Я помню его: худощавого, скромного старика – ингуша сидящего в обувной будке ярко синего цвета. Ее было видно издалека – маленький маяк среди серого океана неуклюжих, больших домов.Мы с матерью часто приносили ему чинить свои поношенные ботинки и туфли.
– Извините – обычно говорила с поклоном мать: – Не почините ли в долг, до зарплаты? Они совсем прохудились…
– Починю – кивал с улыбкой дедушка Идрис: – Не переживайте Лена. И с деньгами не торопитесь. Всю жизнь, я сапожником проработал и понял: это Аллах великое счастье мне дал. Кропотливо и тихо, но все же помогать людям…
– Вы нас очень выручили – мать доставала из пакета ботинки, которые явно когда–то просили кашу, потом ее переели, и их стошнило…
– Ой–ой–ой – качал головой седой Идрис, но, заметив печальный взгляд матери, кивал: – Подошву новую пришью. Починю.
Я крутилась неподалеку, зная наперед, что без конфеты от него ни один ребенок не уходит
В темно–перестроечные времена, получить ириску, а может быть даже карамельку от кого–то из взрослых – было для меня делом чести.
Нашарив в кармане сарафанчика белый мелок, обмененный мной у другого ребенка, на кусок батона, я принялась рисовать на асфальте картинки – внимательно посматривая на старика.
Так сначала появилось солнце с кривыми лучами и кот, задумчиво смотрящий на мышь в короне. Мышь получилась большая, по больше солнца и пришлось зайти за угол синей будки…
Для своих шести лет я рисовала не плохо, и очень гордилась тем, что умею на асфальте создавать целые сказки – картинки.
Но – места для продолжения трудов не было!
Другой не менее гениальный художник, уже изрисовал асфальт позади будки сапожника и всю ее саму…
– Полина! Полина ты где? – услышала я голоса взрослых.
– Тут я! – крикнула в ответ.
Появились уставшая мама с пустым пакетом и дедушка Идрис. Он прихрамывал, опираясь на тросточку, и шел с большим трудом.
«С немцами храбро воевал. Герой…» – вспомнила я фразу кого–то из соседей.
– Чего ж ты убегаешь? – спросил он.
– Вот… – я показала на чужие рисунки: – Смотрите!
– Вижу – дедушка Идрис нахмурился: – Опять скверные мальчишки нарисовали войну.
Я всмотрелась в чужое творчество.
На синей будке был нарисован белым мелом дом, который горел. Из него вырывалось белое пламя. Какие – то маленькие фигурки стреляли в друг друга и от их оружия были длинные штрихи попадающие другим фигуркам в голову и сердце.
А под ногами на асфальте, расположился большой пистолет, совсем как у меня – водяной, с которого мы с друзьями стреляли в жаркое лето по прохожим…
Только этот был настоящим! В такой можно играть в «войнушку»!
– Придется опять смывать и чистить… – Идрис, явно расстроился.
– Вам помочь? – спросила мама: – Я могу отмыть.
– Нет. Спасибо Лена, я сам. Это мальчишки местные хулиганят. Плохие рисунки, очень плохие.
– Почему – плохие? – удивилась я: – Нарисовано здорово, мне бы так уметь…
– Нельзя – он наклонился ко мне: – Запомни, нельзя ни в коем случае рисовать войну. На войне убивают людей: малышей, женщин и стариков. Когда дети рисуют войну, или играют в нее – это самое страшное. Тогда война непременно случиться!
– Значит, нельзя? – шепотом переспросила я.
– Да. Так гласит древняя легенда! Обещаешь, что не будешь?
– Обещаю!
Дедушка Идрис – засмеялся и погладив два, торчащие на моей голове хвостика волос, вручил настоящую Жвачку!!!
Это была неслыханная роскошь.
От счастья я даже забыла поблагодарить его. Запрыгала, как заяц, и пустилась в пляс вокруг синей будки, прижимая к груди свое сокровище в голубой бумажке с надписью «Love is…»
– Простите ее – сказала мама: – Она еще маленькая…
Прошло несколько лет. Война в нашем городе стала чем–то неотделимым от человеческой жизни, а главное неотделимым от внезапной и бессмысленной – смерти.
Четырехэтажный дом по улице Заветы – Ильича уже неоднократно горел и мы хоронили жильцов. Моего родного дедушку разбомбили в больнице. Ему было 72 года. Участник ВОВ. Лежал на операции, с язвой желудка…
Мы не могли похоронить его неделю. Шли бои.
– Так трудно потом положить в гроб… – плакала мама.
Слезы текли, но она их не вытирала.
До этого мы уже похоронили бабушку и прабабушку.
Но, старичок Идрис, живший в соседнем подъезде, все так же шутил, не смотря на бомбежки, кормил детей и подростков сушками, и обещал:
– Разум восторжествует, и эта чудовищная война обязательно закончится! Ведь хорошие люди – не хотят воевать…
В мальчика восьми лет, жившего на самом верхнем этаже попали осколки. И мы все ходили посмотреть, как это – быть в осколках.
Руки и ноги его опухли и нагноились в местах где, проникло железо.
Но, он старался нам улыбаться и говорил:
– Я потерплю, и не буду плакать!
Потом, мы узнали, что его удалось вывезти в госпиталь и спасти.
Многих соседей – хоронили в огороде. Я узнала, что лучше всего это делать в яме, где недавно разорвался снаряд. Земля – рыхлая и мягкая там, несмотря на зиму…
Только страшно, пока люди не умрут. Они – кричат, потому что им очень больно, от ранений не совместимых с жизнью…
6 августа 1996 года, в нашем районе с новой силой начались бои.
