Документальная повесть "Паренек"

https://proza.ru/pics/2015/06/25/746.jpg

ПАРЕНЕК
Валентине Николаевне Чирочкиной посвящается

Вместо вступления
​
Дедушка

– Дедушка, ты чего не спишь?
– Не знаю, что-то не спится, думки всякие в голову лезут.
– Какие думки?
– Да разные, старческие.
– Ну деда, ну скажи, мне же интересно. Я тоже иногда думаю, думаю и не могу уснуть.
– И о чем же ты думаешь?
– А вот почему у нас речка совсем высохла? Раньше хоть рыбу можно было половить, я все щуку мечтал большую поймать, а теперь и мечты этой не стало, хотя иногда снится.
– Если очень-очень захочешь, то поймаешь.
– Да где же я ее поймаю: речка-то высохла.
– Захочешь – и в сухой речке поймаешь свою щуку.
– Да нет же, деда, не поймаю, не обманывай, не может этого быть.
– Может, может. Все может быть, если очень захотеть. Спи, завтра пойдем ловить твою щуку.
– Обещаешь?
– Обещаю, спи давай.
Вовка уснул и во сне увидел, как поймал большую блестящую рыбину. Она была красивой и искристой, вся сверкала на солнце, такая скользкая и капризная, все вырывалась из рук.
Утром он проснулся и позвал дедушку. Тот не откликался. Вовка встал, умылся и почистил зубы. Вышел во двор и опять позвал деда. Но деда не было, тогда он решил его поискать, вышел за забор и побежал к речке. Слава богу, она находилась рядом с домом: метров сто от силы. Хотя и раньше речка не выглядела широкой и полноводной, в ней так приятно было купаться, переплывать под водой на другой берег, а потом сохнуть, греться на солнышке и сидеть под ивой с удочкой. А сейчас воды почти не стало, лето выдалось очень жаркое и сухое.
Дед сидел под ивой: там, где всегда любил устраиваться Вовка и где его всегда находили, когда он опаздывал к обеду.
– Деда, ты чего тут сидишь? Я уж тебя обыскался.
– А я вот сижу и тебя жду. Щуку-то ловить будем?
– Как ловить? Воды же нету, вон там еще течет немного, а тут вообще песок.
Не отвечая, дед достал удочку, размотал леску, нацепил на крючок толстого червяка, размахнулся и закинул.
Сидели они так некоторое время, всё молчали. Вовка смотрел на песок, ждал. Надолго его не хватило, ближе к полудню он побежал домой. Дед сказал, что обед нужно только подогреть, он с утра уже все приготовил. Где-то к пяти Вовка прибежал опять.
– Деда, ну вот видишь, ничего нету. Я же тебе говорил, что это невозможно.
– А я тебе говорил, что надо очень захотеть. А ты вот не хочешь, все бегаешь туда-сюда.
Вовка обиделся, насупился, но сел рядом с дедом. Он решил не уступать и стал молча глядеть на песок.
День подходил к концу. Солнце садилось и вокруг стало темнеть. Когда уже почти ничего не было видно и у Вовки начали слипаться глаза, дед вдруг весь напрягся, привстал, а потом ловким и резким движением вздернул удочку кверху, потянул на себя, и в лучах уходящего солнца Вовка увидел переливающуюся, поблескивающую, извивающуюся ЖИВУЮ щуку.

Глава 1.
Начало и конец

Паренек, родившийся в городе Копейске Челябинской области, в возрасте пяти лет приехал на родину своего отца, где тот купил дом в отдаленной глухой деревне. Белоруссия малышу не понравилась: сверстники встретили его враждебно. Почему? И говор у него был не тот, и вел он себя «не как все», «не как надо». Тогда человечек стал интересоваться у родителей, кто он, откуда и зачем. Ему объяснили, что папа его – белорус по рождению, но в родной деревне прожил только до 14 лет, потом стал беспризорником и пустился в скитания по Советскому Союзу, скрываясь от властей, пытавшихся посадить его в тюрьму по статье за беспризорность. Мама была русской и говорила более или менее правильно. И тогда паренек решил быть самим собой – русским. После окончания средней школы с золотой медалью он поступил в Минский институт иностранных языков, откуда после первого курса его призвали в армию. Вернувшись рядовым, но членом КПСС, он стал секретарем комитета комсомола института. После появления на политической арене светлого лика Михаила Горбачева юноша понял, что СССР скоро придет кирдык, и решил уехать за границу, начать новую жизнь. На очередном заседании комитета партии института он бросил на стол билет члена КПСС, покрыл всех присутствующих отборным русским матом, забрал свой красный диплом и уехал в Испанию. Там устроился на работу в частную академию иностранных языков и стал преподавать английский язык испанским ученикам. Спустя год университет Сарагосы объявил конкурс на должность преподавателя русского языка как иностранного. Он подал документы, победил и стал деканом факультета русского языка. А также – и единственным преподавателем на факультете. Других ставок тогда не существовало. Проработал он там семь лет, но затем его уволили, так как власти созвали новый конкурс на замещение его должности, официальный, государственный, чиновничий, на который он даже и документы подать не мог: у него не было испанского гражданства, и до сих пор нет. Не хотел он превращаться в доморощенного испанца, и сейчас не хочет. Тогда он создал свое собственное частное переводческое бюро и превратился, сам того не желая, в бизнесмена. Но в 2001 году, после одиннадцати лет проживания в Испании, приобретения собственного дома и трех машин, накопления значительной суммы на банковском счете, все закончилось. Произошло ДТП. Затем – 14 лет прозябания в инвалидной коляске и все. Грустная история, жалкая, но, к сожалению, не оригинальная и не единственная в своем роде, а достаточно распространенная.

