, чем я появился в Питере, по городу ходили Миша Кулаков и Глеб Горбовский и читали мои стихи, причем Глеб выдавал Мишу Кулакова, который появился в Питере недавно, за приехавшего из Москвы Сапгира. Вполне в духе обериутов.
В Питере я познакомился и подружился со многими, прежде всего с компанией: Рейн, Бобышев, Найман и совсем юный Иосиф Бродский. Помню, куда-то мы спешим в метели, через мост, проходим под мордами каменных коней...
Видел и золотоволосого Горбовского, который был так пьян, что на моем выступлении завернулся в ковер и так, в ковре, укатился в другую комнату. Это было на улице Рубинштейна на квартире у Жени Рейна, простите невольную рифму...".
Сергей Довлатов:
"Встретил я однажды поэта Горбовского. Он и говорит:- Со мной произошло несчастье, оставил в такси рукавицы, шарф и пальто. Ну, пальто мне дал Иосиф Бродский. Шарф - Кушнер. А рукавиц до сих пор нет.
Тут я вынул свои перчатки и говорю:
- Глеб, носи на здоровье!
Мне было лестно и приятно оказаться в такой системе: Бродский, Кушнер, Горбовский и я.
На следующий день Горбовский пришел к Битову, рассказал про утраченную одежду и кончил так:
- Ну ничего, пальто мне Бродский дал, шарф - Кушнер, а рукавицы... Васька Аксенов..."
Константин Кузминский;

"Еще в 65-м году одна подруга мне жаловалась, что Некий Сева Ловлин /он же поэт Всеволод Луговской/ выдавал себя за Глеба Горбовского и занимал у нее денег
Олег же Рощин /см./ тем и пробавлялся. Подходил в Летнем саду к какой девушке: "Я, говорит, поэт Глеб Горбовский. Одолжи три рубля." Одалживали.
И меня однажды Глеб выручил. Сидели мы с Гришкой-слепым в "Пиво-пиво" под Думой /оно же "Рачки"/ и так там накачались в компании с бывым зэком – тот еще официантку в гастроном за водкой послал и в соседнюю столовую – за шницелем, ничего, сбегала, а мне в карман снетков напихал и под них – рублевку, на опохмелку, она меня тоже выручила, но потом. Вышел я из бара и полез в метро на станции "Канал Грибоедова", чтоб к Толику Архипову, приемышу Т.Г.Гнедич в больницу, Военно-Медицинскую академию ехать, напротив Витебского. Только полез, а меня мент за шкирец, отвел в дежурку, "Кто, говорит, такой?" Поэт, говорю. А ну, почитай стихов. Свои я, натурально, читать не стал, еще обидится, непонявши, читаю Глеба. Расчувствовался мент. Ты, говорит, метром не езди, все равно на выходе эаметут, посадил меня на троллейбус...."

"Решил Глеб к культуре приобщиться. Зашел в "Квисисану", купил на последние рупь восемьдесят 200 грамм коньячку. Сидит, приобщается. Подходит к столику ханыга: "Друг, - говорит, - дай, - говорит, - кусочек булочки в коньячок макнуть!" А сам благоухаем, изо рта, как из парикмахерской, успел, значит, в Пассаже за пяти- алтынный из автомата пасть одеколоном попрыскать, от этого тоже торчишь, ежели на опохмелку, да порции три-четыре. Глеб ему говорит: "Макай." Вынимает, жлоб, из кармана заранее очищенную французскую, и в стакан. Тащит ее обратно, по пальцам течет, а он ее на ладошку и в жав... Глеб глядит - а в 200-граммовом стакане - чистенько, капелюшка на донышке. Приобщился, значит. Ну, тюрька из полбуханки на маленькую - дело знакомое, сидишь и ложкой хлебаешь, а с коньяком - это что-то уже новенькое. А не ходи в "Квисисану" /она же - "Север" и "Дары Нептуна"/, это место не для поэтов, а для фарцовщиков. Вот у Елисеевского тебя никто не нажгет!

