Ночной позор
Национал-патриот Чудищев приехал на литобъединение по вечер. Намётанное око с ходу выделило из группки собравшихся пару новеньких – кудлатого молодого поэта, чем-то похожего на Есенина, и… у Чудищева перехватило дух. Более всего к пришельцу подходило слово «иконописный». Монархист пожалел, что в собрании не было ни одного художника.
Белокожий и сероглазый, юноша носил короткую каштановую бородку. Он походил одновременно и на Георгия Победоносца и на шкипера скандинавских стран. Сложения был стройного, росту среднего. Меж стрелами-бровями, как синдур индианки, темнела родинка. Чудищев невольно улыбнулся новому гостю. Незнакомец в ответ просиял.
Не оскудела русская земля красавцами и талантами, подумал Чудищев.
В углу, как снежный барс в засаде, притаился Тимур Жидиханов. Его неподвижная маска кочевника, монгола, завоевателя одновременно притягивала и пугала.
Начали читать по кругу. Вихрастый стихотворец встал и прочёл:
Город Козельск, ты герой, в натуре!
Близится скорый и тяжкий конец!
Ты слаб, как шатёр среди огненной бури,
Но тот, кто взял саблю, ещё не мертвец!..
Парень похож на Сергея кудрями, но не талантом, подумал Чудищев. Отвлёкся и уловил лишь заключительный аккорд:
Город не взять вам, поганы татары,
Церкви святые вам не спалить!..
Барс прыгнул. Жидиханов поднялся со стула и выступил:
- Вы бы, молодой человек, исторические книжки почитали. Монголо-татары как раз отличались веротерпимостью. Храмы не разрушали, жрецов не трогали. «Веры все равны, как пальцы на руке», - говорится в Ясе Чингисхана. Иначе им бы просто не удалось столько земель покорить…
- Однако Козельск сравняли с землёй, - срывающимся голосом возразил вихрастый.
- Это потому что жители отчаянно сопротивлялись, - объяснил Тимур. – Сдались бы – остались бы живы. И церкви бы не пострадали.
Это ещё что за пораженчество!.. Чему парнишку учит!.. Чудищев, не глядя в святцы, бухнул в колокол. Схватил мягкий стул и, ощущая себя древнегреческим дискоболом, запустил в сторону ворога поганого.
Тут-то в бедовой головушке патриота и звякнул первый звонок. Ситуация показалась нереальной, нелепой. Хотя дом литераторов видал ещё и не такие побоища…
Стул, не долетев до Тимура, приземлился на ковровое покрытие. Сидение вылетело. Жидиханов не двинулся с места.
- Можно смотреть на всё с точки зрения червяка – кто пытается на меня наступить? – изрёк он. – А можно с точки зрения орла: кто там внизу копошится?..
Чудищев потянулся за вторым стулом, но крепкая молодая рука схватила его за локоть. Это был иконописный.
- Пойдёмте отсюда, сударь, не стоит тратить здоровье, - произнёс юноша. – Дмитрий Донской, конечно, герой, но зачем же стулья ломать!..
То ли Чудищев понял, что перегнул палку, то ли им двигало писательское любопытство, однако он безропотно, как заговорённый, последовал за незнакомцем.
2.
Ехать им оказалось в одну сторону. В троллейбусе Чудищев поинтересовался, как зовут попутчика и кто он по жизни.
- Борис Хваткин. Ищу себя… Пока работаю журналистом.
- В какой газете?
- Да в разных… «Тёмная власть», «Нечистая сила», «Пифия»…
Борис… Сокращение от древнего Борислав… Хваткин… Издревле русские гридни, казаки и гусарские поручики были хватами… Пусть сейчас парнишка работает в бульварных листках. Потом он найдёт себя…
Не доезжая плотины, троллейбус угодил в пробку и встал.
- Я знаю короткий путь, - сказал Хваткин. – Пойдёмте?
Шагать пришлось через парк. Спускались сумерки. Предметы были видны отчётливо, но цвета различались уже с трудом. Людей не попадалось.
Аллея повернула. На пути вырос замысловатый памятник – пятиконечная звезда, с правого луча которой спадало знамя. Начиналось кладбище фронтовиков, погибших от ран в госпиталях сибирского города. Чудищев осторожно пробирался между вросшими в землю гранитными плитами, не желая тревожить покой отцов.
Затем пошли заросли цеплячих волчцов и полудикой малины. Надгробия здесь были ещё дореволюционные, православные, с крестами и мраморными венками, иные – в форме домиков с четырьмя слепыми окошками.
И тут Чудищев уловил второе несоответствие. Раз малина созрела, значит на дворе август. А летом литературные вечера не проводятся. Хотя… Нет правил без исключений…
Хваткин, ничтоже сумняшеся, сорвал с куста веточку малины и предложил своему спутнику.
- Угощайтесь…
Тёмная власть… Нечистая сила… А вдруг в облике иконописного юноши к Чудищеву явился бес-искуситель? Предлагает сатанинское зелье, ягоду с погоста?
