Серебряный век русской литературы

ГЕОРГИЙ ВЯТКИН
​Осенняя элегия
(Лирический рисунок)
... Чувствуете ли вы, как уходит жизнь, как стареет сердце, и блекнут цветы надежд и мечтаний?
Вот и осень. Я брожу около покинутых дач, смотрю, как осыпаются листья, слушаю, как вздыхает ветер.
Пусто. Глухо. Холодно. Пустынен и угрюм старый парк. Помята трава в нем, аллеи и площадки заброшены, лежит на них сор, желтые листья, клочки разорванного письма… Скамьи мокры от недавнего дождя, некоторые из них расшатаны, и вырезанные на них вензеля и надписи почернили, потускнели; там, где было написано «Верочка», можно прочесть только «роч»…
Подхожу к своей даче. Двери и окна ее закрыты и заколочены большими ржавыми гвоздями. Но одна ставень прикрыта неплотно; и когда налетает ветер – она бьется беспомощно и жалобно… С террасы свешивается, покачиваясь на ветру, газетный лист; на оставленном сломанном столе – позабытый, увядший букет…
Пусто. Глухо. Холодно.
Теснее закутываюсь в плащ и прохожу через парк дальше. Шуршат и осыпаются листья; падают, стекая, капли дождя с мокрых зябнувших веток. Тоненькие шелковистые паутинки, такие бессильные и хрупкие, блестят кое-где на деревьях…
Художник: Исаак Ильич Левитан.



https://scontent.fhfa1-2.fna.fbcdn.n...30&oe=5DEF094B

Алексей Ремизов.«Посолонь».
Лѣтніе дни короче - холоднѣе солнце. Не чирикаютъ птицы, не щиплетъ коростель колосья; пчелы
состроили соты и не блеститъ листъ на березѣ. Рябина зеленая — въ ожерельѣ поникшая — красная ягода.
Минуло лѣто, приходитъ милая осень....
Заболотѣла рѣка. Дерномъ покрыты въ полѣ распашистыя полосы. Скошенъ лугъ, убранъ хлѣбъ, конченъ сѣвъ, отошла брусника.
И срывалъ вѣтеръ листья сѣ деревъ, несъ ихъ, колебля; и, просушивъ, откатывалъ, шурша, посторонь осиротѣлаго дерева.
Загружалось листьями озеро.
Золотой кудрявый лѣсъ, рудѣя съ каждымъ утренникмъ, рѣдѣлъ съ каждымъ солнышкомъ. Летала паутина вдоль по лѣсу, подымалась цѣпкая до маковки и, скатясь по вѣтвямъ, обскочила вкругъ пустыннаго дерева. По утру на зарѣ, промерзая, она становилась прозрачнѣй и легче и, свившись червемъ, качалась въ дырявыхъ покинутыхъ гнѣздахъ.
Доступила на пѣгой кобылѣ дождливая осень. Ушли прощальные ясные дни. Дождливая сонная осень.
По берлогамъ звѣри заснули — имъ тепло мохнатымъ: имъ все будто лѣто.
Вѣтеръ, гуляя по полю и лѣсу, шумитъ на просторѣ.
Художник: Николай Устинов