14 лет «прозябания» в инвалидной коляске – это неправда, не про него. Когда он начал приходить в себя, лежа в больничной кровати, то долго не мог понять, что вообще с ним происходит, почему это вдруг, ни с того ни с сего, его тело ему не подчиняется. И окружающие его люди (откуда-то появившаяся мать, врачи, медсестры, друзья, жена, сын, любовница) как-то странно на него смотрят и относятся как к слабоумному. Потом его любимая женщина (которую он-то тогда считал именно любовницей, а не близкой и родной) стала ему объяснять, что случилось. Рано утром он позвонил ей и сказал, что не сможет, как всегда, заехать за ней, чтобы вместе поехать на работу в переводческую фирму, где они были компаньонами. Пообещал приехать попозже и... исчез на все утро. Бедная женщина не знала даже, что и подумать, такого он еще не вытворял, а вытворял он много чего, уж она-то была в курсе. Потом, уже под вечер, к концу рабочего дня ей позвонили из клиники и попросили приехать, чтобы удостовериться в установлении личности такого-то пациента, находящегося в коме после дорожно-транспортного происшествия, произошедшего в 70 километрах от города на горной автомагистрали. Спускаясь с горы, он не справился с управлением на повороте, вылетел с трассы и свалился в ущелье, откуда его подняли на вертолете и привезли в клинику. Диагноз звучал странно: ПСМ в сочетании с ЧМТ. Он не понимал этих аббревиатур ни по-испански, ни по-русски. Да к тому же вспомнил украдкой подслушанный разговор врача с его матерью:
–Да что вы! Вам вообще повезло, что он выжил, хотя и будет теперь неадекватным, но останется живым. А про все остальное забудьте, он и говорить-то будет теперь с большим трудом и только по-русски.
«М-да, хреновые твои дела, чувак», – пришло ему на ум.
Он все-таки начал добиваться разъяснений и услышал, что ТСМ – это, оказывается, травма спинного мозга, а ЧМТ вообще гнусная вещь: черепно-мозговая травма. Сплошные травмы, подумал он. Да тут еще жена, которую он искренне любил и которой, тем не менее, изменял напропалую на каждом шагу, объявила ему, что жить больше с ним не будет. Любовь прошла, как она поняла после двухмесячных раздумий.
– Ну, тогда подавай на развод, – ответил он.
– Ты что, даже не хочешь, чтобы мы остались друзьями? Ведь у нас сын, и мы могли бы поддерживать нормальные человеческие отношения, я тебе во всем буду помогать, найду квартиру, в которой ты сможешь жить со своей мамой, – продолжала бубнить эта закамуфлированная под святую икону лицемерка.
– А зачем мне жена, которая со мной жить не хочет? – задал он закономерный вопрос и на этом поставил окончательную точку в повести их взаимных отношений, семейной жизни и односторонней любви.

После года пребывания в двух реабилитационных клиниках для инвалидов-колясочников, где ему без обиняков объявили, что ходить он никогда не будет и на всю жизнь останется прикованным к коляске, голова его начала понемножку работать. Он серьезно задумался о своей дальнейшей жизни, вспомнил не только испанский язык, но и английский, выучил французский и задался вопросом, неужели все так хреново и он действительно навсегда останется овощем. В прессе и на телевидении то и дело появлялись статьи и репортажи о научных прорывах в области регенерации спинного мозга. Его любовница, которая уже стала любимым человеком и настоящим другом, однажды прибежала и радостно заговорила о французском исследователе, добившемся удивительных результатов с помощью разработанной им реабилитационной технологии, основанной на лазерпунктуре, что-то вроде иглоукалывания, но с применением лазера вместо иголок. Так начался его первый период схватки с болезнью и беспомощностью.

Глава 2.
Надежда

Вместе с матерью, которую в шутку стал называть мамой-сестрой-дочкой, он поехал во Францию, в небольшую деревушку, где работал этот странный исследователь, оказавшийся непризнанным самоучкой, но очень умным, открытым и веселым человеком. Единственным, кто сказал ему: «Ты будешь ходить, только вот попотеть придется». Это было шоком. Значит, это все-таки возможно? И верилось, и не верилось. Но так хотелось верить! И он поверил, поверил в свое желание верить, в эти слова, впервые услышанные им после постоянных обломов и выплаканных ночей и дающие ему право на надежду, всего лишь надежду!

