Цитата:
Сообщение от
skiper
Мне до элиты, кстати, как до Киева из Тель-Авива в коленно-локтевой позе через 3 моря, но я действительно считаю, что в стремлении в элиту, настоящую, которая принимает решения и несет ответственность за сотни тысяч и миллионы человек, нет ничего зазорного, это как раз пример того самого, здорового, соперничества.
…
А вот здесь, прости, полная ересь. Во-первых, достаточно. Зависть - плохое чувство, это саморазрушение. Здоровое соперничество не в том, чтобы позавидовать соседу, потом дать ему по голове и забрать его имущество(привет твоим любимым рЭволюционерам), а в том, чтобы признать, что сосед, которого ты считал ленивым и глупым, обладает чем-то, чего у тебя нет. Несмотря на свою лень и глупость.
И за счет этого к нему тянутся те люди, которых ты бы хотел видеть в своем окружении. Вот понять, что это за "фишка", черты характера, манера поведения и т.д., примерить ее на себя, научиться делать так же или найти свою "фишку" и в результате получить больше условных "плюшек" - женщин, денег, повышений на работе, друзей, приятелей, лайков в инстаграм и прочая, прочая... - это и есть суть здорового соперничества.
Да, я смотрю на окружающих. На их успехи, на их достижения, на то, чего они смогли добиться. Да, я их сравниваю с собой. И я действительно испытываю дискомфорт, если я вижу, что у кто-то, чьи достижения в жизни я считаю меньшими, чем мои собственные, есть то, чего нет у меня, но я хотел бы иметь. Только вот моей реакцией будут не злоба и зависть, а стремление к самосовершенствованию, желание измениться, научиться, добиться. И в результате получить то, чего я хотел. Если при этом у соседа будет то же самое - на здоровье ему. Если "ресурс" уникален и в результате моих действий он перешёл от соседа ко мне - это тоже нормально. Это - суть соперничества.
Твои любимые марксисты этого соперничества не хотели и никогда не выдерживали. Тот факт, что в результате многовековой конкурентной борьбы 80% ценных ресурсов оказалось в руках у 20% населения был им, как нож острый. Входить в "клуб 20%" по правилам они были не в состоянии, т.к. это тяжелая упорная работа. А они хотели быстро и сразу. Поэтому правила попробовали изменить по ходу игры. Как наперсточники на вокзале.
Так и родилась красивая байка о том, что все равны и нужно взять, поделить, уравнять. То же самое и с сексом и межполовыми отношениями в принципе - это ресурс, за обладание которым нужно побороться. Недостижимой идеал - ты привлекателен/на для 100% женщин/мужчин во вселенной и можешь выбирать любую/го или любых. Марксисты и тут попробовали срезать угол - борьба за привлекательность отменяется, каждый может взять ту или того, которая/ый ему нравится. Но только на время, в лизинг, так сказать. Без права собственности.
Все Марксовы теории не зря не выдержали проверку временем и реальными обстоятельствами. Они противоречат законам природы, по которым живут люди десятки тысяч лет. И не только люди, а любое сообщество. Поэтому сообщество этот вирус переварило, поболело, помучалось, выработало антитела и вывело из организма как шлак. И продолжает жить по естественным законам.
Цитата:
Хотя спускались сумерки, в городе от огней было светло, как днем. Я обратил внимание на то, что, кто бы из прохожих ни посмотрел на меня, всякий непременно с ужасом или состраданием покачает головой, а какая-то пантийка, завидя меня, упала в обморок, и это казалось тем необычнее, что она и тогда не перестала улыбаться.
Вскоре мне пришло в голову, что все жители планеты носят своего рода маски, хотя вполне в этом я все же уверен не был. Путешествие завершилось перед зданием с вывеской: «СВОБОДНАЯ АНГЕЛИЦИЯ ПАНТЫ». Ночь провел я в одиночестве в небольшой комнатенке, прислушиваясь к доносившимся через окно отголоскам жизни большого города. Назавтра в кабинете у следователя мне зачитали обвинительное заключение. В вину мне вменялись проявление ангелофагии по пинтийскому наущению, а также преступная индивидуализация личности. Вещественных доказательств, свидетельствовавших против меня, было два: первое представляла собой открытая банка из-под шпрот, а второе — зеркальце, в которое позволил мне посмотреться следователь.
Это был Ангелит IV Ранга в белоснежном мундире с пересекавшими грудь бриллиантовыми молниями; он растолковал мне, что за мои прегрешения мне угрожает пожизненная идентификация, после чего прибавил, что суд предоставляет мне четыре дня для подготовки к защите. С назначенным адвокатом я мог видеться по первому требованию.
Поскольку на собственном опыте я уже познакомился с методами судебного разбирательства в этой части Галактики, мне прежде всего захотелось выяснить, в чем состоит грозившее мне наказание. И вот, исполняя мое желание, привели меня в небольшую зальцу янтарного цвета, в которой уже дожидался адвокат, Ангелит II Ранга. Он оказался чрезвычайно снисходительным и не скупился на объяснения.