Нина Королева:
"В Ленинград приехали прославленные московские поэты, среди них Евгений Евтушенко, который пригласил нас всех в свой номер гостиницы, чтобы мы почитали стихи. Мы читали довольно долго, потом читал сам Евтушенко. Для нас была приготовлена бутылка сухого вина, сам хозяин демонстративно пил кефир. Глеб заскучал, вышел на несколько минут в ванную комнату, вернулся. Евтушенко читал поэму “Братская ГЭС”. Глеб стал морщиться, потом плеваться, лицо его бледнело. Женя Евтушенко не выдержал, прервал чтение и сказал: “Глеб, если тебе так не нравится, ты скажи, а плеваться-то зачем?” Глеб произнес измученным голосом: “Что у тебя в ванной стояло в бутылке из-под “Токая”?” Евтушенко бросился в ванную, вернулся очень растерянный и сказал: “Жидкость от тараканов! Это уборщица оставила!” К счастью, все обошлось..."


Источник

Когда качаются фонарики ночные...

​Михаил Беломлинский

http://russian-bazaar.com/userfiles/...7_722_2010.jpg
Эту лихую песню в России знают все, а вот автора ее знают не многие. Ее написал питерский поэт Глеб Горбовский, в 53 году, в геологической экспедиции.
Он был автором множества замечательных стихов и песен; когда в 59 году вышла первая книжка поэта – «Поиски тепла», - ему было 26 лет.
У него была типичная для многих из этого поколения биография – война, оккупация, репрессированный отец, воспитательно-трудовая колония для несовершеннолетних, побеги, аресты и т.д. Красивый с огромной русой шевелюрой – он был похож на Сергея Есенина, и не только внешне.
Такой же загульный выпивоха, хулиган, без конца попадающий в разные приключения, в милицию, в запои.
Но главное - он писал замечательные стихи, был одним из плеяды выдающихся питерских поэтов 60-х годов (Иосиф Бродский, Александр Кушнер, Владимир Уфлянд, Виктор Соснора и т.д.) со своим, неповторимым голосом.
Многие его стихи и песни впервые напечатали только в 90-е годы, они вошди в сборник «Сижу на нарах...» из непечного.
Помню его смешную частушку про путч «19 августа 1991 года»
Очень странная страна,
Не поймешь – какая?
Выпил – власть была одна,
Закусил – другая.
Я хорошо был знаком с ним. Он часто бывал у меня в мастерской на Васильевском острове, жил по соседству. В 1967 году я оформлял его книжечку детских стихов «Чудеса под ногами».
Шрифт я сделал из разных предметов: гвоздь, пуговица, рогатка, обрывок билета в кино и т.д.
А над этим – детские ноги в джинсах и кроссовках. Получилось выразительно. Джинсы и кроссовки рисовать в детских книжках не разрешалось – это считалось пропагандой «западного образа жизни», но редакторша это пропустила и утвердила, а вот директор издательства «Детгиз» - Морозов, всегда полупьяный – придрался к другому. «Одни ноги...не позволю, не позволю резать ребенка, переделай, не позволю резать!!!» – категорически бубнил он. За его спиной висел погрудный портрет Брежнева – мундир, весь увешанный орденами, и сверху – голова.
«А вот же, - сказал я, – порезанный человек». Он повернулся, долго тупо смотрел, а потом изрек: «Сверху можно, а снизу нельзя, одни ноги нельзя...»
Я переделал обложку – нарисовал мальчика, сидящего на корточках. Он что-то рассматривает...
Получилось даже лучше...Из книги
«100 почти портретов»

​
https://ic.pics.livejournal.com/wars...1_original.jpg

Российский поэт и прозаик Глеб Горбовский скончался в Петербурге на 88-м году жизни 26 февраля 2019 года.

Он родился в 1931 году в Ленинграде в учительской семье, его отец был репрессирован в 1937 году. Перед самой Великой Отечественной войной мать отправила сына к сестре арестованного мужа в Порхов, который захватили немцы.

Мальчик, оставшийся один скитался по детдомам. После Победы мать с отчимом не нашли его и определили в ремесленное училище № 13. Оттуда он попал в колонию для несовершеннолетних преступников в городе Маркс, совершил удачный побег, добрался до Ленинграда, но мать с отчимом к тому времени перебрались в Новороссийск, и Горбовский уехал в Кинешму (Ивановская область), где преподавал в сельской школе его ссыльный отец, который помог ему оформить паспорт и окончить семилетку.

