Борис Пастернак

БОРИС ПАСТЕРНАК
Зимняя ночь


Мело, мело по всей земле
Во все пределы.
Свеча горела на столе,
Свеча горела.

Как летом роем мошкара
Летит на пламя,
Слетались хлопья со двора
К оконной раме.

Метель лепила на стекле
Кружки и стрелы.
Свеча горела на столе,
Свеча горела.

На озаренный потолок
Ложились тени,
Скрещенья рук, скрещенья ног,
Судьбы скрещенья.

И падали два башмачка
Со стуком на пол.
И воск слезами с ночника
На платье капал.

И все терялось в снежной мгле
Седой и белой.
Свеча горела на столе,
Свеча горела.

На свечку дуло из угла,
И жар соблазна
Вздымал, как ангел, два крыла
Крестообразно.

Мело весь месяц в феврале,
И то и дело
Свеча горела на столе,
Свеча горела.



https://scontent.fhfa1-2.fna.fbcdn.n...72&oe=5DC78698

Это из цикла "Стихотворения доктора Живаго", и до перестройки они были запрещены вместе с романом. Рязанов хотел именно это стихотворение поместить в начале "Иронии судьбы", но это запретили, и вместо него мы слушаем НИКОГО НЕ БУДЕТ В доме... Тоже неплохо









Это из цикла "Стихотворения доктора Живаго", и до перестройки они были запрещены вместе с романом. Рязанов хотел именно это стихотворение поместить в начале "Иронии судьбы", но это запретили, и вместо него мы слушаем НИКОГО НЕ БУДЕТ В доме... Тоже неплохо.