— Знай, пришелец из чужих сторон, — заговорил он, — что мы постигли саму суть всяческих забот, страданий и бед, которым подвергаются существа, собирающиеся в сообщества. Источник их коренится в личности, в ее частной индивидуальности. Коллективные организмы вечны, они подчиняются законам постоянным и неизменным, как подчиняются им гигантские солнца и звезды. Индивид характеризуется шаткостью, нечеткостью решений, нелогичностью поступков, а прежде всего бренностью. Так вот, мы совершенно уничтожили индивидуализм в пользу коллективизма. На нашей планете существует исключительно сообщество, а индивидов нет вовсе.
— Как же так, — изумился я, — то, что ты говоришь, должно быть, не более чем риторическая фигура, ведь ты же сам индивид…
— Ни в малейшей степени, — ответствовал он с неизменной улыбкой. — Ты, наверное, заметил, что мы все на одно лицо. Точно так же мы добились и полной социальной взаимозаменяемости.
— Не понимаю. Что это такое?
— Я сейчас все тебе растолкую. В каждый данный момент в обществе существует определенное количество функций, или, как мы говорим, должностей. Это должности профессиональные — правителей, садовников, техников, врачей; есть также единицы семейные — отцов, братьев, сестер и так далее. Так вот, каждую подобную должность пантиец занимает лишь в течение суток. В полночь во всем нашем государстве происходит одно движение, говоря образно, все делают по одному шагу — и в результате лицо, которое вчера было садовником, становится сегодня инженером, вчерашний строитель — судьей, правитель — учителем и так далее. Аналогичным образом обстоит дело и в семье. Каждая семья состоит из родственников, стало быть, из отца, матери, детей — только эти функции неизменны, — существа же, их исполняющие, через каждые сутки меняются. Итак, неизменным остается лишь сообщество, понимаешь? Всегда одно и то же количество родителей и детей, врачей и медицинских сестер, и так во всех сферах жизни. Могучий организм нашего государства из века в век остается неколебимым и неизменным, прочнее скалы, а прочностью этой мы обязаны тем, что раз и навсегда покончили с эфемерной природой индивидуального существования. Вот почему я говорил, что мы абсолютно взаимозаменяемы. Ты скоро в этом убедишься, ведь после полуночи, если ты позовешь меня, я приду к тебе в новом образе…
— Но зачем все это? — спросил я. — И неужели каждый из вас умудряется владеть всеми профессиями? Можешь ли ты быть не только садовником, судьею или защитником, но также, по желанию, отцом или матерью?
— Многих профессий, — ответствовал мой улыбающийся собеседник, — я хорошо не знаю. Прими все же в расчет, что служению одной профессии отводится всего лишь день. Помимо того, во всяком обществе старого типа подавляющее большинство лиц исполняет свои профессиональные обязанности небрежно, а ведь общественный механизм из-за этого функционировать не перестает. Некто, будучи бездарным садовником, запустит у вас сад, неумелый правитель доведет до плачевного состояния все государство, ведь и у того, и у другого на это есть время, которого у нас им не отпущено. Сверх того, в обыкновенном обществе, кроме профессиональной непригодности, дает о себе знать отрицательное и даже губительное влияние личных устремлений индивидуумов. Зависть, высокомерие, эгоизм, тщеславие, жажда власти подтачивают жизнь сообщества. Подобного негативного воздействия у нас нет. По самой сути своей нет у нас стремления сделать карьеру, никто также не руководствуется личными интересами, поскольку личный интерес у нас отсутствует совершенно. Я не могу сделать сегодня в своей должности ни одного шага в надежде, что он принесет мне выгоду завтра, ибо завтра я буду уже кем-то другим, а сегодня я не знаю, кем стану завтра.
Смена должностей происходит в полночь по принципу всеобщей лотереи, на исход которой не может повлиять никто из живых. Начинаешь ли ты постигать глубокую мудрость нашего строя?
— А чувства? — спросил я. — Можно ли любить что ни день иного человека? И как обстоит дело с отцовством и материнством?
— Известным недостатком такой системы, — отвечал мой собеседник, — в давние времена бывала ситуация, когда лицо в должности отца рожало ребенка, ибо случалось, что в должности отца оказывалась женщина, которой как раз приходила пора разрешиться от бремени. Трудность эта, однако, исчезла, как только законом было установлено, что отец может родить. Что же касается чувств, то тут мы утолили две на первый взгляд друг друга исключающие разновидности жажды, иссушающие всякое разумное существо: жажду постоянства и жажду перемен. Привязанность, уважение, любовь омрачались когда-то неутихающим беспокойством, страхом перед утратой любимого существа. Мы победили этот страх. В самом деле, какие бы потрясения, хвори, катаклизмы ни обрушивались на нас, у каждого из нас всегда есть отец, мать, супруг (супруга) и дети. Но и это еще не все. То, что постоянно, спустя какое-то время наскучивает, независимо от того, вкушаем ли мы от добра или от зла. Однако вместе с тем мы стремимся к постоянству судьбы, хотим уберечь ее от случайностей и трагедий, мы хотим существовать и при этом не быть бренными, изменяться и сохранять постоянство, быть всем, не рискуя ничем. Противоречия эти, казалось бы, непримиримые, у нас обыденность. Мы уничтожили даже антагонизм между социальными верхами и низами, ибо всякий в любой день может стать верховным правителем, ибо нет такой сферы жизни, такой области деятельности, которая перед кем-либо была бы закрыта.
