«Рождественские стихи» Иосифа Бродского. 12 тезисов о «христианине-заочнике»

“Волхвы пришли. Младенец крепко спал. Звезда светила ярко с небосвода”. Кого Иосиф Бродский считал своим учителем, как рождался один из самых необычных поэтических циклов - вспомним в день смерти поэта.

1. Своим учителем Иосиф Бродский считал англо-американского поэта Уистена Хью Одена.

В марте 1939 года Оден произнес фразу, ставшую вскоре афоризмом: «Poetry makes nothing happen». Эти слова можно перевести с разными оттенками: «Поэзия последствий не имеет», «Ничего в результате поэзии не происходит», даже просто «Ничего поэзия не делает!». Вслед за своим ментором Иосиф Бродский в поэзии видел не способ диалога с обществом, не трибуну для ярких лозунгов, а единственно возможную для себя форму жизни. «Если поэзия и была для него когда-нибудь вопросом амбиций, он прожил достаточно долго, чтобы она стала просто способом существования. – писал Бродский об Одене. – Отсюда его независимость, здравомыслие, уравновешенность, ирония, отстраненность, словом, мудрость». Эти слова вполне приложимы и к самому Бродскому. «Все стихи мира и в мире не спасли ни одного еврея от газовой камеры», — заметил Оден после окончания Второй мировой. Бродский, принципиально не споря с этим тезисом и не приписывая «общественной» нагрузки поэзии, смысл ее видел главным образом в охране и поддержании душевного здоровья: «Читать [Одена] – это один из, а, возможно, единственный способ почувствовать себя человеком достойным».
https://www.pravmir.ru/wp-content/up...ll-600x380.jpgУистен Хью Оден

2. Бродский впервые открыл Библию в двадцать три года

Погрузился в Вечную Книгу со свойственной ему скрупулезностью – и написал два рождественских стихотворения – «Спаситель родился в лютую стужу» и «Волхвы пришли. Младенец крепко спал». Так родился его рождественский цикл.
https://www.pravmir.ru/wp-content/up...vA-475x600.jpgИосиф Бродский на балконе квартиры в доме Мурузи, 1956
Фото: petersburglike.ru

3. Ничего подобного рождественскому циклу Бродского в мировой поэзии нет

Но можно отметить несколько «предпосылок», под впечатлением от которых этот цикл создавался. Прежде всего, это евангельские стихи Бориса Пастернака, вошедшие в его роман «Доктор Живаго». «У меня была идея в свое время, когда мне было 24 – 25 лет… на каждое Рождество писать по стихотворению… – говорил Бродский. – … Если хотите, это опять связано с Пастернаком. После его «стихов из романа» масса русской интеллигенции, особенно еврейские мальчики, очень воодушевились новозаветными идеями… за этим стоит совершенно замечательное культурное наследие… К этому можно еще добавить, что художественное произведение мешает вам удержаться в доктрине, в той или иной религиозной системе, потому что творчество обладает колоссальной центробежной энергией и выносит вас за пределы, скажем, того или иного религиозного радиуса. Простой пример: “Божественная комедия”, которая куда интереснее, чем то же самое у отцов церкви. То есть Данте сознательно удерживает себя в узде доктрины, но в принципе, когда вы пишете стихотворение, вы очень часто чувствуете, что можете выйти за пределы религиозной доктрины…». Во-вторых, значительное влияние на Бродского оказало творчество английского поэта XVII века Джона Донна. Бродский любил его поэзию, переводил на русский язык и даже посвятил ему свою знаменитую «Большую элегию Джону Донну» (1963). Бродский признавался, что многое почерпнул из цикла сонетов о жизни Христа, написанного Донном: «Мне ужасно понравился этот перевод небесного на земной… то есть перевод явлений бесконечных в язык конечный». Рождественские стихи Бродского с их совершенно обаятельной и уместной бытовой прорисованностью также переводят евангельский сюжет из категории неотмирной возвышенности в глубоко личное, даже родное событие.
4. В рождественский цикл вошло двадцать одно стихотворение

Временами стихи появлялись каждый год, временами рождественская тема не возникала много лет. Например, с 1972 года по декабрь 1980-го, с 1980-го по 1987-ой годы стихов, посвященных Рождеству, не было. С 1988 по 1995 они появлялись регулярно. В этом цикле так или иначе в отражается вся жизнь автора – его радости и горести, печали, разочарования и победы, ужас оставленности и одиночества, ссылка, травля, вынужденный отъезд в США, премия за лучшую прозу в Америке, Нобелевская премия, звание Поэта-Лауреата США.
https://www.pravmir.ru/wp-content/up...x-446x600.jpegФото: auction.ru

5. Почему такое пристальное внимание поэта было приковано именно к Рождеству Христову?