​ЭРОТИЧЕСКИЙ СЮЖЕТ В РАННЕЙ ЛИРИКЕ БОРИСА ПАСТЕРНАКА

Ирина Захариева

web

В начале 1910-х годов, когда в русской художественной культуре обнаружилось кризисное состояние символизма, переживали свое поэтическое рождение лирики, преодолевавшие символизм с разных эстетических позиций, - В. Маяковский, С. Есенин и Б. Пастернак. Побуждения, объединявшие их, - найти собственный язык, передающий голос земли, или, употребляя выражение Пастернака, - "не исказить голоса жизни, звучащего в нас". Маяковский полемически эстетизировал антиэстетизм, Есенин индивидуализировал фольклоризированную образность, а Пастернак, увлекавшийся философией и музыкой, вырабатывал средства философско-музыкального выражения бытия в словесности. Поэты нового поколения отвлекались от "подобий", т.е. символистских литературных штампов, в поисках новой по типу выразительности.
Пастернак развивал художественный импрессионизм, улавливая интуитивным наитием творца первородную новизну ощущения земли и вселенной. В его творческой эстетике (см. "Охранная грамота" - 1930, "Люди и положения" - 1956) не искусство преображает жизнь, а наоборот - жизнь преображает искусство. Красота присуща самой жизни и лишь проясняется искусством. Вместе с тем поэт-философ настаивал на том, что всегда необходимо помнить об условной природе искусства. Символическая обобщенность искусства, в восприятии Пастернака, основана на его всемерной растворенности в реальном мире. Искусство держится на символических образах так же, как алгебра - на алгебрических знаках. Оно образует духовную вселенную, развивающуюся по имманентным законам.
Литература интегрирует все остальные виды искусства. Отдавшись литературе, художник отдает себя во власть языка. И тогда сам язык начинает "думать" за автора. Язык воспринимается внутренним слухом сочинителя так же, как зарождающаяся мелодия улавливается композитором.
Свидетель поэтического дебюта Пастернака Константин Локс, историк литературы и переводчик, в мемуарном очерке "Повесть об одном десятилетии (1907-1917 гг.)" передавал свое впечатление от его лирики: "Слова лезли из темного хаоса первичного, только что созданного мира. Часто он не понимал их значения и лепил строчку за строчкой в каком-то бреду дионисийского опьянения жизнью, миром, самим собой. Отсюда вопль о непонятности, преследовавший его всю жизнь..." (Вопросы 1996: 11). Лирику раннего Пастернака отличало так называемое "высокое косноязычие", логику смысла читателю нужно было отыскивать. Его стихи подтверждали положение Виктора Шкловского о "полупонятном языке" поэзии ("Воскрешение слова", 1913).
Поэтическое косноязычие Пастернака было связано и с тем, что в его лирических импрессиях словосочетания приобретали глубинный символический смысл: "...это была новая форма символизма, ... не упускавшая из виду реальность восприятия и душевного мира" (Вопросы 1996: 18. Уточним, что в применении к поэзии Пастернака более точное терминологическое определение, на наш взгляд, не новый символизм, а словесная символика.Исходное значение символов, привлекаемых лириком, было связано с так называемой "внутренней формой слова" в согласии с учением Александра Потебни об этимологически обусловленной образности слова (Потебня 1905). Учение Потебни популяризировали лингвисты и литературоведы модного в то время формалистического направления в науке.
Критики не пытались сформулировать главную тему раннего Пастернака. Это была словесно закодированная, непривычная для русской поэзии тема созревающей мужской страсти - ее потенций и претворений. Яркая новизна стилистики отличала развитие любовной тематики в его стихах.
В предлагаемой статье привлекаются черновые наброски поэта в возрасте с девятнадцати до двадцати двух лет, до первой публикации его стихотворений в альманахе "Лирика" (Москва, 1913). Учитываются и архивные варианты не публиковавшихся в свое время стихов 1910-х - 1920-х годов (Пастернак, Б. 1989а: 736). В центре внимания находятся известные стихотворные сборники Пастернака "Поверх барьеров" (I-е изд. - Москва, 1914; II-е изд. - Москва, 1929) и "Сестра моя - жизнь". Воссоздается сводный текст единого лирического сюжета с опорой на семантику уподоблений и характер образности.
Весна обостряла органы чувств побуждаемого к творчеству авторского Я. Оживали и потаенные, болезненные комплексы. Ощущение "безродной участи" рано зародилось в подсознании творца. При возникавшей потребности поэтического самовыражения был предпочтен свойственный фольклору параллелизм природное / человеческое. Феномены природы одушевлялись, символизируя в искусстве слова мистерию душевной жизни поэта ("Гримасничающий закат // Глумится над землей голодной. // О, как хохочет вешний чад // Над участью моей безродной") (Пастернак, Б. 1989а: 577)¹.
Природные аналогии придавали частным деталям и конкретной мысли универсальный смысл. Константное тяготение от частностей к обобщениям знаменовало мышление национального поэта. Потаенно личное переходило в категорию общезначимого. В данном примере мы видим, как оценочно-эмоциональный смысл эпитета (гримасничающий закат) и глагола (глумится) формируют мотив "без вины виноватого" человека, словно, заклейменного "безродной участью".
Со своим уязвленным самочувствием ему приходилось каждый раз справляться в одиночку, поставив собя в позицию противостояния укоренившимся устоям в обществе и в литературе - в положение "поверх барьеров".
В словесной символике Пастернака вариативное словосочетание "Весна в висках стучится" служит выражением пробуждающегося эротического инстинкта, поэтической формулой волнения крови. Инстинкт описан как потребность близости родственного существа. Фигуративный образ открывающейся двери выражает избавление от одиночества ("Пока заплакавшие дверцы // Не свергнут запустений гнет"). Душа не терпит "сумерек без гула и отдачи" (1, 593). "Какая горячая кровь у сумерек..." представляет строку-рефрен одноименного стихотворения. Концепт сумерки обозначает пространство благоволения страстям - в нем, словно, источается нега, чувственная освобожденность.
По убеждению поэта, "прямая речь чувства иносказательна и ее нечем заменить" (4, 188. В его ранней лирике иносказание прозрачно - под многообразными формами угадывается пробуждение мужской сексуальности и зарождение страсти к женщине.