Учился в Ленинградском полиграфическом техникуме, откуда ушел через два года. Занимался в литературных объединениях в ДК профтехобразования у Давида Дара и в Горном институте у Глеба Семенова. Несколько лет проработал взрывником в геофизической экспедиции на Сахалине.

В 16 лет начал писать стихи, в армии писал песни, одна из самых известных — "Сижу на нарах, как король на именинах". С середины 1950-х публиковался в прессе, в 1960 году выпустил первую книгу стихов, с 1974 года писал прозу.

Написал либретто оперетты «Гори, гори, моя звезда» на музыку Станислава Пожлакова (1978).
Автор 25 поэтических сборников и семи книг прозы, лауреат многих литературных наград, в том числе Новой Пушкинской премии (2000) и Царскосельской художественной премии (2016).

***
Песню напевала моя бабушка. Точнее, отдельные строчки.

"Когда качаются фонарики ночные,
и темной улицей опасно вам ходить -
я из пивной иду,
я никого не жду,
я никого уже не в силах полюбить...

Мне девка ноги целовала, как шальная,
Одна вдова со мной пропила отчий дом!
А мой нахальный смех
всегда имел успех,
и моя юность раскололась, как орех.

Сижу на нарах, как король на именинах,
и пайку серого [слышал вариант "и пачку "Севера"] мечтаю получить.
Капель стучит в окно.
Теперь мне все равно:
я раньше всех готов свой факел погасить...

... Когда качаются фонарики ночные,
и черный кот бежит по улице, как чорт,
я из пивной иду,
я никого не жду...
Я навсегда побил свой жизненный рекорд ["я никого уже не смею полюбить"].

Село Наволоки Ивановской области, Кинешма, 1953 год.

Как обычно, известные блатные песни написаны интеллигентными людьми.

Отрывок одного произведения с женским вариантом.

6 серия Оркестрик 26.12.2012

История осквернения рояля не могла пройти даром, а Канун нового Года требовал отчетных концертов. И концерты были, но всякий кто знал про эту историю .., короче говоря поэтому часть людей играла на нем, а часть на старом советском ужасном Красном Октябре. А Стенвей стоял грустно в углу. И оживал только когда приезжали звезды, не посвященные в данную историю.

-Может батюшку пригласить? – страдала Линькова. Ей –то тоже надо было играть. Весь зал ждал что она выберет. Справа Октябрь, слева Стенвэй. Она выбрала Октябрь. Но потом, сыграв на нем несколько тактов, закрыла его и вздохнув, под смех зала перешла на Стенвэй.[1]

В учаге стояла елка, скупо наряженная. Вместо звезды на ней торчал скрипичный ключ. В общаге комендант тоже постарался – натыкал еловых веток за батареи. А на стены первого этажа налепил бумажные снежинки. И требовал с каждого приходящего песню или стишок.

-Да мы только что выходили! - возмутились духовики. И зашли просто так, без песен.

Музыканты тусили на улице перед общагой. Бросались снежками. Высовывали языки и подставляли под снег. Приставали к прохожим. И прохожие приставали к ним. Маше вручили снежок и она бережно его держала. Настю Андрюха повалил в сугроб. Она засмеялась и пихала ему снег за шиворот.

Кто-то кричал, что надо бухло купить. Полина Андрей и Маша –скрипачи а альтистка - сыпровизировали трио и пошли по улице, собирая деньги. Калядовать «Новый год к нам мчится, скоро все случится»… Подходили к людям, кланялись, играли красными от мороза пальцами главный хит страны.

-Дебилы, скрипки испортим. – говорила Полина. Но играла.

Они дышали паром, улыбались без шапок.

Народ подавал щедро. Мишу-виолочелиста отправили за бухлом. Но бухло Миша не принес. Затаренный двумя пакетами, он весело торопился обратно, когда его тормознули спортсмены. Маркуша стоял перед спортивной общагой и объяснял, что водка на Новый Год стоит дороже, надо было заранее закупаться, упыри, с чем поедем? А тут Миша с двумя пакетами.