https://scontent.fhfa1-1.fna.fbcdn.n...70&oe=5DF2186B

​СУДЬБЫ ЛЮДЕЙ СЕРЕБРЯНОГО ВЕКА

«Эта маленькая Перегонец».
Санкт-Петербургские ведомости. 2007 г.
Будто и не от мира сего, хрупкая не только станом, но и душою была Шурочка с первых жизненных шагов своих. "Эта маленькая Перегонец многих перегонит", - шептались петербургские театралы, наслаждаясь ее поэтическими шедеврами в кабаре "Би-ба-бо", восторгаясь наивной гимназисткой Галочкой в Троицком театре миниатюр. "Петербургской Псишей" назовет Александру Перегонец поэт Николай Агнивцев в посвящении к своему удивительному стихотворному сборнику "Блистательный Санкт-Петербург".
Шурочка родилась 15 ноября 1895 года в городке Кузнецке Томской губернии, где добывали золото и серебро для царской казны и где отец ее Федор Егорович служил исправником по горному делу. Но сумрачный город не сохранился в детской памяти, всю ее заняла цветущая, благоухающая Калуга, куда семья переехала, когда девочке было около двух лет. В семье Шурочка была пятым ребенком. Отец умер до времени, скудная же пенсия вынудила его вдову Марию Матвеевну пустить в дом постояльцев. Один их них, Федор Павлович Наттер - подполковник в отставке, руководитель театральной секции офицерского клуба, сыграет важную роль в судьбе ее младшей дочери. Тихая и задумчивая Шурочка училась в калужской женской гимназии. Лет с 13 она стала участвовать во всех театральных мероприятиях гимназии и когда выходила на сцену, зритель забывал про Шурочку Перегонец - так завораживал ее дар перевоплощения.
Закончив гимназию, по "благословению" Наттера, девушка уехала в Петербург. Осенью 1914 года она поступила в знаменитую Школу сценических искусств Андрея Петровского. Исключительный талант ее заставил Петровского уже после двух месяцев занятий перевести ученицу на второй курс. "У нее были какие-то огромные, чудесные, необыкновенные глаза, по-моему, трагические... Потом, ее скромность, сердечность, какая-то поразительная внутренняя чистота, которой было проникнуто все ее существо. Она была очень молчаливая, сосредоточенная и даже какая-то грустная... Вся в себе и в творческой работе", - вспоминала Шурочкина сокурсница актриса Ядвига Кармина. С непостижимым для ее возраста проникновением во внутреннюю суть персонажа Перегонец сыграла Нору в "Кукольном доме" Ибсена, Бронку в "Снеге" Пшибышевского, сестру Беатрису в одноименной пьесе Метерлинка...
Первые роли на профессиональной сцене будут сыграны летом 1916 года в Петрозаводске в составе товарищества под руководством Бориса Бертельса. Осенью же Бертельс пригласит Александру вступить в труппу Петроградского театра миниатюр А. Фокина на Троицкой улице. Тонко, изящно сыграет она девочку-гимназистку Галочку в одноактной пьесе по рассказу Аркадия Аверченко "Нянька Галочка". И в одночасье станет знаменитой, ни один уважающий себя театрал не пройдет мимо этого прогремевшего на весь город спектакля. В ее петроградских сезонах будут: "Привал комедиантов", кабаре "Би-ба-бо", антреприза Зброжек-Пашковской... Публикой молодая актриса будет любима, критика будет к ней щедра. "Это сама юность, искренность, лиризм, неподдельная веселость. Каждая ее интонация дышит правдой", - сообщит журнал "Обозрение театров" о Сильветте - Перегонец в ростановских "Романтиках". "Она дает благоуханный образ детской чистоты и наивности, вызывающей светлый смех", - это уже "Театр и искусство" о роли в "Безнравственной женщине" Д. Лондона.
В "Би-ба-бо" Шурочка встретится с Николаем Агнивцевым - поэтом, автором удивительных театральных миниатюр, в которых она создаст образы неповторимой нежности и поэтичности. В театре встречает она и будущего супруга - актера Ивана Вольского. Но в жизнь личную вмешиваются великие потрясения. Революция выметает любителей "малой формы", и оставшиеся без зрителя артисты маленьких театров будут вынуждены расстаться с Петроградом. Для Александры решение будет болезненным и нелегким, в этом городе она мечтала прожить долгие годы.