Томление эротического естества ведет к сравнению бессонного зрачка лирического субъекта с его пересохшей гортанью. В лихорадочно переживаемые мгновения ночь уподобляется жгучему солнцу, воздействующему на посев ("Безумный, жадный от бессониц..."). Замещение словесных символов зрачок/гортань, ночь/солнце составляют ауру бесплотного вожделения.
Сильно воздействовал на будущего поэта факт падения с лошади и перелома ноги в отроческом возрасте. Тогда же его отец, академик живописи Леонид Пастернак рисовал девушек-наездниц в отблесках заката для картины "В ночное"² . Биографицеский факт преобразился в загадочную зарисовку, построенную на телесных деталях в стихотворении "И был ребенком я, когда закат...": голени девичьих ног и их скрещенные ступни ("Они от смирной православной пыли // Бессмертье танца шли освобождать"). В автокомментарии поэт пояснял: "...и женственность как бы не знает, что ко мне пришло что-то роковое, и задерживает, не дает к ней" (1, 737). Движение героя Пастернака навстречу женственности началось рано и было чревато болезненнымнядрывом, так как любовь долгое время оставалась нереализованной: "И если бы любовь взяла // Со мной, со мною долю были // У дребезжащего стекла // Мои черты с тобой застыли" (1, 595).
По мере взросления он улавливает изнутри зарождающиеся клики: "Готовься, готовься". Предчувствие Женщины входит в его подсознание (см. "Шарманка ль, петух или оклик татар..."). Возникает мотив арестанта, невольника страстей. В стихах происходит раздвоение на Я и Он с целью отмежеваться от своего внутреннего катастрофального "я" ("Так страшно плыть с его душой..."). Вырывались признания в неуправляемости терзающего его демона вожделения ("...страсть // Вступает в хаос окаянный...").
В стихотворных текстах входит в норму проникновение природных стихий в замкнутое пространство жилья ("И мимо непробудного трюмо // Снега скользят и достигают детской..." - 1, 589). Ночному городу, как мегапристанищу поэта, вверяется покровительство людским страстям: "Как шевелящийся камыш, // Заглохший город над любовью..." ("И если бы любовь взяла..."). Литературные реминисценции (например, из пушкинской "Русалки") подкрепляют власть эроса в пробуждающейся мужской душе ("Неумолимый мельник // Ожил из былей и притч" - 1, 591).
В стихотворение "Бесцветный дождь... как гибнущий патриций..." проникает мотив любовного треугольника: "Дождь и солнце... странные собратья! // Один на месте, а другой без места...". А дождь несвободен - за его "плечами" маячит "грустящая степь". В другой пейзажной зарисовке ("Он слышал жалобу бруска...") фаллическое звучание приобретал стон "сырых свирелей" пастухов в предутренний час. Признаками женственности наделялась певучая земля ("Пусть даже смешаны сердца...").
Переживая драму отвергнутого в "Элегии 3", лирический персонаж ищет спасение в сознании своего творческого дара ("Тасуйте дни, я за века зайду"). Но катастрофа личного плана вселяет неуверенность в будущем ("Пускай рассвет полынный даже // С годами горше и бессонней..." - 1, 603). Инертность желанной женщины способна заглушить в нем музыку жизни ("...мертвенней зыбь адажий, // Полегших у твоих ладоней" - 1, 603).
Психоанализ Зигмунда Фрейда убеждает в том, что "либидо - всегда и закономерно по природе своей - мужское", оно синонимично понятию активности в релятивной паре активность/пассивность. (Фрейд 1989: 183). Терзается неудовлетворенностью тот, кто сдерживает в себе заряд страсти. В стихах раннего Пастернака любимую подменяет ее летучий призрак. Устойчивое дразнящее ощущение призрачности любимой женщины в миниатюре "Enseignement" (фр. обучение) усилено эпиграфом из стихотворения Ф. Тютчева "Проблеск": "Минувшее, как призрак друга, прижать к груди своей хотим". Введение эпиграфа - один из способов объективации лирического чувства у Пастернака.
Воспроизводимый миг близости с Ней прочитывается как эротическое переживание не удовлетворенного мужского желания: "Я найден у истоков щек, // Я выброшен к истокам смеха" (1, 605). Персонаж остается "увековеченным увечьем". Женский образ лишь будоражит воображение ("Ты заплываешь в трепет мой, // На красный рынок всех фантазий" - 1, 618. К любимой обращен упрек лирика в бесчувственности, в том, что ей неведома страсть ("...вина // Зарытого в забвенье тела // Не в том, что ты была бедна, // Но что иных богатств хотела"). Противоречие между желаемым и реальностью остается непреодолимым.
Сознание дисгармонии гендерных отношений побуждает героя Пастернака рассеяться, переключиться на иные объекты реальности. Но и при переходе к общественной тематике в ранних стихах он не мог освободиться от гендерных ассоциаций. При свершении Октябрьской революции не только Маяковский объяснялся ей в любви. В стилистике, сходной с Маяковским и Александром Блоком, Пастернак выражал свою влюбленность в революцию ("И слышать на дворе, со снегом и хвоей // ... // Ломающее лед дыхание твое!" - 1, 620). Отличным от Маяковского было своевременное неприятие Пастернаком наступившей поры опьянения революционным насилием ("Теперь ты - бунт. Теперь ты - топки полыханье..." - 1, 621).
Тема социального неравенства также осмыслена с привлечением сексуальных деталей. Комфорт грозит поработить женщину: "Он вашу сестру, как вакханку с амфор, // Подымет с земли и использует" (1, 166). Для представления о комфорте привлекаются фрагменты работ французского художника Ватто, запечатленные на амфорах.
Переходим от обозрения ранних поэтических этюдов Пастернака к знаменитой книге его стихотворений "Поверх барьеров" во второй, переработанной редакции 1928 года. В сюжетной основе книги "первая, не ставшая реальностью любовь" (Пастернак, Е. 1989: 176)
Импульсивность творчества - тот принцип, который художник слова совершенствовал годами ("И чем случайней, тем вернее // Слагаются стихи навзрыд"). В его понимании поэт - та точка мироздания, в которой скрещиваются оси земного и потустороннего миров. Не будучи явно религиозным, Пастернак живописал метафизическую душевность ("Со мной, с моей свечою вровень // Миры расцветшие висят"). Характерен для него контрапункт двух мотивов - анонимная разлитость лирического Я в мире и ницшеанское представительство от лица мира:

Я - свет. Я тем и знаменит,
Что сам бросаю тень.
Я - жизнь земли, ее зенит,
Ее начальный день.

("Когда за лиры лабиринт...")

Он неосязаем и вездесущ. Лирический персонаж книги "Поверх барьеров", как двойник жизни, неотделим от эротического томления по женственному началу. И генезис этого чувства можно проследить из параллели с мифологией. В стихотворении "Я рос. Меня, как Ганнимеда..." эротико-зооморфическая живопись словом ведет к мифологическому сюжету о похищении Зевсом, превратившимся в орла, прекрасного юноши. Образ любимой остается здесь всего лишь знаком любви ("...Жар предплечий студит объятия орла").
Немало стихов сборника строится на погодных аналогиях в пространстве города. Аналогии кодируют авторское откровение или же лирический диалог ("Все наденут сегодня пальто // И заденут за поросли капель, // Но из них не заметит никто, // Что опять я ненастьями запил"/. Осенняя (элегическая) тональность стихотворения "Все наденут сегодня пальто..." предрасполагает к развитию осенней анимической образности ("Солнце грустно сегодня, как ты, - // Солнце нынче, как ты, северянка"). Аллегория сексуальности содержится в природных описаниях: "Весну за взлом судили. Шли к вечерне, // И паперти косил повальный март" (1, 49).
Выразить душевную смуту и попытку бегства от самого себя поэту помогает "вокзальная" стилистика. Из семантической многосложности концепта вокзал извлекается афоризм с любовной коннотацией: "Вокзал, несгораемый ящик // Разлук моих, встреч и разлук" ("Вокзал"). Полотно железной дороги, вагонныеприметы и детали составляют ауру любовного томления и ожидания встречи.
Несмотря на неудовлетворенность гендерными отношениями, не иссякает вера героя Пастернака в любовь и ее спасительное воздействие на жизнь личности: "Так каждому сердцу кладется любовью // Знобящая новость миров в изголовье" (1, 104). Пример иллюстрирует предпочитаемый поэтом вид тропа - метонимию, основанную не на сходстве, как при использовании метафоры, а на смежности сопрягаемых концептов. Из опорных слов сердце - изголовье - миры составляется философская формула в поэтической форме: чиловеческая страсть порождает новые миры.
Пронаблюдаем, как одержимжсть любовью как бы диктует автору эротическое изображение природы в сборнике "Поверх барьеров". Мотивацию подобного подхода находим в книге Альфреда Лоренцера "Археология психоанализа": "Тело и дух, телесность и "смысл" так переплетаются друг с другом, что их можно распутывать в двух разных направлениях. С фрейдовской точки зрения, тут распознаются "телесность смысловых структур" и "осмысленность тела"..." (Лоренцер 1996: 238.
Сексуальный привкус приобретает у Пастернака олицетворение улицы и неба над ней ("Небу под снег хотелось, // Улицу бил озноб, // Ветер дрожал за целость // Вывесок, блях и скоб" - 1, 71). Чернеющие улицы названы "ветреницами", поэт сочувствует их весеннему ознобу ("Весна"). Весной "По городу гуляет грех // И ходят слезы падших" (1, 82).
Связываются в магнетическую пару гроза и сад ("Три варианта"). Рисуется влечение грозы к саду и его ответная реакция. Приближение грозы вызывает волнение сада ("У сада пахнет // Из усыхающего рта // Крапивой, кровлей, тленьем, страхом"). Разнородные слова в едином синонимическом ряду соответствуют - по аналогии с живописью - контрастирующим штрихам жанровой картины. Освежающее действие грозы условно конкретизируется телесным сравнением: "У босой лазури - походь // Голенастых по болоту". Телесное сравнение переносится и на растительность, омытую дождем: "Лозы ив и листья дуба" блестят как "губы, // не утертые рукою...". "Телесные" уподобления с налетом эротики нанизываются и в стихотворении "После дождя": "Со стекол балконных, как с бедер и спин // Озябших купальщиц - ручьями испарина". В постсимволистский период телесность проникала в любовную лирику под воздействием идей З. Фрейда и К. Юнга.
В эмоционально-чувственной жизнедеятельности лирического субъекта участвует все, что принадлежит природному миру: плетни и сараи "глазами пожирают ночной мрак". "Заря, как клещ, впилась в залив". Гроза в своем стремительном движении напоминает таинственную незнакомку, нагряувшую незванной гостьей в дом и срывающую с себя маску на виду у "пяти зеркал" ("Июльская гроза"). Сакральное число пятьсоответствует пяти органам чувств - максималной эмоциональной напряженности мужского Я в опасной близости женского образа.
И даже определение счастья редуцируется до субъективного ощущения улицы, омытой ураганом ("Наверное, бурное счастье // С лица и на вид таково, // Как улиц по смытьи ненастья // Столиственное торжество" - 1, 81). Подмена рассуждения картиной - один из узнаваемых приемов автора.
Поэтический мир персонажа, испытывающего томление страсти, более всего насыщен водяными образами и картинами. Водяной фон скрепляет мотивы беспокойства и влечения ("Ты заплываешь в трепет мой..."). Свойство текучести объединяет поток образов с наплывом музыки. Символика воды привносит коннотацию очищения мира. Доминирующая водяная стилистика связана и с представлением о процессе насыщения искусства духом реальности (искусство - "губка", впитывающая реальность).
В стихотворении "Определене поэзии" ее образ излучает женственный магнетизм: "Поэзия!... // ...// Тебя б положил я на мокрую доску // Зеленой садовой скамейки". Нежный флирт лирического субъекта с пространством - городским, домашним, природным - совершается по воле искусства, как в стихотворении "Импровизация": "Я клавишей стаю кормил с руки // под хлопанье крыльев, плеск и клекот. // Я вытянул руки, я встал на носки, // Рукав завернулся, ночь терлась о локоть".
Пережитое потрясение после разрыва с лирической героиней сборника "Поверх барьеров", вариативно разработанное в ряде миниатюр, получает сюжетное завершение в стихотворении "Марбург" (1916, 1928. В первой редакции стихотворения более наглядна картина расхождения. Модная девушка "в матинэ" - легким утреннем халате - не была настроена на волну влюбленности своего давнего друга³. В прозрачно-аллегорической форме поэт выражал свою сексуальную неудовлетворенность: "Тяни, но не слишком, // не рваться ж струне, // мне больно, довольно - // Стенает во мне назревшее сердце, мой друг в матинэ" (1, 491). Отказ той, что воплощала женственность, побуждал к постижению женственности с иной стороны - посредством искусства. Личное поражение требовало сублимации в творчестве. Бессонной ночью в Марбурге, в одинокой комнатушке, он в бездне собственного отчаяния почувствовал в себе рождение поэта и уже как бы со стороны наблюдал: "...страсть, как свидетель, седеет в углу". Преодоление отчаяния выражалось во взаимном отталкивании слов разных стилевых рядов: страсть (эротическое) - свидетель(юридическое) - седеет (субъективно-описательное) - угол (предметно-бытовое).