-С Новым Годом, – сказал один и забрал пакеты.

Спортсмены прыгнули в джип и укатили. Миша злобно кинул вслед снежок. Но когда увидел, что машина разворачивается, испугался и побежал к своим. Джип Мишу догнал. Стекло опустилось и Маркуша сказал искренне.

-Спасибо.

И парни уехали.

Музыканты гурьбой возвращались в общагу. Охранник метался с карамельками, но все шли мимо и плевать хотели на его песни или стихи. Как обычно, удар пришелся на самого тихого. На Машу. Она так и зашла со снежком в варежках. И в красной шляпе, думала, что клевой.

-Песню. Или стих. – рявкнул комендант. И преградил Маше путь.

-Я не знаю новогодних, - пискнула Маша.

-Давай чо знаешь. – комендант стоял как скала.

Маша поняла - деваться не куда.

-А вы можете мне на гитаре, там просто, ля минор… - огляделась Маша.

Охранник деловито взял гитару, гордый, что знает ля минор.

Маша поправила шляпу, прижала снежок к груди, потупилась и вдруг разбитным голосом запела:

Когда фонари качаются ночные.

Когда на улицу опасно выходить.

А с пивной иду, я никого не жду.

Я никого уж сумею полюбить.

Антон с Леусом - кларнетисты подладились. Появился откуда-то контрабас, на котором играла хрупкая Лиза. Маша пела сипловато и чувственно. Произносила «фОнарики» и «О-рех». Народ офигевал.

Мне парни руки цаловали как шальные,

с одним вдовцом я прокутила отчий дом.

А мой нахальный смех всегда имел успех.

И моя юность раскололась как орех.

Сижу на нарах как король на именинах.

И пачку Севера мечтаю получить.

А я в окно гляжу, я никого не жду.

Я никого уж не сумею полюбить.

Когда фонарики качаются ночные.

Когда на улицу опасно выходить.

А с пивной иду, я никого не жду.

Я никого уж сумею полюбить.

Маша допела и поклонилась. Вместо снежка была лужа. Трубач Коля Мамонтов подошел и поцеловал Маше руку. А охранник отдал пакет карамелек.

–Ты откуда такие песни знаешь? – спросил Коля.

-Бабушка пела вместо колыбельной.

-Вот вроде бы и ты человек, Бродская. Когда в новый год.

Праздник продолжили в общажной кухне. Гуляли все вместе. Духовики, струнники, пианисты. Одинокие, бездомные и с задолженностями. Маленькую елку пристроили к плите и так завесили игрушками, что веток почти не было видно. Девки носились с курицей и салатами. Пацаны уже бухали. Время было десять. На столе стояла разномастная посуда и такое же разномастное бухло – самогон, который дедушка прислал, и дорогое шампанского, которое принесла Полина.

…Накрашенные губы девчонок, блестки на глазах, колпаки, дождик. Говорили разом, смеялись.

За окном косил снег.

-А я не люблю новый год, –сказал мрачный ударник.

-И он тебя не любит – отреагировал Антон.

-Да, и он меня. – согласился ударник. –У меня жена в прошлый новый год вышла из дома изюм купить и на два дня пропала. Вернулась, говорит, влюбилась в какого-то таксиста, ухожу от тебя. И ушла.

-Ты чо, женат? – спросил Андрей.

-Да нет же, ушла.

-И я не люблю Новый год. – грустно ковыряла Маша окно.

-Почему не любишь? - спросил Андрей.

-Потому что Новый год это когда из сказки делают вранье.

Бойкая дирижер-хоровик расставляла стаканы:

-Ой, этот не любит, тот не любит. Кому елку наряжали?

-Мне, - сказала Настя в сердцах. –Мне! У меня нормального нового года не было уже хрен знает сколько лет. Все время то утренник, то вечерник. Все время играешь, филармония, абонементы какие-то, выступления.

-Это в Алма-Ате, что ли? – не поверила Полина.

-Ага, - сказала Настя и осеклась.

-Так, провожаем каждый месяц старого года отдельно. –руководила бойкая хоровичка. -За январь!