Надежда надеждой, она, конечно, окрыляет, дает крылья для полета, но надо же еще научиться летать, то есть «ходить» в данном, его случае. В общем, все оказалось не так просто. И не потому, что он не вкалывал и не потел. Он сделал все возможное, все, что от него зависело: занимался по шесть часов в день на самых различных тренажерах и велосипеде с механическим приводом, встал-таки на тутора (такие специальные складные приспособления из пластика, которые помогают инвалиду, надевающему их на ноги, замыкать колени и таким образом удерживать свое тело в вертикальном положении), начал даже делать шаги, хватаясь сперва за параллельные брусья, а потом и передвигаться с помощью ходунка. Но и тут он оказался не совсем обычным «медицинским случаем». Больные с травмой спинного мозга делятся на параплегиков и тетраплегиков, в зависимости от уровня поражения спинного мозга. Все, у кого спинной мозг поражен ниже шеи, могут управлять своими руками. А у людей, получивших травму в области шейных позвонков, отказывают и руки, и ноги. Их так и называют: «шейники», то есть тетраплегики. А вот у него удар во время падения пришелся на грудной отдел. Вроде бы, параплегия, но сволочная ЧМТ давала себя знать: башку ему пробило в зоне правого полушария, управляющего левой стороной человеческого тела. И поэтому левая рука не очень слушалась его, он с трудом мог ею двигать и хвататься за брусья и поручни ходунка. Поэтому и падал часто, когда она его не слушалась и соскальзывала. Рядом находилась мама-сестра-дочка, которая его всегда поднимала (в ее-то 70 с лишним лет) и тоже потела и уставала не меньше, чем он сам. Да к тому же «нормальные», обычные врачи (специалисты от общепринятой, устоявшейся, консервативной медицины) настолько закормили его таблетками, что он постоянно находился в полуодурманенном состоянии. Исследователь-француз, теперь почти ставший ему другом, когда увидел его в первый раз, сказал сразу: «Да вы, мсье, «газе». Имея в виду, что пациент находится под влиянием наркотиков, короче, «под газом», если по-русски. И начал постепенно его освобождать от таблеток. А принимал он их 24 штуки в день: от спастики, от инфекционных заболеваний мочевого пузыря, успокоительные, снотворные, слабительные – какой только хрени там не было! Длилась вся эта процедура полгода, но закончилась лишь частично, ведь в туалет-то ходить как-то надо было, так что слабительные и противоинфекционные остались, хоть и сократились до минимума. Он немного ожил, даже улыбаться стал, а иногда и смеяться, – все это под влиянием «чудака», исследователя, балагура и юмориста, которому он с серьезным видом заявлял, что его мама в совершенстве овладела французским языком. Ведь она однажды у него спросила: «Сынок, а чё это все французы всегда говорят «сава», у них во Франции так много сов, что ли?» Вообще, мама оказалась весьма находчивым человеком. Стала срывать этикетки с продуктов и собрала из них целую коллекцию. Теперь она совершенно спокойно подходила к продавцу передвижного грузовика-магазинчика, подвозившего к деревушке товары, говорила ему «бонжур», повторяла несколько раз «сава» и начинала делать покупки на неделю, показывая коллекционные этикетки.

А время неумолимо продвигалось вперед, и ему, нетерпеливому и неусидчивому, опять стало не по себе. Он вновь, после двух с половиной лет почти постоянного пребывания во Франции, начал потихоньку отчаиваться. Залез в компьютер и принялся рыться в интернете. Нашел американский форум, специализирующийся на его травме, связался с врачами из Португалии и Китая, хотел ехать в Швейцарию, Польшу, Мексику. В общем, стал метаться, но везде получал отказ. Все в один голос твердили: «Слишком сложная и тяжелая травма». И тогда он случайно, через тот же интернет, увидел по телевидению передачу об одной русской клинике, где, по утверждению корреспондента, инвалидов действительно ставили на ноги, без всяких туторов и ходунков, и учили заново ходить. Теперь он знал, что делать. Начинался второй раунд. Стволовые клетки. Москва.