Лирический любовный сюжет раннего Пастернака не мог завершиться отрешением от страсти к женщине. Своеобразную дилогию со сборником "Поверх барьеров" составляет столь же знаменитая, как предыдущая, поэтическая книга "Сестра моя - жизнь" (Москва, 1922). Стихотворения, составляющие книгу, написаны летом 1917 года. Эпиграф из Н.Ленау гласит: "...в движении бури мне видятся, девочка, твои черты". Книга посвящена, по объяснению Пастернака, "не памяти Лермонтова, а самому поэту, как если бы он еще жил среди нас, - его духу, все еще действенному в литературе"⁴. В стихотворении "Про эти стихи" есть подтверждение авторского ощущения живого духа Лермонтова в литературе ("Я жизнь, как Лермонтова дрожь, // Как губы в вермут, окунал"). В письме к Ю. Кейдену от 22 августа 1958 года поэт пояснял, что летом 1917 года Лермонтов был для него "олицетворением творческой смелости и открытий, основанием повседневного свободного творческого утверждения жизни" (Пастернак, Б. 1989а: 653).
Пытаясь изобразить собственный созидательный процесс в художественной форме, Пастернак обыгрывал образ зеркала ("Зеркало"). Он привлекал заинтересовавшее его учение австрийского врача Ф. Месмера о "живом магнетизме" ("месмеризм"): "Несметный мир семенит в месмеризме". По мысли поэта, искусство, подобно призме, преломляет реальную жизнь ("Огромный сад тормошится в зале // В трюмо - и не бьет стекла"). Зеленая ветка дерева в саду уподобляется своенравной девочке ("Девочка"). Ветка, - названная сестра поэта, - символизирует жизнь. А жизнь в стихах Пастернака говорит сама за себя - он лишь помогаетей воплотиться в слове. Поэтизация искусства, как синонима жизни, в стихотворении "Девочка" усилена эпиграфом из миниатюры Лермонтова "Утес": "Ночевала тучка золотая // На груди утеса великана". Лирическая героиня сборника "Сестра моя - жизнь" мыслится как девочка, а не женщина, что означает ювенильность, первозданность чувства любви к жизни и к искусству.
Вечно нарождающаяся жизнь, как эманация любовной страсти, - главная тема второго представительного стихотворного сборника Пастернака. Новая влюбленность привносит в стихи штрихи женского портрета ("Из суеверья"). Приметы внешности любимой построены на параллели он/она - обыденное /поэтизированное. Пренебрегая своей внешностью, лирик вносит впечатляющие детали Ее облика: "И чуб касался чудной челки // И губы - фиалок". Смысл появления лирической героини в жизни поэта объясняется посредством будничной аллегории с проявленным Ею вниманием к книге, залежавшейся на полке: "Вошла со стулом, // Как с полки, жизнь мою достала // И пыль обдула". Неодушевленные предметы участвуют в его лирике как "натурщики натюрморта, отрасли, наиболее излюбленной художниками" (Пастернак, Б. 1989б: 161). Словесный натюрморт со стулом, полкой и запыленной книгой символозирует душевное возрождение автора. Поясняется и суть вдохновляющего воздействия Женщины на поэта: "За то тебя любил, // Что пожелтевший белый свет // С тобой - белей белил" ("Не трогать"). Связь вещности и душевностипродиктована акмеистской направленностью поэзии 1910 - 1920-х годов.
Как указывает хронологический подзаголовок книги стихов "Сестра моя - жизнь (Лето 1917 года)", летняя любовь пребывала в музыкально-поэтическом мире Пастернака в летнем зное, ибо "в природе лета было жечь". А потому "И песнь с небес: "Твоя, Твоя" // И без того лилась в жару, // В вагон, на саквояж" ("Балашов"). Любовное чувство, как сигнализирует подобное описание, не обособляется от жизни, а погружается в жизнь, украшая ее. Движение навстречу любви во второй книге целиком ассоциируется со стуком колес поезда, с дорожными впечатлениями, с вагонной стилистикой.
Слова с устойчивой образностью (сад - гроза - сумерки - лето и др.), повторяясь в разных стихах, образует узнаваемые мотивы, подобные музыкальным. Одно из их предназачений - скреплять общий поэтический текст.
Повторяющийся символ страстной любви у Пастернака - поцелуй. Концепт поцелуй лейтмотивен для эстетизированной гедонистической поэзии его времени; ценилось свойство этого слова притягивать к себе разноплановые ассоциации. Поцелуй влюбленных вбирает цветочный аромат: "Ты прячешь губы в снег жасмина, // Я чую на моих тот снег, // Он тает на моих во сне" ("Наша гроза"). Белый цвет превращает жасмин в снег, способый таять. Таяние цветочного снега, как вкус поцелуя, переносится в сон поэта. Образ получает музыкальное звучание, составленное из нескольких мотивов. Слово поцелуй, превратившись в концепт, подвергается универсальному у Пастернака закону струения. Со словом-концептом поцелуй связано и заглавие стихотворения "Наша гроза" - картинный образ с коннотацией любовной страсти. В стихотворении "Воробьевы горы" прочитывается благословление любовной страсти природой, требующей от человека душевного потрясения: так устроен мир - "Так задуман чащей // так внушен поляне, // Так на нас, на ситцы пролит с облаков".
Водяная стилистика сгущает атмосферу сексуальности, а космический мотив приобщает любовную страсть к смыслу человеческого существования. Слово-концепт страсть получает смысловое укрупнение. Ощущение близости любимой сливается с ощущением близости Млечного пути ("И через дорогу за тын перейти // Нельзя, не топча мирозданья" - 1, 146).
Традиционное для искусства одухотворение земли получает у Пастернака особую интонацию будничности, какая возникает при близком знакомстве с объектом: "Надо быть в бреду, по меньшей мере, // Чтобы дать согласие быть землей" ("Болезни земли").
В поэтическом мире Пастернака, в его "гипнотической отчизне" совершается странное эротическое влечение всего ко всему: "К малине липнут комары"; "...даже зяблик не спешит стряхнуть алмазный хмель с души"; кусты ивы "бегут" навстречу поезду "в объятья дива". Природная стихия гармонически сопрягается со стихией души.
Город в его лирике - действующее лицо. Образ города подвержен динамике человеческих отношений: "Грязный, гремучий в постель // Падает город с дороги" ("У себя дома"). Любовный экстаз лирического субъекта заражает и городские постройки: "...даже антресоль при виде плеч твоих трясло" ("Попытка душу разлучить..."). Лирик предлагает и соответствующую формулу: "...свадьбы справляют вокруг" (1, 166). По существу он вторил Фрейду, утверждавшему, что в основе мира заложено сексуальное взаимовлечение.
Реальный прототип лирической героини книги стихов "Сестра моя - жизнь" - Елена Виноград (1899-1987). Во время Первой мировой войны погиб ее жених Сергей Листопад, внебрачный сын философа - эмигранта Льва Шестова. Елена сопоставлена с образом царицы Спарты Елены Спартанской. Она благорасположена к поэту, но в глазах ее "непробудная тоска"⁵. К чувственной любви героя Пастернака примешивается меланхолия ("Горьких губ изгиб целуя...").
Завершающий поэтическую книгу цикл "Послесловье" содержит мотивы прощания с любимой. Она так же привлекательна, как и прежде, и вызывает меланхолическую нежность лирического персонажа: "...ваши ресницы слипались от яркости"; "...это вы, это ваша краса". Но к нему приходит понимание, что "...чудо жизни - с час" ("Образцы"). Окончилось лето любви, наступила осень разлуки: "...с комьяни // В горле, ...с тоской стольких слов // Устаешь дружить!" ("Конец").
Найденный им ранее афоризм на тему прощания гласит: "Всю жизнь удаляется, а не длится // Любовь, удивленья мгновенная дань" (1, 104). Метафорика частностей любовных отношений скреплена авторской медитацией о феномене страсти:

Любимая - жуть! Когда любит поэт,
Влюбляется бог неприкаянный.
И хаос опять выступает на свет
Как во времена ископаемых.

Представление о страсти в книге "Сестра моя - жизнь" расширяется, устремляясь в пределы истории и мирового искусства. Все в мире подчинено "Всесильному богу любви, // Ягайлов и Ядвиг", когда литовский князь Ягайло и польская королева Ядвига, сочетавшись браком, соединили земли Польши и Литвы (1, 167). К историческим личностям присоединяются образы из опер Гуно ("Фауст"), Мусоргского ("Борис Годунов"), Вагнера ("Валькирии") - Маргарита, корчмарша, валькирии - в их причастности к стану любящих (1, 171). Упоминаются, как жертвы мужских страстей, шекспировские героини Офелия и Дездемона ("Уроки английского"). Словами эпиграфа из повести Н. В. Гоголя "Страшная месть" поэт подтверждает то, что путь к любимой вводит душу в невиданный мир: "Вдруг стало видимо далеко во все концы света" ("Распад"). В картинах и эпизодах, в описаниях и признаниях, в синтезированной метафорике Пастернака заметна близость с воззрениями философа Николая Бердяева, утверждавшего: "С полом и любовью связана тайна разрыва в мире и тайна всякого соединения; с полом и любовью связана также тайна индивидуальности и бессмертия" (Бердяев 1991: 232).
Признание одержимости любовью в качестве основного закона жизни концентрирует смысл двух поэтических книг - "Поверх барьеров" и "Сестра моя - жизнь". В лирике раннего Пастернака редуцирован завет русской нравственной философии "созерцать сердцем, видеть любовью" (Бердяев 1991: 399) (Иван Ильин, "Без любви"). Человеческая страсть осмыслена им как формирующая сила мира. Русский Эрос был запечатлен в стихотворной дилогии о любви с основательностью и талантом художника, психолога, философа, музыканта и литератора в одном лице.
И в дальнйшем Борис Пастернак не выпускал из поля зрения заветную тему, что подтверждает его последний поэтический сборник "Когда разгуляется" (1956-1959). Накануне семидесятилетия, незадолго до смерти, в последнем стихотворении сборника ("Единственные дни") поэт заявлял о верности лейтмотиву своей лирики - страсти к Женщине: "И дольше века длится день // И не кончается объятье!"


ПРИМЕЧАНИЯ
1. В дальнейшем стихотворения цитируется по этому изданию с указанием тома и страницы в тексте. [обратно]
2. "Отец задумал картину "В ночное". На ней изображались девушки и села Бочарова, на закате верхом во весь опор гнавшие табун" ("Охранная грамота") (Пастернак, Б. 1989б: 304). [обратно]
3. "После восьми лет влюбленности в Иду Высоцкую (1890-1970), дочь крупного торговца чаем, Пастернак сделал ей предложение и получил отказ" (из примечания к очерку "Охранная грамота") (Пастернак, Б. 1989б: 180). [обратно]
4. В письме Бориса Пастернака к Ю. Кейдену от 22 августа 1958 г. В пер. с английскго (Пастернак, Б. 1989а: 653). [обратно]
5. Из письма Елены Виноград Б. Пастернаку от 19 сентября 1917 года: "На земле этой нет Сережи. Значит от земли этой я брать ничего не стану. Буду ждать другой земли, где будет он, и там, начав жизнь несломленной, я стану искать счастья" (Пастернак, Е. 1989: 313). [обратно]


ЛИТЕРАТУРА
Бердяев 1991: Бердяев, Николай. Метаморфозы пола и любви. // Русский Эрос, или Философия любви в России. Москва, 1991.
Вопросы 1996: Вопросы лтературы, 1996, № 2.
Лоренцер 1996: Лоренцер, Альфред. Археология психоанализа. Пер. с немецкого. Москва, 1996.
Пастернак, Б. 1989а: Пастернак, Борис. Собрание сочинений в пяти томах. Т. 1. Москва, 1989.
Пастернак, Б. 1989б: Пастернак, Борис. Собрание сочинений в пяти томах. Т. 4. Москва, 1989.
Пастернак, Е. 1989: Пастернак, Е. Борис Пастернак. Материалы для биографии. Москва, 1989.
Потебня 1905: Потебня, Александр. Из записок по теории словесности. Харьков, 1905.
Фрейд 1989: Фрейд, Зигмунд. Психология бессознательного. Москва, 1989.