В интервью Петру Вайлю Бродский объяснял: «Рождество: точка отсчета»: «Прежде всего это праздник хронологический, связанный с определенной реальностью, с движением времени. В конце концов, что есть Рождество? День рождения Богочеловека. И человеку не менее естественно его справлять, чем свой собственный». И далее он продолжает: «Каждый год к Рождеству <…> я стараюсь написать стихотворение для того, чтобы <…> поздравить Иисуса Христа с днем рождения. Это самый старый день рождения, который наш мир празднует».
6. Отдельной книгой рождественские стихи были изданы в Москве, в 1993 году

Даря книжку знакомым, Бродский подписывал ее: «От христианина-заочника». «Независимо от степени и характера религиозности в стихах Бродского, одно несомненно – именно он возвратил в русскую поэзию исчезнувший было из нее метафизический дискурс», – отмечал Л. Лосев. «Юный Бродский, не принадлежа ни к какой религии и не имея даже начатков религиозного воспитания, оперирует понятиями „душа“ и „Бог“, принимая религиозное мировоззрение, так сказать, „от противного“, поскольку атеизм для него неотделим от советского политического режима», – писал Лосев.
7. К первым рождественским стихам Бродского подтолкнула картинка

Поэт рассказывал: «Первые рождественские стихи я написал, по-моему, в Комарово. Я жил на даче. ( … ) И там из польского журнальчика – по-моему, «Пшекруя» – вырезал себе картинку. Это было «Поклонение волхвов», не помню автора. Я приклеил ее над печкой и смотрел довольно часто по вечерам. ( … ) Я смотрел-смотрел и решил написать стихотворение с этим сюжетом. То есть, – продолжает И. Бродский, – началось все не с религиозных чувств, не с Пастернака или Элиота, именно с картинки». Вот эти стихи:
Рождество 1963 года
Спаситель родился
в лютую стужу.
В пустыне пылали пастушьи костры.
Буран бушевал и выматывал душу
из бедных царей, доставлявших дары.
Верблюды вздымали лохматые ноги.
Выл ветер.
Звезда, пламенея в ночи,
смотрела, как трех караванов дороги
сходились в пещеру Христа, как лучи.
Рождество 1963
Волхвы пришли. Младенец крепко спал.
Звезда светила ярко с небосвода.
Холодный ветер снег в сугроб сгребал.
Шуршал песок. Костер трещал у входа.
Дым шел свечой, Огонь вился крючком.
И тени становились то короче,
то вдруг длинней. Никто не знал кругом,
что жизни счет начнется с этой ночи.
Волхвы пришли. Младенец крепко спал.
Крутые своды ясли окружали.
Кружился снег. Клубился белый пар.
Лежал младенец и дары лежали.
В этих кратких строках поэт словно растворяется, исчезает – его место занимает свидетель описываемых событий. Повествование из художественного становится документальным: верблюды с лохматыми ногами, бушующий буран, цари, звезда, пещера, младенец – все это мы видим глазами очевидца и сами становимся частью этого события.
https://www.pravmir.ru/wp-content/up..._g-600x449.jpgФото: auction.ru

8. Тунеядец в тылу пролетариата

С началом весны 1963 года наступило резкое похолодание внутри уже разошедшейся вовсю политической оттепели. Никите Сергеевичу вдруг показалось, что гайки как-то недостаточно закручены и пора бы вернуть некоторых ненадежных деятелей искусства в русло классовой идеологии. Одной из первых жертв «культурных репрессий» стал Иосиф Бродский. Обвинили его предсказуемо в тунеядстве, хотя справедливости ради поэт к тому времени честно перепробовал множество трудовых профессий. Заявить о себе как о профессиональном литераторе он тоже не смог. Судебную комиссию интересовало, на каком основании он считает себя поэтом, если даже бумаги, удостоверяющей получение соответствующего образования в ВУЗе, у него не имеется. Бродский возразил: «Я не думал, что это дается образованием». «Тогда чем же?» — недоумевал судья. Бродский ответил честно: «Я думаю, это от Бога».
9. Уникальное переживание Рождества