https://proza.ru/pics/2015/06/25/746.jpg

Паренек - Третья и Четвертая главы



Глава 3.
Клетки-клетки-клетки

– И на что я могу надеяться? – спросил он у профессора.
– На очень многое. Поймите, стволовые клетки обладают удивительной способностью: лечить больные клетки человека, восстанавливать поврежденные ткани и нарушенные сигнальные связи в организме. Их можно назвать универсальным доктором.
Звучало очень обнадеживающе.
– А более конкретно?
– Все, естественно, зависит от каждого конкретного случая, но, по данным проведенного нами обследования, у вас очень хорошие перспективы на восстановление функций тазовых органов и моторики нижних конечностей.
– А сколько это может длиться по времени... сколько я пробуду в клинике... до хотя бы первичных признаков относительного выздоровления?
– Года два-три. С приездом через каждые три месяца – как минимум на две недели.
Любимая женщина радостно захлопала глазами, мама-сестра-дочка стала вытирать выступившие слезы облегчения. Он погрузился в тяжелую задумчивость: очередной шарлатан? Вроде, не похож, да и говорит на правильном русском языке и весьма убедительно. И харизма от него какая-то исходит.
Так это что же, он может рассчитывать на то, что сам, без посторонней помощи, сумеет пользоваться туалетом? Что будет спать с находящейся рядом прекрасной женщиной, которую успел глубоко полюбить, но и в мыслях боялся надеяться на физическую близость? Года два-три. Боже, да это же такая ерунда, мелочь по сравнению с четырьмя уже прожитыми в инвалидной коляске!
Проездил он в Москву более десяти лет...

Сначала все врачи в клинике поразились, были откровенно возмущены, что ему до сих пор не сделали пластическую операцию черепа. Дело в том, что в это время в Испании набирал обороты кризис – так называемый и кем-то придуманный, а по его мнению, спровоцированный США и государственными ворами и воришками. Социальное страховое обеспечение дало крен из-за постоянного уменьшения государственных финансовых вливаний, а медицинское обслуживание вообще превратилось в филькину грамоту. После проведенной операции по ЧМТ в его голове оставили дырку величиной в кулак. Просто обтянули ее кожей и сказали, что ничего страшного, останется лишь небольшой «эстетический» изъян.
– С ума сойти! – почти закричал профессор. – Неужели не понятно: природа ведь не зря, не просто так защитила мозг, спрятав его в довольно прочный каркас. Вам срочно необходимо провести операцию!
Он и сам это знал, так что тут же согласился, с радостью даже. Ведь и в зеркало было неприятно смотреть: на правой стороне головы проступали пульсирующие вены. Штука не из приятных, да и мама-сестра дочка все боялась, что он где-нибудь на что-нибудь наткнется этим местом и дыра откроется. А он уже не раз замечал, что это заштопанное кожей место каким-то образом влияет на его состояние и поведение не с самой лучшей стороны, – он стал более раздражительным, нервозным, несдержанным и грубым в общении с окружающими, даже с любимой женщиной-другом. Операцию ему провела прекрасный врач, высококлассный нейрохирург, специализирующийся на ЧМТ у детей. «Как раз для тебя», – подумал он. Ему как раз исполнилось сорок лет. Дама-врач оказалась не только красивой и элегантной, но и обходительной, тактичной и очень отзывчивой. Ее мягкость удивительным образом сочеталась с требовательным, почти приказным тоном в обычно ласковом голосе, когда она обращалась к медсестрам, ассистирующим ей на перевязках, и сильными руками с цепкими, крепкими пальцами. Он даже почти влюбился в эту даму, но тут же остановил себя: «Опять ты за свое, мудило?»
Он потом еще не раз встречался с этой умной и красивой женщиной. Однажды, в очередной свой приезд в Москву, даже пригласил ее на день рождения любимой подруги, которую и представлял теперь всем не иначе, как «моя жена», хотя о браке или совместном проживании речь никогда и не заходила. Он по-прежнему стыдился своего «колясочного» состояния и комплексовал на тему гигиены и личного ухода за собой и своими нуждами. А вот голова его, после проведенной операции, продлившейся шесть часов вместо двух запланированных, – все та же врач-нейрохирург обнаружила в его мозгу оставшиеся после первого («испанского») хирургического вмешательства мелкие осколки костной черепной ткани, – теперь работала гораздо лучше. Может быть, даже лучше, чем раньше, до травмы. Он так и говорил всем: «Эта женщина поставила мою голову на место, да еще и усовершенствовала».
А пригласил он ее в ресторан, где собрались его знакомые, брат с женой, приехавшие навестить его из Белоруссии, и еще один человек, сыгравший на тот момент очень важную роль в его жизни, сумевший поддержать его и ободрить, вовсе не преследуя подобной цели. Это был Петя. Особый случай.

Глава 4.
Друзья

Появление Пети в клинике и одновременно в его жизни стало триумфальным. Они, в сущности, и знакомы-то были едва. Когда-то встречались в Гродно, где Петя – физическая копия Виктора Цоя – работал дизайнером интерьеров, а он приехал в гости к своему лучшему другу Сергею, с которым вместе служил в армии. Петя был тогда симпатичным молодым человеком с огромным запасом чудесного ядреного юмора и мог имитировать абсолютно не воспроизводимые человеческим голосом звуки. Например, стук поездных колес на фоне голоса проводницы, предлагающей пассажирам чай, или скрежет металлической пилы, разрезающей на куски металлическую же деталь.