Плетемся по грибы.
Шоссе. Леса. Канавы.
Дорожные столбы
Налево и направо.

С широкого шоссе
Идем во тьму лесную.
По щиколку в росе
Плутаем врассыпную.

А солнце под кусты
На грузди и волнушки
Чрез дебри темноты
Бросает свет с опушки.

Гриб прячется за пень,
На пень садится птица.
Нам вехой — наша тень,
Чтобы с пути не сбиться.

Но время в сентябре
Отмерено так куце:
Едва ль до нас заре
Сквозь чащу дотянуться.

Набиты кузовки,
Наполнены корзины.
Одни боровики
У доброй половины.

Уходим. За спиной —
Стеною лес недвижный,
Где день в красе земной
Сгорел скоропостижно.


​Борис Пастернак — По грибы



https://scontent.ftlv1-1.fna.fbcdn.n...6b&oe=5E074789

Все наденут сегодня пальто
​И заденут за поросли капель,
Но из них не заметит никто,
Что опять я ненастьями запил.

Засребрятся малины листы,
Запрокинувшись кверху изнанкой,
Солнце грустно сегодня, как ты,-
Солнце нынче, как ты, северянка.

Все наденут сегодня пальто,
Но и мы проживем без убытка.
Нынче нам не заменит ничто
Затуманившегося напитка.

Б.Пастернак, 1913
https://scontent-lhr3-1.xx.fbcdn.net...91&oe=5E348056

​Нас всех друг другу посылает Бог.
На горе иль на радость – неизвестно…
Пока не проживем цикличный срок,
Пока мы не ответим свой урок ,
И не сдадим экзамен жизни честно.
Мы все друг другу до смерти нужны,
Хоть не всегда полезность очевидна…
Не так уж наши должности важны,
И не всегда друг к другу мы нежны -
Бывает и досадно, и обидно…
Как знать: зачем друг с другом мы живем?
Что вместе держит нас, соединяет?
По жизни мы идем, и день за днем
Себя друг в друге лучше узнаем ,
И шляпу перед зеркалом снимаем…
Нас манит даль непройденных дорог,
А друг в дороге – радость и подмога…
И не сочтем высокопарным слог:
НАС ВСЕХ ДРУГ К ДРУГУ ПОСЫЛАЕТ БОГ!
И слава Богу – нас у Бога много…
(Борис Пастернак)

​Во всем мне хочется дойти
До самой сути.
В работе, в поисках пути,
В сердечной смуте.

До сущности протекших дней,
До их причины,
До оснований, до корней,
До сердцевины.

Всё время схватывая нить
Судеб, событий,
Жить, думать, чувствовать, любить,
Свершать открытья.

О, если бы я только мог
Хотя отчасти,
Я написал бы восемь строк
О свойствах страсти.

О беззаконьях, о грехах,
Бегах, погонях,
Нечаянностях впопыхах,
Локтях, ладонях.

Я вывел бы ее закон,
Ее начало,
И повторял ее имен
Инициалы.

Я б разбивал стихи, как сад.
Всей дрожью жилок
Цвели бы липы в них подряд,
Гуськом, в затылок.

В стихи б я внес дыханье роз,
Дыханье мяты,
Луга, осоку, сенокос,
Грозы раскаты.

Так некогда Шопен вложил
Живое чудо
Фольварков, парков, рощ, могил
В свои этюды.

Достигнутого торжества
Игра и мука –
Натянутая тетива
Тугого лука.


Борис Пастернак

https://www.youtube.com/watch?v=uJLAqnyoH9A

https://www.youtube.com/watch?v=pIuXJyGsWrQ

​

Борис ПастернакБыть знаменитым некрасиво...

Быть знаменитым некрасиво.
Не это подымает ввысь.
Не надо заводить архива,
Над рукописями трястись.
Цель творчества - самоотдача,
А не шумиха, не успех.
Позорно, ничего не знача,
Быть притчей на устах у всех.
Но надо жить без самозванства,
Так жить, чтобы в конце концов
Привлечь к себе любовь пространства,
Услышать будущего зов.
И надо оставлять пробелы
В судьбе, а не среди бумаг,
Места и главы жизни целой
Отчеркивая на полях.
И окунаться в неизвестность,
И прятать в ней свои шаги,
Как прячется в тумане местность,
Когда в ней не видать ни зги.
Другие по живому следу
Пройдут твой путь за пядью пядь,
Но пораженья от победы
Ты сам не должен отличать.
И должен ни единой долькой
Не отступаться от лица,
Но быть живым, живым и только,
Живым и только до конца.

1956 г.

Недотрога, тихоня в быту,
Ты сейчас вся огонь, вся горенье.
Дай запру я твою красоту
В темном тереме стихотворенья.

Посмотри, как преображена
Огневой кожурой абажура
Конура, край стены, край окна,
Наши тени и наши фигуры.