Да нет же, сказал себе патриот. Просто Борис живёт рядом. Привык бегать через некрополь, малинку поклёвывать…
- Спасибо, вкусно.
Однако выяснить отношение Бориса к потусторонним силам хотелось.
- Слыхал, наверное, - заговорил Чудищев. – Есть демоны, которые выдают себя за умерших… За предков… С целью высасывать силы из ныне живущих…
Похоже, Тимур Жидиханов одержим демоном, выдающим себя за предка – нойона или простого нукера… Тимур – безотцовщина, мать у него была врач-онколог, срывалась на сыне… А может, и шпана доставала… Вот подросток и обратился за помощью к предку – монгольскому воину…
- Так ведь он был прав, - неожиданно отозвался Хваткин.
- Кто?
- Тимур Жидиханов.
- Как то есть прав? – оторопел Чудищев.
- Монголо-татары действительно уважали чужую веру.
Да это оборотень, помстилось Чудищеву. Иконописный чёрт… Писатель по-лошадиному тряхнул головой, отгоняя морок.
- Просить помощи у предка опасно, - продолжал национал-патриот. – В первую очередь для окружающих. Но бывает, что страдает и сам одержимый. На всякую щуку найдётся акула. Одно племя послабее, другое покрепче. Один народ организован, сплочён, другой же разобщён и распущен.
Встретив представителя более сильного, смелого, даже более хитрого народа, одержимый пасует…
3.
Впереди показалась стена из жёлто-серого щербатого песчаника. Посреди стены зиял пролом. Хваткин отважно скрылся в дыре, и Чудищев за ним последовал.
По ту сторону памятники оказались совсем иными. Писатель ощутил себя пришельцем, сыном молодого народа, на развалинах древней, некогда могучей цивилизации. Многие надгробия всё из того же песчаника были прикрыты тёсаными покрывалами с ювелирно выточенной бахромой, венчались кубками-урнами, открытыми книгами с волнами закорючек, шестиконечными звёздами…
Народ книги. Евреи. Хазары. Жидомасоны.
Некоторые памятники изображали стволы с обрубленными сучками. Это было понятно. Прервавшийся род. А срубленные веточки – дочери, повыходившие замуж? Или умершие дети?
А ведь евреи тоже люди, внезапно подумал Чудищев. Пусть недальновидные конъюнктурщики, сыны этого злополучного племени, поливают грязью приютившую их страну. Пусть еврейское ворьё и жульё в сто первый раз подставляет сородичей, прикрываясь, чуть что, именами Януша Корчака и Анны Франк. Воинскому народу в голову не придёт спекулировать страданиями отцов. Воины знают, что сами приносят беды. А торговцы не убивают – по крайней мере, наши, сибирские. Однако среди них находятся люди, превратившие мучения предков в ширму для прикрытия собственных делишек. А попробуй скажи такое вслух. Вой поднимут. Ты на нас наехал, значит, ты Гитлер, не меньше.
Но при чём здесь целый народ, пусть даже не воинский, а торговый?!.. Люди при чём?!..
Следующая мысль Чудищева была преисполнена сатанинской гордыни. А может, он слишком умён для выбранной им роли русского националиста? Не пора ли с этим завязывать? Искать какие-то пути к диалогу? Надо же духовно расти…
О Боже!.. Неужели колдовское зелье начало действовать?! Пращур-воевода, спаси!..
Чудищев повернулся к Борису и, стараясь унять дрожь (на кладбище, плюс ко всему, было холодно), выдавил:
- Борислав… Пошли отсюда… Я так боюсь этих проклятых евреев!..
Журналист повернулся к попутчику. Ощерился. В тёмном гроте рта заблестели сахарные зубы с чуть-чуть выступающими, как у вампира, клыками.
- А чего нас бояться?!..
Луна, извечная сообщница колдунов, с кажущимся беспристрастием рассматривала две человеческие фигурки среди скопления каменных глыб. На одном из надгробий Чудищев прочёл: «Борис Хваткин. 1908-1943».
Могильный холод охватил писателя. Чудищев, по-заячьи петляя между оградками, кинулся обратно к пролому... Кусты малины стегали, как хазарские плети... Наконец он упал без чувств.
4.
Чудищев очнулся от костяного стука собственных зубов. За окном в лунном свете мелькали снежные хлопья, в открытую форточку задувало. Толком не проснувшись, потомок богатырей натянул на себя сбившееся к ногам одеяло.
«У, журналюги… Вторая древнейшая профессия… Устроили, называется, розыгрыш… Завтра во всей жёлтой прессе пропечатают… А надпись... Подумаешь, назвали внука в честь деда, а я, дурак, спасовал... И с Тимуром придётся мириться. Он воин, и я воин, мы друг друга поймём… Ах, чёрт, форточку надо закрыть, а то заледенею…»
Дошлёпав до окна, Чудищев сонно уставился на снегопад. Зима… Так это был сон?!..
Только сон…