И вот однажды дверь клинического лифта открывается почему-то наполовину, оттуда высовывается голова Пети, которая объявляет очумевшей от удивления медсестре, сидящей на посту под странной для русского человека вывеской «RECEPTION»:
– Срочно вызывайте пожарных для оказания неотложной помощи президенту Каракалпакии, застрявшему в вашем гребаном лифте, и не забудьте об оркестре с приветственным маршем и красном ковре, на который должна ступить его нога!
Потом он долго еще шутил с едва оправившейся от испуга девушкой, дарил всему медицинскому персоналу яблоки, привезенные из Белоруссии, долго и торжественно объяснял всем, что это настоящие натуральные продукты без содержания химикатов, и наказывал запомнить белорусское слово «прысмаки», то бишь деликатесы. Вообще-то Петя – русский, но родился в Узбекистане и был похож, наверное, на своего отца-узбека, которого никогда не видел и не знал. Петина мать внезапно сорвалась с места, переехала в Белоруссию и отдала маленького сына в школу-интернат для одаренных детей, проявлявших особые способности к музыке и изобразительному искусству. Полуузбек, талантливый, смешной. Короче – гремучая смесь...
Петя удивительным образом подействовал на него, отвыкшего от общения с друзьями, рассмешил своими неподражаемыми шутками, показал совершенно неузнаваемую после стольких лет Москву, в которой теперь жил и работал, свозил в Третьяковскую и много-много еще куда. Петя стал первым, кто отнесся к нему как к «нормальному» человеку, а не лицемерно, как к бедняге-инвалиду. Он оценил это и стал называть Петю «мой московский ат;».
Кстати, вот что написал его лучший друг Сергей, ранее упомянутый, об этом далеко непростом персонаже.
Петя и белое

«Всем известна любовь Пети к белому цвету. Началась она еще в далеком детстве. Есть знаменитая коллективная фотография нашего класса, где все стоят в зимних черных кроличьих шапках, исключая Петю – он в белой.
Наши мамы очень любили Петю за то, что он приезжал в гости в белоснежной рубашке и бесстыдно льстил, что женщинам всегда нравится. Причем воротничок рубашки всегда оставался безукоризненно свежим, сказывалось восточное происхождение, Петр никогда не потел, в отличие от нас – жителей средних широт.
Пете удавалось долгие годы выглядеть очень юным. Однажды мы послали Петю в магазин за водкой. Одет он был при этом, как обычно летом, в белые короткие шортики и белую же рубашечку с коротким рукавом. «Мальчик, покажи паспорт, тебе же нет восемнадцати»,– сказала продавщица. Стоит ли напоминать, что нашему герою в тот момент было 27 лет. Продавщица, кстати, была не старше, только весила она раза в два больше. Петя был – ну о-очень худеньким».

Петя и звуки

«У Петра абсолютный музыкальный слух. Это – научный факт, подтвержденный знаменитым музыкантом Валерой Ткачуком. Петя может напеть все, от «Танца с саблями» Хачатуряна до песни Селин Дион из кинофильма «Титаник». Кстати, он плакал, когда впервые посмотрел этот фильм.
При этом Петя копирует ноты не как музыкант, а как художник, со всеми оттенками тембра, срисовывает звуки. Петя – лучший в мире имитатор звуков. Неблагодарное дело описывать в его исполнении посадку самолета, побрякивание стаканов в подстаканниках в купе поезда, открытие дверей тамбура вагона. Есть целая серия звуков, записанных с троллейбусной остановки, которая находилась под нашей комнатой в общежитии. Комната № 21 была на втором этаже, а на первом располагался гастроном № 20. При этом «0» в цифре «20» был слегка перекошен – Петя не раз становился на него, вылезая из окна и исполняя свой фирменный розыгрыш «Попытка самоубийства». Из окна комнаты можно было слышать – «Следующая – Калинина», бр-бр-бр – закрывающиеся двери троллейбуса, приближающийся издалека грузовик «МАЗ» и визг его тормозов на ближайшем перекрестке.
Но лучше всего у Пети получалось воссоздавать звуки столярных станков – например, циркулярки и фуговального станка. Кнопка выключения на этом станке, как известно, находится на уровне колена, ведь руки у столяра заняты. Каково же было удивление институтского столяра по фамилии Шпак, когда он без конца тыкал коленом в кнопку выключения, а станок продолжал работать! Вы поняли уже, что рядом стоял наш Петя и воспроизводил звук работающего станка.
Еще вспоминается исполнение Петром роли аппарата искусственного дыхания из кинофильма «Каскадеры» на институтском капустнике. Это породило много подражателей в среде студентов, но они всегда ссылались на оригинал – мол, мы еще что, мол, там на интерьере учится такой Петя…»