Фужеры, рюмки, чашки – все из разных наборов и сервизов - ни одного совпадения. По посуде полилось шампанское.

Насте сунули чашку. На чашке был нарисован портрет Бетховена. Маленький грохный Бетховен.

За стеклом в шкафу стоял сервиз - чашки с портретами композиторов. Бах, Моцарт, Гендель, Шостакович и хмурый Бетховен. Настя сидела напротив сервиза и играла Жигу из сиюты №5. Смотреть было некуда, только на чашки. Играла и смотрела. И Насте казалось, старинные мужики на чашках танцуют. Одними рожами. Они плясали все быстрее, и Настя играла быстрее. Жигажигажигажига – букли Баха мотались во все стороны, у Шостаковича слетели очки, рожи композиторов прыгали и кружились от донца до ручки. Настя играла быстрее - и рожи быстрее. Жигажигажига. Она накручивала темп до одури. Композиторы нагло ухмылялись. Настя резко остановилась. И они остановились. Сервиз стоял как сервиз. Настя на всякий случай подошла и проверила – ага, за стеклом чашки и стопка блюдец.

А прямо под шкафом стоял детский горшок и тарелка еды, накрытая салфетка. Настя ковырнула остывшее пюре, заглянула в пустой горшок. Потом подошла к двери и постучала. “Крестная, я в туалет хочу!”. Дернула запертую дверь.

-У тебя есть горшок. – ответили не сразу.

-Я не буду ссать в горшок.

Голос Крестной был спокойный, как анданте.

-Мы же договорились. Пока не выучишь пятую сюиту, из комнаты не выйдешь. У тебя есть горшок и еда.

Настя долбанула в дверь кулаком. Злилась. Подошла к сервизу, достала все чашки с портретами композиторов, что там были, поставила в ряд - и расстегнула ширинку.

-Урррра! Зааа январь!

Настя выпила из Бетховена и стукнула чашкой о стол.

-За январь!

Пришел Стилус. Принес Насте подарок. И Полине принес.

-Ты с ним трахалась? – спросила Настю.

Настя улыбнулась.

-И я да. Видишь - теперь мы обе с подарками.

И квартет сфотался для рамок – все вчетвером.

-За февраль! – командовала бойкая дирижерша и отнимала фотоаппарат. –За февраль пьете или вас там не было?

Наполненные сервизные чашки были расставлены в ряд на полу. Настя включила ноут и поставила пятую сиюту из ютьюба. В исполнении Ростроповича. Развернула колонки к двери. И пока Ростропович за Настю играл, она села на подоконнике и стала смотреть в окно. Косил снег. А потом из-за угла появился Дед Мороз. Тот же самый. Он прошел под окнами, прошел весь бульвар - и скрылся за углом. Настя снова плющила нос и щеку, пытаясь заглянуть за угол. Но, конечно, не заглянула.

Ждали двенадцати. Настя – пьяная - сидела на подоконнике. Два народника – парень и толстая девка - уже лежали на полу. Через них перешагивали.

-Почему народницы такие толстые? Да не, я не против. Просто они занимают много места.

-А ты хотел бы, чтобы в музыканты одних моделей набирали?

-Хотел бы! А ты нет?

-Ну вот и загадай на новый год.

-С новым годом! – заорал народник с пола и попытался встать. Но его уложили обратно – «Рано еще, лежи».

Кто-то взорвал хлопушку – и посыпалось конфетти.

И вдруг Настя увидела деда мороза. Борода из ваты. Он прошел по бульвару, прошел под окнами общаги – и скрылся за углом. Настя прижалась к стеклу. Потом спрыгнула с подоконника.

-Ща приду, - сказала она в никуда. Набросила куртку и вышла.

Настя выскочила на улицу – и увидела спину в красном бархате в конце улицы. Побежала следом.

Задетая Настей, проснулась народница, встала посмотрела на снег за окном, сняла с губы прилипшую макаронину и сказала громко:

-Мело, мело по всей земле во все переделы, свеча горела на столе, свеча горела.

И замолчала.

-А дальше? – попросил Андрей.

-Там так до конца и метет, – сказала народница. И захныкала.

-Ты чего?