Перегонец, Вольский, Агнивцев и другие члены труппы оказываются в Киеве. В городе крайне неспокойно: террор, погромы, постоянная смена власти, - но артисты как-то умудряются создать театр "Кривой Джимми", сыграть несколько спектаклей и в прямом смысле слова, едва прихватив с собой декорации, сбежать. Начинаются мытарства: Харьков, Краснодар, Ростов...
Облегчение наступает в Тифлисе - начинаются регулярные спектакли, как-то налаживается быт. Театр пользуется устойчивым успехом, рецензент еженедельника "Арлекин" С. Абашидзе дает подробнейший отчет о его деятельности: "Кривой Джимми" - русский театр в лучшем значении этого слова. Сколько боли в его песнях! Сколько лиризма! Тоски... Но мало Агнивцева. Нужна еще Перегонец. Должен признаться - я влюблен в эту маленькую женщину. О ней я мечтал, когда гулял осенью в сумерки в Летнем саду. Когда на горизонте над Невой алели небеса. Звуки голоса ее - точно лепестки опадающих цветов нарцисса. Белые лепестки. Ее необычный чарующий голос по девственной чистоте напоминает гетевскую Маргариту. Она с первого дня существования "Джимми" воспевает Петербург - город строгой мысли, сосредоточенной красоты, город Белых ночей...".
Репертуар Перегонец расширяется за счет ролей танцевально-пантомимического характера, она участвует в скетчах, памфлетах, пародиях, ревю, старинных водевилях. 16 декабря 1920 года - первый бенефис актрисы в центре фантазии Ю. Беляева "Путаница". И вновь признание в любви от "Арлекина": "На старости лет, когда вы вспоминаете весну своей жизни, ее блеск и сладость, вам представляется существо, полное грации. Имя этой весны и грации - Александра Федоровна Перегонец... Если бы талантливый Беляев был жив и увидел бы Перегонец в "Путанице", он бы понял, что именно она, порхая и танцуя, чаруя, веселя, грезилась ему в минуты вдохновенного творчества..."
В Тифлисе произошла встреча с группой артистов МХТ, которая могла изменить все течение ее жизни. "Мхатовцы заинтересовались мною, Качалов был в восторге. Предложил вступить в их труппу, я, по глупости, по неопытности, оттолкнула это предложение, - напишет артистка несколько лет спустя. - "Джиммисты" наши подняли страшный скандал. Умоляли, чтобы я осталась у них в театре. Я осталась, потому что ужасная вещь - эта жалость. Ну нет мне судьбы, как говорится".
Впереди будут Москва и Казань, Петрозаводск и Сибирь, сезон в ленинградском БДТ, роль Ихошки в знаменитом фильме Якова Протазанова "Аэлита". В 1928 году окончательно разладятся непростые отношения с мужем. В 1929-м она впервые сыграет единственную свою трагедийную роль - Луизу в "Коварстве и любви" Шиллера. С 1932 года Александра Перегонец - актриса Симферопольского драматического театра. Рядом дорогой ее сердцу человек ("половинка", которая разделит со мной радость и горе", - как писала она в письме к брату) прекрасный актер Анатолий Добкевич.
...В ноябре 1941 года в Симферополь вошли гитлеровские войска. За отказ стать губернатором города Анатолия Добкевича замучили в гестапо.
...Ее душа отказывалась верить происходящему. Если бы она могла растаять, исчезнуть в небытие, она бы исчезла. Но дни шли за днями. Александра Федоровна преподавала в студии, организованной для спасения молодых ребят от угона в Германию. Посещала ненавистные приемы. Собирала медикаменты для партизан. Выходила на сцену.
Ее арестовали 18 марта 1944 года. За три дня до входа в город советских войск вместе с другими подпольщиками Александра Перегонец была расстреляна.
Светлана Рухля