Петя и до сих пор присутствует в его жизни, после десяти лет посещения московской клиники – а вернее сказать, пребывания в ней.
Это посещение-пребывание познакомило его со многими хорошими людьми. Со многими он подружился. Но и плохих хватало. В каждый его приезд медицинский персонал почему-то менялся. То ли обновлялся, то ли увольнялся, то ли выгонялся. Он пока еще не понимал механизма работы этого заведения, иногда нервничал от неожиданных перемен и срывался. Он был не подарок в общении с людьми. Сам того не хотел, но всегда чувствовал себя немного чужим среди русских, живущих в России, да и они смотрели на него несколько странно. Сказывалась долгая разлука со страной, из которой он удрал. И потом у россиян, особенно его сверстников и постарше, так и осталась эта дурацкая, совершенно не красящая привычка видеть во всем заграничном нечто более продвинутое и лучшее по сравнению с реалиями их собственной жизни. Он хорошо понимал, что это глупая ошибка, реалии и называются так, потому что реальный мир многообразен и неповторим в каждом уголке земного шара. А лучше или хуже – это понятия весьма относительные. «Кому-то нравятся свиные шкварки, а кому-то стерлядь», – говаривал он любимой женщине, которую с терпением учил русскому языку. А та все удивлялась, почему это люди, разговаривавшие с ним, часто смотрят на него с ухмылкой и подозрением, как на иностранца. Она находилась рядом, когда один из пациентов, русский, спросил у него: «Слушай, я вот чё-то не пойму, ты вообще кто и откуда? Говоришь, вроде, на чистом русском языке, без акцента, но все равно не по-нашему».
– Я русский, но думаю не по-русски.
– То есть?
– Там, где я живу, нет русского бытия. Мозг отталкивается от других событий и вещей. Так бывает.
Иногда он выходил из себя. И тогда его начинали просто бояться. «Черт его знает, вроде русский, а вроде и нет. Да ну его к лешему, этого мутанта», – наверное, думали они. С врачами отношения складывались трудно. Не привыкли они иметь дело не с бедненькими, замученными русскими пациентами, смотрящими на них как на божков и мудрецов, а с говорящим на русском и иногда даже извергающимся матом вулканом.
Пример. У него поднялась температура, сильно. Такое и раньше происходило после очередного введения стволовых клеток в спинной мозг. Но на этот раз уж очень высоко она прыгнула. Он не мог заснуть, голова раскалывалась. Попросил таблетку аспирина. Медсестры не было долго. Он стал яростно бить в кнопку вызова помощи, установленной на стене возле кровати. Пришел дежурный врач. Нудно мусолил какую-то канитель:
– Понимаете, в чем дело, у нас таблетки закончились, на дворе ночь, я вот тут подумал и рекомендую вам свечку для понижения температуры. Очень эффективное средство, действует быстрее, чем таблетка. Весьма рекомендую.
– Свечку эту ты засунешь не мне в жопу, а себе, понял? Может, твои мозги, которые именно там у тебя и растут, работать начнут, в конце концов.

Людей умных, говорящих и пишущих правильно (профессиональный бзик: не мог он терпеть недоучек, не уважающих свой язык, а значит, и себя), с чувством юмора и зарядом здорового оптимизма он ценил и по-настоящему любил. Наверное, поэтому и попался на удочку к профессору, с которым у него постепенно стали складываться хорошие отношения, со стороны походившие даже на что-то вроде дружбы. Уж очень интересно и толково умел профессор объяснять свои научные исследования и разработки, пользуясь при этом простым, доходчивым, но всегда правильным русским языком. Они вместе засиживались в профессорском кабинете: врач увлекался, хватался за ручку или карандаш, рисовал спинной мозг, клетку, аксоны, составлял схемы, потом кидался к проектору, показывал слайды, видеофильмы об опытах на крысах... А он заинтересованно слушал, задавал вопросы, ставил некоторые вещи под обывательское сомнение, провоцируя профессора на еще более горячие и взволнованные объяснения, – длилось это общение всякий раз довольно долго. Окружающий персонал, врачи и помощники профессора, который к тому же являлся и директором этой частной, а значит, коммерческой клиники, все чаще и чаще поглядывали на него с неприязнью и отчуждением. «Свой среди чужих, чужой среди своих», – думалось ему. Но, как бы там ни было, он продолжал ездить в Москву, каждый раз повторяя самому себе: «А я все равно встану на ноги и пойду, потому что упрямый, как баран. И, если есть хоть какая-то возможность, я ее не упущу. Тем более что у меня есть Дима». Еще одна история.