«Если искусство чему-то и учит (и художника — в первую голову), то именно частности человеческого существования (…). Оно вольно или невольно поощряет в человеке именно его ощущение индивидуальности, уникальности, отдельности — превращая его из общественного животного в личность», — сказал Бродский в своей знаменитой нобелевской речи. Несомненно, в его «Рождественских стихах» особенную ценность представляет как раз личный, а значит, — особый взгляд на давно известные всем события. Поэтому когда поэту грустно, неуютно в мире – и стихи о Рождестве получаются не торжественно-гимнографическими, а печальными и даже горькими. Таким стало стихотворение «1 января 1965 года», написанное в ссылке:
Волхвы забудут адрес твой.
Не будет звезд над головой.
И только ветра сиплый вой
расслышишь ты, как встарь.
Первая строка, конечно, весьма вольная для ортодоксального христианина. Но постепенно все меняется.
Что это? Грусть? Возможно, грусть.
Напев, знакомый наизусть.
Он повторяется. И пусть.
Пусть повторится впредь.
Пусть он звучит и в смертный час,
как благодарность уст и глаз
тому, что заставляет нас
порою вдаль смотреть.
Но чудо есть чудо. И оно совершается даже сквозь грусть и тоску:
И, взгляд подняв свой к небесам,
ты вдруг почувствуешь, что сам
– чистосердечный дар.
10. «24 декабря 1971 года» стало последним рождественским стихотворением, написанным Бродским на Родине

Советские реалии, в которых трудовой народ, напрочь игнорируя Рождество, все мысли сосредотачивает на праздновании Нового года, смешиваются в стихотворении с событиями первого века:
В Рождество все немного волхвы.
В продовольственных слякоть и давка.
Из-за банки кофейной халвы
производит осаду прилавка
грудой свертков навьюченный люд:
каждый сам себе царь и верблюд.
Сетки, сумки, авоськи, кульки,
шапки, галстуки, сбитые набок.
Запах водки, хвои и трески,
мандаринов, корицы и яблок.
Хаос лиц, и не видно тропы
в Вифлеем из-за снежной крупы.
И пусть праздная суета буквально поглощает все и вся, чудо снова совершается несмотря ни на что – не как награда, но как дар:
Пустота. Но при мысли о ней
видишь вдруг как бы свет ниоткуда.
Знал бы Ирод, что чем он сильней,
тем верней, неизбежнее чудо.
Постоянство такого родства –
основной механизм Рождества.
Приходит живое осознание присутствия Вечности:
Но когда на дверном сквозняке
из тумана ночного густого
возникает фигура в платке.
И Младенца, и Духа Святого
ощущаешь в себе без стыда:
Смотришь в небо и видишь – звезда.
В мае 1972 года Иосифа Бродского поставили перед выбором: немедленная эмиграция или «горячие денёчки». Поэт выбрал первый путь.
https://www.pravmir.ru/wp-content/up.../4-600x400.jpgФото: auction.ru

11. Первые 15 лет, проведенные в изгнании, Бродский не касался рождественской темы в своей поэзии

Она вернулась лишь в 1987 году (год вручения Бродскому Нобелевской премии «за всеобъемлющее творчество, проникнутое ясностью мысли и поэтической интенсивностью») С этого времени стихотворения в канун Рождества Христова стали появляться каждый год. В «Рождественской звезде» поэт возвращается к той мысли, которой окончился петербургский период: «…звезда смотрела в пещеру. И это был взгляд Отца». Каждое последующее стихотворение раскрывало тему прихода Спасителя в мир как бы с новой стороны: появляются мотивы победы христианства на земле («Бегство в Египет», 1988), страдания и неизбежности креста («Колыбельная», 1992), любви и умиротворения («Не важно, что было вокруг…», 1990), вечной жизни («В воздухе – сильный мороз и хвоя», 1994).
12. Последнее рождественское стихотворение «Бегство в Египет» было написано Иосифом Бродским в декабре 1995 года – за месяц до смерти

Оно стало своеобразным итогом всего, что поэт написал на эту тему. Это своего рода его последний поэтический рождественский выдох – или наоборот вдох, полный жизни, веры и ощущения личной причастности к ключевому событию мировой истории.
В пещере (какой ни на есть, а кров!
Надёжней суммы прямых углов!),
В пещере им было тепло втроём;
пахло соломою и тряпьём.
Соломенною была постель.
Снаружи молола песок метель.
И, припоминая его помол,
спросонья ворочались мул и вол.
Мария молилась; костёр гудел.
Иосиф, насупясь, в огонь глядел.
Младенец, будучи слишком мал,
чтоб делать что-то ещё, дремал.
Ещё один день позади — с его
тревогами, страхами; с «о-го-го»
Ирода, выславшего войска;
и ближе ещё на один — века.
Спокойно им было в ту ночь втроём.
Дым устремлялся в дверной проём,
чтоб не тревожить их. Только мул
во сне (или вол) тяжело вздохнул.
Звезда глядела через порог.
Единственным среди них, кто мог
знать, что взгляд её означал,
был Младенец; но он молчал.
Источник