https://scontent.fhfa1-2.fna.fbcdn.n...45&oe=5E0EC455

В.В. Розанов
​«Анна Павловна Философова».


В кабинете ее сына, декадента и эстета Д.В. Философова стоит большой поясной портрет прекрасной женщины в голубом. Это - сама юность, надежда и обещание...
- Обратите внимание, - сказал, улыбаясь, мне сын ее. - Нельзя сказать, чтобы платье ее было глухо закрыто: и руки, и плечи, вся шея, часть груди обнажены. Это обыкновенное платье того времени, 60-х годов. Но когда я спросил ее однажды: "Мама, для чего же вы так низко опустили волосы на уши, так, что даже края их не видно, - вы точно совсем без ушей", - она густо покраснела и ответила негодующе: "Я не могла допустить мысли дойти до такого бесстыдства, чтобы открыть уши!"
Он любяще улыбнулся. "Дама в голубом" была так красива... Плечи еще узкие, совсем детские, лицо немножко удлиненное, глубоко нежное, а в очерке губ уже то сложение, какое я знал в "Анне Павловне Философовой".
Бывая у нее, я любил заходить в эту комнату сына и еще, и еще любовался портретом. Сын редко бывал дома, когда "у мамы кто-нибудь". Он пропадал в кружке художников и писателей "Мира Искусства", не любил друзей матери, смеялся над ними, над Стасовым и вообще имел вид "денди и аристократа", которому "противно все это"...
- Дима не любит ничего "из моего". Прочтите, какую опять он ужасную статью написал о Стасове: хоть бы подумал о сорока летах дружбы своей матери к этому человеку...
И она плакала, подавая мне листок "Биржевых Ведомостей" или чего-то. Стасов громыхал в ответ, громя "декадентов" и молодого философа-эстета. Мать растерянно расставляла руки:
- Я не знаю, кто тут прав. Но я со Стасовым и особенно с сестрою его, Надеждой Вас. Стасовой, прожила всю жизнь, и никогда, никогда, ни ради сына и никого, я не изменю святым заветам, которым мы служили. Но это так горько, горько, что уже в сыне рушилось все!..
Правда, это была трагедия: она так же любила сына, как и "все, все, что шло от священных 60-х годов".
- Нет, оставим все это, - сказала она в один вечер, отодвигая тетради "Мира Искусства" и иллюстрированные каталоги с "декадентскими женщинами", всегда голыми и волосатыми. - Оставим! Кто хочет и не скучает, пусть прослушает мое дорогое, прежнее...
Я согласился, все согласились.
Она прошла к шкапу и достала книгу.
- Теперь другие песни, теперь это не нужно и скучно. Но я вам прочту... "Рыцарь на час", - вы извините, и кому скучно, - пусть не слушает, я одна или с немногими.
Все остались.
"Дама в голубом", - теперь полная, немного рыхлая, слабая женщина в сером, читала стихотворение, которое "читывали на вечерах в то время". Читывали как новость это скорбное исповедание поэта, которого любили и которого "заподозрили"... Голос ее волновался. Она превосходно читала, повторяя некоторые места, - и, когда кончила, лицо ее было все в слезах.
- Вот... Ну, и прошло... Теперь другое время, и этого ничего не надо... Я, конечно, пережила свое время, но я уж умру такая, как есть, и с тем, что люблю...
Она кашляла. Ее обнимали. Она в том возрасте да и в той психологии, где "мужчина" и "женщина" заливаются "человеком", и ее можно всегда взять и обнять.
* * *
- Ну, теперь я вам покажу мою радость, мою гордость, - говорила она как-то вскоре после юбилея женского медицинского института в Петербурге. Она присела к полу, раскрывая какой-то большой картон. Я присел за нею.