Дима на него кричал, заставлял делать невероятной сложности упражнения, ругал, обвинял в лени, не отпускал с тренажеров, даже если пот застилал ему глаза, подначивал, подсмеивался над его неуклюжими попытками отказаться от дальнейшей физической работы, ссылаясь на головную боль либо тошноту. Да и мама-сестра-дочка, находившаяся всегда рядом, поддакивала Диме: «Ага, как в детстве, когда клубнику в огороде надо было собирать, – то ему жарко, пойду искупаюсь, то живот болит, надо в тени полежать». Этому парню, младше его лет на пятнадцать, он стал подчиняться беспрекословно, никогда не отвечал на окрики, сдерживал обиду и ярость, сжимал зубы и выполнял все, что мог до полнейшего утомления. Дима – самый лучший инструктор лечебной физкультуры в мире, профессионал, каких мало, влюбленный в свою работу мастер, чуткий и понимающий психолог по отношению к пациентам-инвалидам. Именно поэтому Диме он прощал все, чего не прощал никому: резкость и приказной тон. И еще потому, что видел, как Дима работает с другими пациентами. С людьми постарше Дима был предупредительным и даже ласковым, заставляя делать при этом очень трудные вещи, с девушками – галантен и обходителен, но и их мучил до полуобморочного состояния. Когда ему становилось не по себе и он опять проваливался в краткосрочную депрессию, оттуда его доставал Дима своим требовательным голосом: «Давай, пошли, мы еще сегодня не закончили, еще куча работы, а ты тут сидишь и сопли по плечам развесил».
Однажды Дима, как всегда, поставил его в коленоупор (что-то вроде шведской стенки с захватывающими колени лопатками), заставил жену-подругу усесться ему на плечи, а самого таким макаром приседать раз эдак шестьдесят. Потом притащил откуда-то узкий кожаный ремень и обвязал вокруг его бедер. Вывезя на инвалидной коляске в больничный коридор, велел подняться, ухватившись за Димины плечи, пока тот придерживал его колени своими собственными. Стояли они так минут пять, он тяжело дышал, а Дима шутил с проходившими рядом людьми и его любимой женщиной. А потом посмотрел ему в глаза и на удивление ласковым, но твердым голосом сказал: «Шагай! Я тебе помогу. И-и-и-и-и... раз!!!»
Этой ночью он опять не спал – плакал.

Каждый человек однажды приходит или должен прийти к необходимости ответить на важнейший для всякого мыслящего существа вопрос: «Ну и что, вот уже и полжизни прожито, а кто я или что я? Что сделал, зачем сделал и как дальше?» Потребность умственного самоизмерения буквально ударила его после этой, довольно успешной, надо сказать, попытки сделать несколько почти самостоятельных шагов, опираясь на плечи Димы. Он это сделал, у-уф! Все-таки сделал!

https://proza.ru/pics/2015/06/28/661.jpg

Паренек - Пятая глава



Глава 5.

Mala hierba nunca muere
Сорняки никогда не дохнут (испанская поговорка)

А дальше-то что? Где-то далеко в сознании, глубоко в душе еще таилась, конечно, младенческая надежда стать таким, как прежде. Но ведь это абсолютно невозможно. Он это понимал. Невозможно с любой точки зрения: и годы прошли немалые, и тело потеряло многие из своих физических и физиологических функций. Сдаваться и останавливаться на достигнутой мизерной возможности самостоятельного передвижения в ограниченном пространстве он не собирался, но и это не могло больше оставаться главной целью, мотором существования. Надо было искать простой, приемлемый для него смысл жизни, искать источник счастливого продвижения не только в физическом, но и в интеллектуальном, социальном пространстве. Он стал приезжать в Москву реже.

Реже, но все-таки ездил, каждые три-четыре месяца, на две недели. И дома занимался каждый день, до полнейшего изнеможения. Решил использовать возможности своего травмированного тела до конца. Так и делал, обдумывая в перерывах свое отношение к клинике, в которую мотался уже столько лет, и к профессору, который олицетворял для него как развитие современной медицины в приложении к его собственной проблеме, так и фигуру, роль врача и человека в его упертом стремлении к хотя бы малейшей физической самостоятельности.
Вообще-то его собственные мысли о научной работе и поведении профессора и без того метались от уважительной благодарности и веры к раздирающим душу сомнениям. А бухгалтерскую систему клиники он порой подозревал в финансовой нечистоплотности, в желании нарубить шального, легкого бабла за счет отчаявшихся пациентов. Из этой какофонии нехороших догадок его обычно выдергивала любимая женщина. И переубеждала, напоминая, что развитие новых направлений медицины требует больших капиталовложений, что профессор проявляет к нему искренний интерес и неоднократно оказывал ему различные знаки внимания. По ее мнению, он сумел вызвать у светила современной русской медицины дружелюбие и симпатию.

В глубине души он был согласен со своей подругой. Или хотел быть согласным, ведь опору какую-то следовало иметь в полуразрушенной жизни. Но сомнения, как едкая грязь, очень часто стали заполнять его сознание. Ведь «года два-три», обещанные на относительное восстановление, уже давно прошли, а никакого улучшения не наблюдалось, – все те же инвалидная коляска и памперсы.
На этот раз он погрузился в глубокую полуторагодичную депрессию.

Выбрался он из нее как-то внезапно, как будто проснулся. Вдруг надоело все: и ничегонеделание, и почти автоматическое отключение от реальности, и постоянные мысли о самоубийстве, одолевавшие его каждодневно, и собственная апатия вместе с опущенной головой и унылым взглядом. Проснулся и разозлился сам на себя:
«Ну что ты, блин, закис совсем? Так и будешь продолжать мучить себя и других, то есть маму-сестру-дочку и любимую подругу? Да, не осталось у тебя друзей там, где ты живешь, потому что и не друзья это были, а так... слякоть. Хватит, не уподобляйся ты им!»
Он опять приехал в Москву, к Диме, Пете... Стасу.

