Зимний вечер в "ПЕТРЕ"

Смерть – это не изможденная старуха с пустыми и темными глазницами скалящегося черепа и блестящей косой за спиной. Смерть – это не кровавое пятно на форменной рубашке, не дырка от дуры-пули, не вывороченные взрывом наружу внутренности. Смерть, это когда ты дышишь, двигаешься, говоришь, смотришь телевизор, сидишь на унитазе, но тебя уже нет. Ты мертв. Твой организм исправно функционирует, по скоростным трассам вен автомобилями летят красные кровяные тельца. А тебя уже нет. Тот голубоглазый очкарик с белыми кудряшками непокорных вихров жадно зачитывающийся Майн Ридом, Фенимором Купером, Дюма и Ремарком умер, не выдержав несправедливости бытия. Смерть – это когда о тебе не помнят. Ни плохого, ни хорошего. Ничего. Смерть – это когда ты теряешь родных и близких. Смерть – это вынужденное одиночество. Физическая смерть – это всего лишь мост между мирами, некий портал в неизведанное иное. Как гусеница превращается в бабочку, отбросив бесполезный кокон, так человек отбрасывает ненужное ему тело, переходя на иной эволюционный уровень развития. Это дар Божий созревшим для перехода душам.
Я шел мимо бетонных муравейников многоэтажек, смотрел на мерцающие окна чьих-то жизней, мусолил что-то жалостливое о себе родимом и философствовал вполне избитыми истинами. Сказывалось похмелье и бессонная ночь в обществе друзей. Тусовщик Эдди решил вытащить меня из моей холостяцкой берлоги в люди, ибо зимой я как все медведи моего возраста, впадаю в спячку и депресняк.
Вытряхнув из бумажника мумию таракана, засаленные, потерявшие актуальность еще в 1917 году бумажки с телефонными номерами каких-то подружек, немного меди и парочку неоплаченных счетов я понял, что командовать парадом сегодня будет кто-то другой. Эдд выдернул меня из моей реальности и привез в паб под названием «Петра». Глаза у меня задвигались как у хамелеона при виде молодых и красивых теток, и жить стало намного веселей, после литровой кружки «Туборга» и девушки Иры, приятно поразившей меня знанием русской классики. Прикинув свои шансы, попутно захлебнувшись в ее умных глазах, я решил отступить к границам благоразумия. Да и вообще отменить вторжение на столь коварную территорию. Ибо заплутаю я там, ведомый инстинктом-Сусаниным, как бедолаги французы в известной опере. Но хороша, чертовка. Таких девушек нужно добиваться настойчиво и нудно. Я же (развращенный прошлыми победами прохиндей) смиренно сложил ручки, на благообразном брюшке посвятив себя пиву и сальным шуткам. Рядом с юной интеллектуалкой восседал могучий торс Игорька скромно предающегося играм желудка - экспериментирующего с мороженным и горячим чаем. (Серия его опытов, кстати, дала положительный результат. Через несколько часов искомый продукт распада неоднократно требовал выхода из уставшего от науки организма)
Артистичный Ромео с любимой, умудренной жизненным опытом Джульеттой, красавица Влада, почему-то «Дракон» Виталик, фанатично преданный музыке Эдд и я – завершали веселый натюрморт жизни. Пробежав галопом по творчеству Тарковского, растолкав по пути охочего до девок графа Толстого и зануду Достоевского, перебросив, друг другу через стол охапку старых анекдотов бомонд решил начать движение в сторону тамтамов и плясок у поверженного мамонта. То есть направили свои стопы в дискоклуб «Линолеум». Мы оказались в полутемном зале дискотеки в гордом комсомольском одиночестве. Играло что-то заунывно ритмичное, пробуждающее во мне Маугли, Патриса Лумумбу и Мартина Лютера Кинга одновременно. Захотелось на время стать диким африканцем, схватить пару самок по мясистей и уйти в савану, весело размахивая копьем. Через некоторое время зал был набит битком. Но мы так и остались маленькой обособленной группой, ибо прекрасным незнакомкам и мужественным мачо окружающим нас не было больше двадцати лет. Наши спутницы мгновенно вписались во всеобщий хаос древними, как мир движениями молодых сексуальных тел. Три грузных грации (Рома, Игорь и я), вечно молодой подросток Эдди и подтянутый Виталик смотрелись в принципе не плохо. Иногда я ловил ироничные взгляды прекрасных малолетних нимф и безуспешно пытался втянуть мужественный живот. Но он не втягивался, и я себя чувствовал трезвым Дедом Морозом на детском утреннике 1 января. Десять лет назад я так же смотрел на пьяных пузанов с рыхлыми сорокалетними тетками, отплясывающих гопака на молодежных вечеринках под «Аэросмит». И только теперь я понял - это не мир изменился, это зрелость, чавкая тяжелыми говнодавами, дыша перегаром, пристроилась рядом. И мне уже не нужно отдаваться ритму, не нужно восторженное внимание выбранной из толпы малышки, не нужно напиваться до бесчувствия и в пьяном кураже мчатся на бешеной скорости по трассе. Все было: любовь, разочарования, боль утрат и снова любовь. Все повторяется. Жизнь идет по кругу, как маленький пони с полной тележкой детишек. Пришла пора разомкнуть этот круг, изменив себя и свое отношение к жизни.
Утомившись вялотекущей шизофренией танца, мы разъехались по своим таким разным мирам. Только неунывающий Эдд взялся подвести до дома двух соплюшек, в надежде завлечь их на свой концерт и охмурить.

Выйдя из Эддовой машины, я шел мимо бетонных муравейников многоэтажек, смотрел на мерцающие окна чьих-то жизней, мусолил что-то жалостливое о себе родимом и философствовал вполне избитыми истинами. Мне было холодно и одиноко. Я пришел в теплую норку квартиры, тихонько, чтобы не разбудить спящего сына включил «Dire Straits» и тут зазвонил телефон. Великий Эдд тоже почувствовал не свежее дыхание зрелости. Ему тоже было холодно и одиноко. Ничего, старик! Все образуется. Нужно только победить свой страх. Не бойся жить. Ныряй, здесь не глубоко.
А над Ашдодом вставало неумытое заспанное солнце. И ему было абсолютно насрать на кипящий человеческий муравейник, там внизу…
5 декабря 2004.