Она смеялась и вся была счастлива. "Женщина в голубом" нет-нет и светилась еще в этой женщине "в сером". Она вынимала папку за папкой, вынимала старые пожелтевшие листы каких-то бумаг и газет и подавала мне. Теперь я все забыл, что она показывала, но это были всевозможные "адреса" ученых общин и учреждений, приветствовавших ее как руководительницу или, точнее (гораздо точнее!), как вдохновительницу женского движения. Помнится, тут были и письма или "адресы" и простых людей, "баб", но в этом я могу сбиться и ошибиться. Было несколько всемирно знаменитых имен. Вдруг она рассмеялась своим удивительным ребяческим смехом, какой иногда звенит из ее увядших уст:
- Посмотрите, какой меня представили. Что за рожа, - разве я такая? Это в японской иллюстрированной газете, - и редакция прислала мне номер.
Действительно, была какая-то мазня. Но "Анну Павловну" все же можно было признать. Я смотрел на нее. Да, она гордилась. Но в этой до редкости гармоничной и спокойной натуре, которая, казалось, ни разу не была возмущена, взволнована пороком, самые недостатки, как "гордость", "самолюбие", "тщеславие", преобразовывались и улегались во что-то мягкое, красивое, ласкающее вас. Все переходило в это обыкновенное:
- Я так счастлива... Меня столько любили... Свет еще полон доброты: посмотрите, посмотрите, читайте, читайте...
- Свет так полон доброты. Как мне не любить, когда я сама видела столько любви... Как мне не помогать другим, когда другие постоянно помогали мне...
В этом почти суть "Анны Павловны", что граница между нею и другими, между ее "моим" и чужим, "мое" почти никогда не чувствуется около нее: и не то чтобы она усилием отстранила эту границу, но ее точно и не образовывалось никогда около нее, или эта граница таяла и исчезала, едва "Анна Павловна" входила куда-нибудь в чужое общество, в чужое дело. Мне кажется, я не ошибусь, сказав, что Анна Павловна не понимает этой границы.
Я никогда не видал такой "социальной женщины", без усилий, без рефлексии, "само собой": и, между тем, это была типичная женщина тургеневской живописи, тех тенистых парков, тех хороших садов, где-нибудь около Тулы или Орла. Хотя, кажется, она родом из-под Смоленска. Но ведь это все равно: важен дух эпохи, важен стиль быта, зарисованный Тургеневым. Но только тургеневские женщины "сломались": или неудача в любви, или болезнь, у некоторых - бедность и одиночество. Богатые условия, хорошие средства, бесконечная любовь и нежность мужа (она мне говорила об этом), - все подняло и вынесло эту "тургеневку", не дало в ней ничему хрустнуть, ничему надломиться, ничему даже измяться. Но она "отдала сердце всему мятущемуся, волнующемуся" того времени, отдавала его беззаветно, необдуманно: и "что же ей было делать, что ее так любили" и вынесли из водоворота событий, даже не дав запачкаться ее голубому платью.
- Ну, да! Александр II потребовал моего выезда за границу, сказав мужу: "Я тебе доверяю, но она должна уехать, иначе она будет арестована". Я уехала.
Это было после бегства кн. Кропоткина, о котором я знала заранее и в котором принимала участие.
Подробности, как было дело, - я забыл.
- Вот как... Значит, Александр II был причиной... все-таки такого большого жизненного неудобства, как обязательная "заграница". И вы не поминаете его добром...
- Я его боготворю: он освободил крестьян. Вы этого времени не помните, но мы все, видевшие освобождение крестьян, боготворили Государя, сделавшего это...
Я вспомнил Герцена: ведь и он так же чувствовал и думал тогда.
Иллюстрации: Портреты Анны Павловны Философовой в молодости и портрет её сына Дмитрия Владимировича работы Льва Бакста.