Ты с ногами сидишь на тахте,
Под себя их поджав по-турецки.
Все равно, на свету, в темноте,
Ты всегда рассужаешь по-детски.

Замечтавшись, ты нижешь на шнур
Горсть на платье скатившихся бусин.
Слишком грустен твой вид, чересчур
Разговор твой прямой безыскусен.

Пошло слово любовь, ты права.
Я придумаю кличку иную.
Для тебя я весь мир, все слова,
Если хочешь, переименую.

Разве хмурый твой вид передаст
Чувств твоих рудоносную залежь,
Сердца тайно светящийся пласт?
Ну так что же глаза ты печалишь?

Борис Пастернак

​Любить иных - тяжелый крест,
А ты прекрасна без извилин,
И прелести твоей секрет
Разгадке жизни равносилен.

Весною слышен шорох снов
И шелест новостей и истин.
Ты из семьи таких основ.
Твой смысл, как воздух, бескорыстен.

Легко проснуться и прозреть,
Словесный сор из сердца вытрясть
И жить, не засоряясь впредь,
Все это - не большая хитрость.

Борис Пастернак

Борис Пастернак

Февраль. Достать чернил и плакать!
Писать о феврале навзрыд,
Пока грохочущая слякоть
Весною черною горит.

Достать пролетку. За шесть гривен,
Чрез благовест, чрез клик колес,
Перенестись туда, где ливень
Еще шумней чернил и слез.

Где, как обугленные груши,
С деревьев тысячи грачей
Сорвутся в лужи и обрушат
Сухую грусть на дно очей.

Под ней проталины чернеют,
И ветер криками изрыт,
И чем случайней, тем вернее
Слагаются стихи навзрыд.

Вытянись вся в длину,
Во весь рост
На полевом стану
В обществе звезд.

Незыблем их порядок.
Извечен ход времен.
Да будет так же сладок
И нерушим твой сон.

Мирами правит жалость,
Любовью внушена
Вселенной небывалость
И жизни новизна.

У женщины в ладони,
У девушки в горсти
Рождений и агоний
Начала и пути.

Борис Пастернак

https://www.youtube.com/watch?v=A6Y3q5H2CvM

https://www.youtube.com/watch?v=cjM_pKIwF2Q

​Чем старше Женщина –
тем больше преимуществ.
Она мудрей, хитрее и нежней.
И четче знает, кто ей в жизни нужен,
И юной деве не сравниться с ней!

Ходы вперед десятками считает,
Читает взгляд. И даже слабый жест.
Запретный плод её уж не прельщает:
Она все то, что ей по вкусу, ест.

Мужчин с успехом делает рабами,
По-царски правит в собственной семье.
Все реже плачет «бабьими» слезами
И жалость вряд ли вызовет к себе.

Кокетства глупость заменяет шармом,
Перешагнув в утехах тела стыд.
И дарит то, что ей приятно, даром,
А память ставит промахи на вид.

Умеет скрыть природные изъяны,
Достоинства изящно подчеркнуть.
И взглядом, полным магии и тайны,
Привычно, без усилия, сверкнуть.

Вместить в себя все вековые гены.
Изюминкою стать в руках Творца,
Быть Афродитой, вышедшей из пены
На жертвенность венчального кольца.

И в 30 «с хвостиком», вступая в совершенство,
Стряхнув усталость напряженных лет,
Почувствовать душевное блаженство Гармонии,
Цены которой нет.

Нас всех друг другу посылает Бог.
На горе иль на радость - неизвестно,
Пока не проживём цикличный срок,
Пока мы не ответим свой урок
И не сдадим экзамен жизни честно.
Мы все друг другу до смерти нужны,
Хоть не всегда полезность очевидна,
Не так уж наши должности важны,
И не всегда друг к другу мы нежны —
Бывает и досадно, и обидно...
Как знать: зачем друг с другом мы живём?
Что вместе держит нас, соединяет?
По жизни мы идём, и день за днём
Себя друг в друге лучше узнаём
И шляпу перед зеркалом снимаем.
Нас манит даль непройденных дорог,
А друг в дороге - радость и подмога.
И не сочтём высокопарным слог:
Нас всех друг другу посылает Бог!
И слава Богу - нас у Бога много.
©Борис Пастернак
https://i10.fotocdn.net/s128/3b85b2b...2909580396.jpg

​БОРИС ПАСТЕРНАКИюль
По дому бродит привидение.
Весь день шаги над головой.
На чердаке мелькают тени.
По дому бродит домовой.
Везде болтается некстати,
Мешается во все дела,
В халате крадется к кровати,
Срывает скатерть со стола.
Ног у порога не обтерши,
Вбегает в вихре сквозняка
И с занавеской, как с танцоршей,
Взвивается до потолка.
Кто этот баловник-невежа
И этот призрак и двойник?
Да это наш жилец приезжий,
Наш летний дачник отпускник.
На весь его недолгий роздых
Мы целый дом ему сдаем.
Июль с грозой, июльский воздух
Снял комнаты у нас внаем.
Июль, таскающий в одеже
Пух одуванчиков, лопух,
Июль, домой сквозь окна вхожий,
Все громко говорящий вслух.
Степной нечесаный растрепа,
Пропахший липой и травой,
Ботвой и запахом укропа,
Июльский воздух луговой.

https://i0007.fotocdn.net/s130/014fd...2932163964.jpg

Обалденные стихи!

https://www.youtube.com/watch?v=W3Hq6U1hIWw

!Чудесные стихи!
Прекрасное исполнение!