К тому времени, я считала себя большой – 11 лет…
Спросила взрослых:
– Что там, на улице?
Баба Настя, забежав к нам с мусорным ведром, сообщила:
– Русские войска уходят! Бросают Грозный и уходят! А боевики, их подгоняют пинками… Дали 48–мь часов…
Судя по стрельбе, так оно и было.
Началась Летняя Война.
Хотя ее нет в учебниках истории, она унесла множество мирных жителей из города Грозного во владения Смерти.
Только около нашего подъезда погибло более 10–ти человек, от внезапно разорвавшегося снаряда.
Я, как раз принесла с колодца воду и за мной закрылась дверь. В этот миг и прогремел взрыв…
Молоденькую девушку ранило в живот, и она побелев упала на ступеньки.
Ее брату – оторвало голову. По частям человеческих тел в подъезде, можно было изучать анатомию…
Сосед Адам, с оторванной ногой катался около нашей входной двери и кричал:
– Дайте мне умереть! Я не хочу быть калекой!
А моя мама, накладывала ему жгут и приговаривала:
– Жить надо! У тебя трое детей маленьких – и жена беременная. Придется жить! Потерпи…
Но, несмотря, на все события, дедушку Ириса я не упускала из вида. Он, правда, совсем постарел, и уже не обещал, что война скоро закончится. Иногда он сидел на скамеечке и глядел в небо на тяжело гудящие самолеты – истребители.
«Наверное, он хочет понять: – думала я: – Почему, светит солнце, бегают кошки друг за другом, а нас – убивают, но Бог ничего не делает…»
– Заходи домой, Идрис! – кричала его старушка: – Вдруг сейчас начнется пальба…. Тебя убьют! Убьют!!!
Но дедушка Идрис, не обращал внимания, и даже не пригибался, если начиналась перестрелка. Так и сидел под деревом.
Русских жителей после первой войны было мало, кого убили, кто–то сам убежал в Россию скитаться и нищенствовать…
Но в нашей четырехэтажке по прежнему жило несколько семей.
Напротив квартиры Идриса, проживала тетя Валя с Аленкой.
Аленка была младше меня, и мы часто играли, а тетя Валя общалась с моей матерью.
Несчастья так и сыпались на эту семью. Сначала у Аленки сгорел отец Борис. Он кинулся на пожар – тушить, и задохнулся в дыму. Потом от голода и холода умерла ее бабушка Римма в зиму 95–го…
Соседи – чеченцы засматривались на их обставленную трехкомнатную квартиру, но – не трогали. Предлагали даже продать по дешевке, но тетя Валя не захотела:
– Здесь могилы родные. Куда я поеду?
В конце августа, когда залпы орудий уже стихали вдали, и мы стали робко надеяться на некое подобие мира – случилось непредвиденное.
Люди с оружием в руках пришли убивать тетю Валю.
Это были чеченцы – боевики. Четверо.
Как потом, рассказывали соседи, в руках у них был приказ, подписанный Басаевым, с красивой печатью волка.
«…Признать Валентину врагом чеченского народа, за предательство и помощь федеральным войскам…» – прочитала соседка Роза, вышедшая на шум ломающийся двери.
– Семья приговаривается к полному уничтожению! – объявил, собравшимся соседям главный бандит: – А пострадавшему нашему брату Адаму, переходит ее жилье и все вещи, в качестве компенсации…
– Адаму? – спросил кто–то: – Из соседнего подъезда?
– Да, он потерял ногу в фильтрационном лагере русских убийц! При жесточайших пытках! Его «сдала» Валентина. Он правду рассказал!
– Так его же у подъезда ранило, когда он выпил водки и на гармошке играл… – удивилась Роза: – И не боевик он вовсе, а пьяница сраный… Лена, с первого подъезда жгут ему наложила, иначе бы сдох, как собака. Какой фильтрационный лагерь?!
– Молчать и не мешать исполнению! У нас жалоба есть и приказ!
Дверь стала ломаться под ударами ног, а соседи – бросились в рассыпную.
Тетя Валя с Аленкой метались по своей квартире на втором этаже, понимая что жить им осталось считанные минуты.
И тут вышел дедушка Идрис.
Загородив собой дверь, в квартиру Валентины, он спросил пришедших с автоматами:
– Как можно уничтожить семью, где только несчастная вдова и ребенок?
– Расстреляем! – кричали разгоряченные парни: – Всех русских долой из Чечни!
– Я мусульманин, как и вы – спокойно продолжал старик: – Я прошу вас разобраться, а не творить бесчестье и зло!
Тетя Валя слышала каждое слово: воспользовавшись внезапной заварухой, она с Аленкой связывали простыни, чтобы слезть с балкона.
Бандиты стали бить старика прикладами. Он упал. Но из последних сил цеплялся за дверь и кричал:
– Что вы творите! Там женщина и ребенок!
Потом его отшвырнули ногой, и сбив замок, ворвались в квартиру.
Но, Валентина с Аленкой уже успели сбежать, и затеряться в темных переулках частных домов…
Старик Идрис умер на руках у своей старушки.
*
*
Полина Жеребцова, документальный рассказ "Дедушка Идрис" из книги о Чечне "Тонкая серебристая нить".
https://scontent.fhfa1-2.fna.fbcdn.n...68&oe=5E152737