https://scontent.fhfa1-2.fna.fbcdn.n...09&oe=5DF99E21

Анна Павловна Философова.

Анна Дягилева, родилась в 1837 году, 5 (17) августа. Она была старшим ребенком в большой дворянской семье. Отец – землевладелец, гласный Пермской городской думы, известный меценат и покровитель искусств Павел Дмитриевич Дягилев (на деньги этой семьи, кстати, был построен Пермский театр).
«Воспитывали меня под стеклянным колпаком, с массою гувернанток. Учили немецкому и французскому языку», - писала Анна Павловна. Из самых ярких детских воспоминаний – уроки музыки и семейные музыкальные вечера.
Все девять детей Павла Дмитриевича и Анны Ивановны Дягилевых будут нежно дружить в течение всей жизни. Все они оставят заметный след в истории России, Петербурга и Пермского края. Из этой семьи выйдут знаменитый Сергей Дягилев, племянник Анны Философовой, – театральный и художественный деятель, получивший всемирную славу, и Дмитрий Философов, искусствовед, один из основателей журнала «Мир искусства», с которого начинает отсчет в России серебряный век.
Анна Дягилева влюбилась рано, восемнадцати лет, - и на всю жизнь. Ее избранник - Владимир Дмитриевич Философов (старше ее на семнадцать лет) – человек ее круга, обеспеченный, прекрасного образования и приятной наружности. Чувство было взаимным, они сохранили его на долгие годы. Как говорится, только смерть могла разлучить их. Анна Павловна пережила мужа на восемнадцать лет. Владимира Дмитриевича Философова (а он, кстати, был Первым главным военным прокурором Российской империи, одним из авторов военно-судебной реформы, Тайным Действительным Советником, членом Государственного Совета Российской Империи) она называла «одним из лучших людей на свете», и в течение всей жизни не уставала благодарить судьбу, за то что ей была послана эта встреча.
Дмитрий Николаевич Философов (свекор Анны Павловны) имел поместье под Псковом. Властный и деспотичный, уверенный, что мир существует только для удовлетворения его прихотей, глава семьи держал в узде домочадцев. О его причудах слагали легенды. Например, он любил наряжаться нищим и ходил по уезду побираться. Тех, кто давал ему милостыню, потом щедро одаривал. Путешествовал, окружив себя гаремом из двух десятков миловидных крепостных девушек…
Поместье Богдановское, образцовое по тем временам хозяйство, с парком, устроенным «по-версальски», с богатейшей коллекцией живописи, бронзы и фарфора, притягивало к себе множество просвещенных людей. Бывал здесь и Пушкин – его Михайловское было в нескольких десятках километров отсюда.
«Здесь соединены все лучшие наши чувства и мысли, здесь строятся планы на будущее, здесь сосредотачиваются все силы, здесь семья отдыхает, здесь связь с народом, чувствуешь, что живешь не только для себя и для тех, кому ты нужен, как-то не совестно жить здесь», - говорила Анна Философова, имея в виду родовое поместье семьи своего мужа.
После смерти отца имение досталось старшему сыну, мужу Анны Павловны. Молодая семья проводит в Богдановском много времени.
Именно здесь Анна Паворвна начинает заниматься благотворительностью. Для крестьянских детей она строит начальную школу, и остается попечительницей заведения до самой своей смерти. Летом для местных ребятишек устраивает литературные чтения. В усадебном доме открывает амбулаторию, лекарства крестьянам раздаются бесплатно. Организовывает кассу взаимопомощи и ссужает деньгами нуждающихся. Открывает народную библиотеку-читальню…
Барыню Анну Павловну здесь любили и молились за нее. «Красным солнышком всегда и везде были вы, наша дорогая, наша милая Анна Павловна», - писала ей простая крестьянка. И, по какой-то счастливой случайности, деревня, расположенная прямо у барского парка, тоже называется Красное Солнце.
Философовы вели тот образ жизни, какой был принят в их круге. Лето проводили в деревне, на зиму возвращались в столицу.
В 1895 году при активном участии Анны Павловны был основан первый официальный женский союз в России - «Женское взаимно-благотворительное общество».
В 1899 году А.П. Философова – вице-председатель Международного Совета женщин.
С 1899 года она состоит в Западноевропейской женской организации, участвует в двух женских конгрессах. Российское женское общество в то время активно работало, добиваясь гражданского равноправия. Требования предоставить женщинам гражданские права, в том числе и избирательное, содержались в официальных обращениях в Первую и Вторую государственные думы.
В 1908 году А.П. Философова организовала I Всероссийский женский съезд.
Революцию 1905 года она восприняла, как несчастье и «общественные невзгоды»,и переживала ее очень болезненно. Она надеялась, что такое в России больше не повторится. «Не нужно терять оптимизма», - повторяла она и верила в будущее.
Умерла Анна Павловна в 1912 году, в возрасте 75 лет, не дожив до событий 1917 года. Она завещала похоронить себя рядом с мужем в семейном склепе при храме, который был построен членами семьи Философовых.
А после революции в Богдановском произошли перемены. В имении разместилась коммуна «Лининский путь».
Парк частично срубили и застроили, и постепенно он пришел в запустение.
В часовне при кладбище стали торговать керосином.
В 30-е годы, как писала газета «Псковская правда», «склеп разграбили, а останки четы Философовых кто-то привязал к саням и развозил по улицам на потеху всякому отребью. Потом долго белели вдоль дороги не преданные земле кости…»