Теперь я могу разъяснить тебе, что означает нависшая над тобой кара. Она несет с собой величайшее несчастье, какое только может обрушиться на пантийца; она означает — отлучение от всеобщей лотереи и перевод на одиночное индивидуальное существование. Идентификация — это акт уничтожения индивида посредством возложения на него жестокого и беспощадного бремени пожизненной индивидуальности. Поторопись, коли хочешь задать мне еще какой-нибудь вопрос, ибо близится ночь; мне вот-вот придется покинуть тебя.
— Как же вы относитесь к смерти? — спросил я.
Наморща лоб и улыбаясь, адвокат разглядывал меня, как будто силясь уразуметь смысл этого слова. Наконец он произнес:
— Смерть? Это устаревшее понятие. Нет смерти там, где нет индивидов. У нас никто не умирает.
— Но это же вздор, в который ты и сам не веришь! — вскричал я. — Ведь каждое живое существо должно умереть, стало быть, и ты!
— Я, то есть кто? — перебил он, улыбаясь. Воцарилось молчание.
— Ты, ты сам!
— Кто же я такой, я сам, вне сегодняшней должности? Фамилия, имя? У меня их нет. Лицо? Благодаря биологическим операциям, которые столетия назад проделаны у нас, лицо мое точно такое же, как и у всех. Должность? Она изменится в полночь. Что же остается? Ничего. Подумай, что такое смерть? Это утрата, трагичная из-за своей невосполнимости. Кого теряет тот, кто умирает? Себя? Нет, ибо умерший — это не существующий, а тот, кого нет, не может ничего утратить. Смерть — дело живых; она — утрата кого-то близкого.
Так вот, мы никогда не теряем своих близких. Я ведь уже говорил тебе об этом. Каждая семья у нас вечна. Смерть у нас означала бы сокращение должностей. Законы этого не допускают. Мне пора уходить. Прощай, пришелец из чужих стран.
— Постой! — закричал я, видя, что мой адвокат встает. — Есть же у вас, не могут не быть различия, хотя бы вы и были похожи друг на друга словно близнецы. Должны же у вас быть старики, которые…
— Нет. Мы не ведем учета количества должностей, которые кто-нибудь занимал. Не ведем и подсчета астрономических лет. Никто из нас не ведает, сколько он живет. Должности безвозрастны. Мне пора.
С этими словами он ушел. Я остался один. Спустя минуту двери растворились и адвокат появился вновь. На нем был тот же лиловый мундир с золотыми молниями Ангелита II Ранга и все та же улыбка.
— Я к твоим услугам, обвиняемый пришелец с иной звезды, — проговорил он, и мне показалось, что это новый голос, которого я еще не слышал.
— А все-таки есть у вас кое-что неизменное: должность обвиняемого! — воскликнул я.
— Ты ошибаешься. Это касается лишь посторонних. Мы не можем допустить, чтобы, прикрываясь должностью, кто-нибудь попытался изнутри взорвать наше государство.
— Ты знаком с юриспруденцией? — спросил я.
— С ней знакомы книги законов. Впрочем, процесс твой состоится лишь послезавтра. Должность будет защищать тебя…
— Я отказываюсь от защиты.
— Хочешь защищаться сам?
— Нет. Хочу быть осужденным.
Возможно, Лем и намекал на СССР и другие соцстраны, но на самом деле ничего подобного ни в СССР ни в Польской Народной республике не было. И лица были у всех разные, и квартиры и одежда, и, даже зарплаты. И стремления всё нивелировать тоже не было. Вот из фильма «Стиляги» можно было сделать вывод, что в Советском Союзе все одевались только в чёрное, серое и коричневое. Да что за чушь! Лично у меня, помнится, были жёлтая и оранжевая рубашка, белая рубашка с жёлтыми квадратами, белая с зелёными квадратами, рубашка с изображением карточной масти треф, белая с голубыми узорами.. да много чего ещё. Я уж про маму не говорю. Но в то же время вопиющего неравенства тоже не было. Все мы жили примерно в одинаковых квартирах с одним и тем же набором удобств. Да, обстановка отличалась. Но не так, чтобы, придя к однокласснику, я подумал: «О! Какие у него родители богатые!» или «Ой, какая нищета!» Вот тут обсуждали школьную форму. Некоторое время назад, видел по телевизору мальчика, которому родители покупают дорогущие шмотки и его пучит от гордости. В современных школах идёт соревнование, чей прикид дороже, а над теми, кто одевается просто, сверстники смеются. Возможно было такое в советской школе? Я не знал (да мне это было неинтересно), чей папа больше получает: Сысоева или Брунштейна. Потому что все мальчики были одеты в стандартную серую до 5 класса и синюю, начиная с 6-го, форму, а все девочки – в коричневую.