-Я не знаю, чо загадать на новый год...

-А ты загадала? – спросил Андрей Машу.

-Да. Чтоб мы в Волгограде на конкурсе камерной музыки заняли первое место.

Трубач Коля Мамонтов пытался засунуть голову в тубу.

Бойкая хоровичка обещала завтра начать новую жизнь.

И тут в общагу пришло четверо дедов Морозов. С Подарками- конфетами. Много-много конфет. Всех кого встречали- одаривали. Здоровые такие деды морозы.

Мы говорят, пришли себе снегурочек искать. И спрашивали Настю –виолончелистку.

Маркуша давно хотел выяснить откуда у бабы оружие. И тут время пришло.

Маркуша любил праздники, и очень переживал что праздников с детства нет. Вот в детстве, были, а щас нет.

Поэтмоу каждый новый год он жрал эфедрин.

И в этот тоже.

И вместе со спортсменами приперся в музыкальную общагу. Бабу искать. Эту самую загадочную Настю. Давно его эта загадка загадочная тревожила. Покоя не давала. Единственный, гвоорит, интересный момент за год.

Понимаете, девушки- обьяснил он притихшим бабам в музыкальной общаге. Раздав конфетки – Жены нам нужны. Вот что.И вот Новый год – чем не повод - он взял друзей и собирался пройти на этажи. Сказал, что марамойки ему не нужны, а шлюхи надоели. Он пришел искать себе настоящую жену и намерен найти.

Девки испуганно жались к еловым веткам за батареям. Комендант куда-то пропал. Ему его литовская жена сказала тихо- сиди тихо тут. У тебя дети. И он сел.

Сидел в углу и жрал нитроглицерин.

Радостный Маркуша сказал –ты – указав на когото-. Быстро метнулся нашел - как ее? – он повернулся к другому морозу, поменьше.

Гриша сказал- Настя.

-Во- подтвердил Маркуша – настя. Одна нога тут другая там, а то обе оторву- обьяснил дед мороз Маркуша и зажег бенгальский огонь.

Тебя ищут- сказали Насте, которая как раз рассказывала анекдот.

По белому лицу того кто принес весть настя сразу поняла что что-то не то.

Зашла в комнату, взяла пистолет так, чтобы никто не видел. , засунула за пояс сзади. Стыренный паспорт, деньги. – вышла вниз. Маркуша жег бенгальские огни.

Настя подошла к Маркуше.

-С Новым годом, Настя. – сказал Маркуша.

-Ты меня знаешь? – спросила Настя.

-Ты чо, смотрящая тут?

-Да. Чо пугаешь бедных музыкантов?

-Что значит пугаю? Подругу себе ищу. Меня в городе все знают. А музыканты видишь стороной обходят. Обижает меня такое отношение. Нечеловеческое.

-На колесах едете?

-Тебя подвезти?

-Я по водке, – контакт был налажен.

Такой вот наметился новый год. [2]

Чо у вас с бабами – поинтересовался Маркуша. Снегурочки. Чем вы тут вообще занимаетесь. Кого ебать –то тут?

И Настя повела экскурсию на предмет кого ебать в оркестре. По женским комнатам. И в каждой говорила – девки, играйте.

Сильные губы, это, конечно, важно - тут я соглашусь, но далеко не все. И даже умение двигать одновременно с губами " этой штукой"- навык, не делает тромбонисток лидерами рейтинга.

Габои и всякие другие фаготы - не способны на импровизацию...

Флейта приводит к шизофрении и извращениям, Валторна к миопии и косоглазию, а саксофонистки - лесбиянки. Потому что эта дудка - требует яиц. И они у саксофонисток, видимо, появляются.

Попытка женщин играть на тубе приводит к тому, что чем больше у них получается это - тем меньше вообще что-нибудь другое.

И вообще! - духовые - не катят хотя бы по той причине, что в них играют головой. А женское - в другом точно месте.

"Сильные пальцы" и "твердость характера" контрабасисток, как предлагают другие - достойны внимания, безусловно. Но боюсь что только настоящих гурманов, коих, к счастью не много. А то по улицам было бы страшно ходить.

Скрипка - слишком эгоистичный инструмент в женских руках. Эгоистичный и истеричный.