​https://scontent.fhfa1-1.fna.fbcdn.n...7b&oe=5E023C8F

Врубель Михаил Александрович(1856 – 1910). Муза. Эскиз к занавесу. 1890
​Образ Музы встречается в творчестве Врубеля неоднократно, изображения женских фигур, олицетворяющих некие отвлеченные понятия, привлекали внимание многих художников, близких к символизму и эстетике модерна. Михаил Александрович в 1890-е годы создает целый ряд картин, в которых появляются полумифические-полуреальные женщины-символы: "Сирень", "Валькирия", "Примавера" и "Муза". Наиболее известной "Музой" Врубеля считается работа, написанная в 1896 году, прообразом для нее послужила прима Частной оперы Н.И. Забела, в которую художник был влюблен и с которой вступил в брак в этом году. Эскиз "Муза" из Радищевского музея исполнен в другой манере, это произведение носит ярко выраженный театральный характер, здесь все наполнено условностью, от обобщенного рисунка, лишенного подробностей, до цветового решения, где господствуют холодные синие, лиловые и зеленые оттенки. Эскиз представляет собой отвлеченную фантазию на темы Античности, что было близко в эти годы Врубелю, работающему над триптихом "Суд Париса".


https://scontent.fhfa1-1.fna.fbcdn.n...d8&oe=5E3BD8D4

Ирина Эренбург и Фаня Палеева:
Чудесная история взаимного спасения дочери известного писателя и девочки, едва не расстрелянной фашистами.
Судьбы Ирины Эренбург и Фейга Фишман немыслимым образом пересеклись в военное время. Взрослая женщина и девочка-подросток к тому времени уже обе знали горечь утрат, у каждой из них была своя жизненная драма. Им не всегда было друг с другом легко, но Ирина Эренбург и её приёмная дочь Фаня стали взаимным спасением друг для друга и смогли отогреться душами в их маленькой семье.
Она появилась на свет в Ницце в результате не слишком продолжительного романа Ильи Эренбурга и Екатерины Шмидт. Ирина была совсем ещё крохой, когда её мама решительно оборвала отношения с отцом и ушла к их общему знакомому Тихону Сорокину. Впрочем, сам Илья Эренбург признавался позже, что горевал по этому поводу недолго. Екатерина сохранила с бывшим возлюбленным вполне дружеские взаимоотношения и даже тайком от своих родителей, с которыми жила семья одно время под Петроградом, приводила дочь к нему на встречи.
Отец приезжал к ним нечасто, но всегда старался накормить дочь, а из Франции, где он тогда жил, постоянно присылал яркие и непривычные подарки: акварельные краски, пахнущие мёдом и совершенно белоснежную муку.
Ей было 12 лет, когда отец увёз её во Францию, где она прожила последующие 10 лет, окончила Сорбонну, получив диплом психолога. А после вернулась в Советскую Россию и работать по специальности не смогла: прикладная психология была объявлена чуть ли не вне закона
Тогда Ирина Эренбург стала заниматься переводами, а вскоре вышла замуж за талантливого и сильного Бориса Лапина. Он писал стихи и прозу, много ездил по стране, а в военные годы стал журналистом. Ирина Была невероятно счастлива. В 1940 году Илья Эренбург вернулся в Советский Союз, Ирина с мужем стали жить с её отцом и его супругой Любовью Козинцевой.
А потом началась война. Борис Лапин стал специальным корреспондентом «Красной звезды» и погиб в окружении под Киевом вместе со своим другом и коллегой Захаром Хацревин.
Ирина отказывалась мириться с горечью утраты. Она очень долго не верила в гибель мужа, она ждала и ждала его возвращения. Она готова была увидеть его беспомощным, невидящим, не слышащим, - любым, только живым. Но чуда не случилось. Ирина словно провалилась в своё горе. И всю войну она вела дневник, в котором с хронологической точностью записывала все, что происходило вокруг неё.
Фейга родилась в большой и дружной еврейской семье. Когда пришли фашисты, то за сведения о евреях доносчики получали соль. Два килограмма за одну человеческую жизнь. Сосед семьи Фишман получил сразу шесть: по его доносу были убиты мать Фани и Рива с Басей – её родные сёстры.
Фаня смутно помнила, как спаслась. Её приютила семья христиан-баптистов, в которой подрастали ещё пятеро детей. Её стали называть Христиной и строго-настрого запретили вспоминать своё настоящее имя. А ближе к окончанию войны девочка оказалась в партизанском отряде, потом её забрали и пристроили служить на аптечном складе при госпитале. Одна из служащих по-модному заплетала ей косу в косу и прозвала сандружинницей без погон.
Рахман Наумович Сельцовский, который забрал девочку из партизанского отряда, написал письмо в Еврейский Антифашистский Комитет, где рассказал грустную историю спасенной девочки. Илья Эренбург, к которому попало это письмо, настолько был впечатлён, что собрал большую посылку с учебниками и книгами, сопроводив её письмом для Фани.
Когда госпиталь стал вместе с наступающими советскими войсками продвигаться на запад, главный хирург написал Эренбургу о необходимости доставить девочку в тыл. А потом в квартире Ильи Эренбурга раздался телефонный звонок, и он радостно скомандовал, чтоб привезённую Фаню срочно везли к нему.
Поначалу они жили все вместе: Илья Григорьевич с женой Любовью Михайловной, Ирина и Фаня, которой было тогда лет тринадцать (точной даты своего рождения девочка не помнила). В конце войны в квартире Эренбургов появились гости, Эфраим и Иосиф Фишманы, старшие братья Фани. Оба воевали, Эфраим сначала партизанил, потом служил в польской армии, Иосиф изначально был в Красной армии. Они собирались в Палестину и хотели забрать сестру с собой.
Фаня думала не слишком долго. Она советовалась с Ириной, но та не хотела давить на девочку и предложила её сделать самостоятельный выбор. Фаня осталась. Слишком одинокой и грустной была Ирина.
Фаню хотели удочерить Илья Эренбург с женой, а потом в 1947 году Ирина стала жить отдельно от отца, а Фаня пошла вслед за ней. Ирина удочерила спасённую девочку. И спаслась, таким образом, сама от тоски и одиночества. Они обе обрели семью.
Далеко не всегда им было просто. Но они искали точки соприкосновения, учились слышать и понимать друг друга. Фаня выросла, окончила медицинский институт, стала врачом-нефрологом. Она вышла замуж и родила дочь, назвав её в честь своей приёмной мамы. Ирина-младшая родила двух дочек, Аню и Любу. Ирина Эренбург позже скажет: она вырастила три поколения.
А ведь судьба её могла сложиться куда печальнее, если бы не обретённая дочка. В конце 1980-х Фаня всё же решилась на переезд в Израиль, но постоянно прилетала в Москву ухаживать за Ириной, поддерживать её и оберегать. И привозить с дачи ароматную мелкую клубнику.
У каждой из них был сложный характер. Но они знали, каково это – терять своих близких. И всю жизнь старались не потерять друг друга.
Фото: Ирина Эренбург с Фаней.

https://scontent.fhfa1-2.fna.fbcdn.n...db&oe=5DF50F6F

АРКАДИЙ АВЕРЧЕНКО
Материнство
В 4 года.
Две крохотных девочки сидят на подоконнике, обратившись лицами друг к другу, и шепчутся.
– Твоя кукла не растет?
– Нет… Уж чего, кажется, я ни делала.
– Я тоже. Маленькая все, как и была. Уж я ее и водой потихоньку поливала и за ноги тянула – никаких гвоздей!
– Каких гвоздей?
– Никаких. Это дядя Гриша так говорит: пусто – и никаких гвоздей!..
Серафима, сидящая слева, угнетенно вздыхает:
– А живые дети растут.
– Весело! Сегодня дите два аршина, завтра сто – весело!
– Когда выйду замуж, будут у меня детишки – одна возня с ними.
– Симочка, – шепчет другая, глядя вдаль широко раскрытыми глазами. – А сколько их будет?
– Пять. У одного будут черненькие глазки, a у другого зелененькие.
– А у меня будет много-много дитев!
– Ну, не надо, чтобы у тебя много! Лучше у меня много.
– Нет, у меня! У одного будут розовые глазки, у другого желтенькие, у другого беленькие, у другого красненькие.
Зависть гложет сердце Симочки:
– А я тебя ударю!
Дергает свою многодетную подругу за волосы. Плач. Святое материнство!
В 12 лет.
– Федор Николаич! Вы уже во втором классе? Поздравляю.
– Да, Симочка. Вы говорили, что когда я чего-нибудь достигну, вы… этого… женитесь на мне. Вот… я… достиг…
– Поцелуйте мне… руку… Федор Николаич.
– Симочка! я никогда не унижался с женщинами до этого, но вам извольте – я целую руку! Мне для вас ничего не жалко.
– Раз вы поцеловали, нам нужно пожениться. Как вы смотрите на детей?
– Если не ревут – отчего же.
– Слушайте, Федор Николаич… Я хочу так: чтобы у нас было двое детей. Один у меня от вас, a другой у вас от меня.
– Я бы, собственно, трех хотел.
– А третий от кого же?
– Третий? Ну, пусть будет наш общий.
– Одену я их так: мальчика в черный бархатный костюмчик, на девочке розовое, с голубым бантом.
– Наши дети будут счастливые.
– В сорочках родятся.
– И лучше. Пока маленькие – пусть в сорочках и бегают. Дешевле.
– Какой вы практик. А мне все равно. Лишь бы дети. Святое материнство!
В 18 лет.
Разговор с подругой:
– Симочка! Когда ты выйдешь замуж – у тебя будут дети?
– Конечно! Двое. Мальчик – инженер с темными усиками, матовая бледность, не курит, медленные благородные движения; девочка – известная артистка. Чтобы так играла, что все будут спрашивать: «Господи, да кто же ее мать? Ради Бога, покажите нам ее мать». Потом я ее выдам замуж… За художника: бледное матовое лицо, темные усики, медленные благородные движения, и чтобы не курил. Святое материнство!
В 22 года.
– Я, конечно, Сережа против детей ничего не имею, но теперь… когда ты получаешь сто сорок да сестре посылаешь ежемесячно двадцать восемь… Это безумие.
– Но, Симочка…
– Это безумно! понимаешь ты? До безумия это безумно. Постарайся упрочить свое положение и тогда…
Святое материнство!
В 30 лет.
– Сережа! Мне еще 27 лет, и у меня фигура, как у девушки… Подумай, что будет, если появится ребенок? Ты не знаешь, как дети портят фигуру…
– Странно… Раньше ты говорила, что не хочешь плодить нищих. Теперь, когда я богат…
– Сережа! Я для тебя же не хочу быть противной! Мне двадцать седьмой год, и я… Сережа! Одним словом – время еще не ушло!
Святое материнство!
В 48 лет
– Доктор! Помогите мне – я хочу иметь ребенка!!! Понимаете? Безумно хочу.
– Сударыня. В этом может помочь только муж и Бог. Сколько вам лет?
– Вам я скажу правду – 46. Как вы думаете: в этом возрасте может что-нибудь родиться?
– Может!
– Доктор! Вы меня воскрешаете.
– У вас может, сударыня, родиться чудесная, здоровенькая, крепкая… внучка!..
Художник: John Singer Sargent

https://scontent-lga3-1.xx.fbcdn.net...9b&oe=5E1AF2E3