Это может быть прекрасно однажды, - и может быть ужасно - другой раз. Никакого постоянства. Как на минном поле.

Альт - это садистки. Доминирующие при том. Хорошо, что есть любители, конечно. Это нас спасает.

Всякие арфы- - сильнейший аллерген. Нафталин и тяжелые пыльные бархатные портьеры - это арфа. Вот уж если есть странные люди - так это они. Мир изменился за две тысячи лет! - а они, типа, не заметили.

Да и что вы хотите от людей, у которых диатоника и самое хулиганское, что они могут сделать - это флажолет? А все остальное требует технических приспособлений!

Домры -мандолины -хороши стайкой, а в одиночку киснут и носят старые халаты.

Рояль... это сложно. Это требует уважения. Уважения - и никаких чувств! Все чувства проиграют роялю рано или поздно. Рояль - это на один раз. А на второй - вы уже на втором месте, после рояля. Иначе это плохой рояль. Пианистки рабы своих клавиш. И их не выкупить. Вы можете только тоже поменять свою свободу на добровольное рабство.

Соответственно, имея отношения с пианисткой вы быстро понимаете что тоже должны служить ему. И секс у вас - всегда втроем. Либо согласны - либо нах... И в тот момент, когда вы медленно уйдете, надеясь спиной, что окликнут - в спину вас дострелит патетическое та-та-та-таам!

И это рана всю жизнь будет болеть перед дождем или переменой погоды.

Итак, друзья мои...кого же ебать из оркестра?

Можно я не буду рассказывать про литавры и дирижеров? Я уже устала ,честно говоря и мы не в музее редкостей.

Баян-аккордеон, если уж вас занесло к народникам - да что говорить? - посмотрите как они ходят...

Виолончель - конечно.

Только она находится в гармонии с миром. И легкая и строгая, и игрива и серьезна, и мягкая и жесткая, и грустная и веселая и ироничная и весит не много и обьем есть и любит себя не только когда говорит, но и когда замолкает ради других. И голос у нее - женский и вид. И скромность ей идет и солировать может с достоинством.

Виолончелистки плюс ко всему - не сволочи ни разу. И с ними есть о чем поговорить и о чем выпить простого черного чаю. С ними, наконец, можно просто долго дружить.

Попробуйте. Потом поговорим. Я да, виолончель. Но у меня пацан есть. В тюрьме сидит.

Светало, эскурсия подошла к концу и организмы переработали колеса, парни засобирались домой. Классика нагнала на них печаль. Она была светла, прозрачна, Маркуша расплакался, оказался сентиментальным. Очень благодарил за Праздник.

Ты знаешь- говорил он. – Вот с детства, первый раз настоящий Новый Год.

Парни сели в машину, и ударили по газам и выезжая со двора на улицу попали прямо под колеса КАМАЗа, что выехал забирать мусорный бак. Погибли сразу и все вчетвером. Настя пыталась вытащить их. Вытаскивала и они умирали у нее на руках. Один за одним.

А на рассвете сидела на ступеньках общаги. Снег все еще сыпал.

Настя дула в руки. Редкие прохожие шатались и взрывали оставшиеся конфетти - уррра, Новый год! – кричали Насте.

-Да, я знаю – отвечала она.

И сидела неподвижно. И ее заносило снегом.

[1] Это как обычно первая сцена. Телезритель, думаю, в большинстве своем вообще не заметит разницы в звучании. Практически пластический этюд без слов. Зал, люди, Линькова не знает что решить.

[2] Кстати классическая новогодняя история. Зло и добро. Да и вообще красиво- деды морозы.. пришли в общагу, конфетки раздают.

https://youtu.be/MqzSa8aQo-4

https://youtu.be/xXHfjrluWAY

Песня "Когда фонарики качаются ночные". Музыка и слова Глеба Горбовского, исполняет Наталья Рожкова. Из телевизионного фильма "Исаев" (режиссёр Сергей Урсуляк).

https://www.youtube.com/watch?v=RHSNauMoFAI

https://www.youtube.com/watch?v=y-ZnpwM0yG0

https://youtu.be/ncYQNouF8-M