Стас был его первым лечащим врачом. Примерно того же возраста, что и он, может, чуть моложе. Со Стасом они нашли общий язык моментально, с первого диалога, – когда этот прирожденный нейрохирург рассматривал снимки его покалеченного позвоночника:
– Да, брат, угораздило тебя. Нехило ты грохнулся. А кто это тебе так эту крепежную конструкцию поставил, грузин какой-нибудь испанского происхождения?
– Может, и грузин... Только вот важнее то, что поставил он ее лишь спустя месяц после травмы, а не в течение максимум шести часов, как требует медицинская практика всего мира.
– А что так? Потому что эмигрант?
– Не думаю. Отговаривался, что голову сначала спасать надо было.
– Ему свою тоже не мешало бы подлечить.

Он сразу стал разговаривать со Стасом на «ты», потому что давно отвык от обращения на «Вы», которое в испанском языке и обиходе сохранилось лишь по отношению к очень пожилым людям и для подчеркивания особого уважения, либо для официальных переговоров и дебатов. Он и на свое имя-отчество не реагировал, отвык. А Стаса и не собирался называть по отчеству. Они «сконтачили».
Стас хотел оперировать всё сразу: убрать крепежную конструкцию, сделать пластическую операцию на черепе, выправить плечо, сделать хирургический дренаж спинного мозга... Если бы Стасу разрешили, он бы произвел все эти манипуляции за один раз, не отходя от операционного стола и без перерыва. Работоголик, влюбленный в свою профессию человек. Но и смешной, с чувством юмора.
– Стас, так ты, говорят, женат? – спросил он у врача, на которого поглядывала вся женская половина клиники: привлекательный, гад!
– Женат.
– И жена есть?
– Да. И квартира, машина, дача... собака.

Потом Стас уволился. Пропал где-то на года два-три. А в этот приезд появился опять, но виделись они лишь мельком: на месте лечащего врача был другой «специалист», который чуть не убил его при очередном введении стволовых клеток.

У «специалиста» и прозвище было специальным – Вольвик. Любимая женщина нарекла его так по ошибке: уж очень трудно ей давалось отчество Львович, она все время ошибалась, стараясь выговорить его правильно. Так и осталось – Вольвик. Не понравился он им обоим в первый же день. Высокий, сутулый, с мрачно-надменным лицом, на котором всегда красовалась высокомерная отталкивающая полуулыбка. Претендовал он на многое.
– Это вы мой новый пациент? – спросил он, войдя без стука в палату.
– Может быть. Я вообще-то вас не знаю.
Тот представился.
– Тогда да.
– А что это у вас такое дисфоричное настроение?
– Я не понимаю этого слова.
– Ну как же, а мне говорили, что вы филолог по образованию.
– Такого слова нет в русском языке.
– Ну здрасьте, любой мало-мальски образованный человек знает слово «эйфория», так вот это наоборот – плохое, упадническое настроение.
– Это не дисфоричное, а дисфорическое настроение. И не всякий образованный человек должен знать этот медицинский термин.
– Н-да, ну не будем спорить, хотя вы и не правы.
– А это кто? – спросил Вольвик, кивая на его подругу.
– Вопрос бестактен, я не буду на него отвечать.
Так и повелось с тех пор: между ними постоянно происходили плохо скрытые перепалки. Ему совершенно не катил этот тип, устроившийся в клинику по блату и пытавшийся на каждом шагу подчеркнуть свое превосходство. Хотя удавалось врачу это не очень, – даже медсестры прятали ехидные улыбочки, когда Вольвик высокопарно объяснял им вещи, которые они знали по опыту, а не по учебникам.
В день введения стволовых клеток они, впрочем, не цапались. Все происходило, как обычно: его положили на кушетку и отвезли в операционную. Он был спокоен и сказал подруге, что вернется через полчаса. Прошло полчаса, потом еще столько же. Женщина выбежала в коридор и направилась к приемной, той самой пресловутой «RECEPTION», где когда-то отметился Петя. Когда она спросила, в чем дело, у дежурной медсестры забегали глаза.
– Сейчас к вам в палату зайдет лечащий врач.
– Но почему? Где мой муж? Что с ним?
– Лечащий врач вам все объяснит.
Женщину начало трясти. Руки задрожали. Она вернулась в палату и принялась нервно искать сигареты. Зашла в курилку и увидела Диму.
– Дима, что происходит?
Парень обнял ее.
– Успокойся, уже все хорошо. Все с ним в порядке, просто полежит немного в ПИТе.
– А что это такое?
– Палата интенсивной терапии.
Откуда ни возьмись, появился Стас.
– Он там пробудет максимум два дня. А пока его подключили к аппарату искусственного дыхания.
– Да мне скажет хоть кто-нибудь, что же все-таки случилось? – закричала в истерике женщина.
– Он чуть не умер, но опасность уже миновала, – ответил Стас.
Дима кивнул.
Спустя некоторое время Стас провел ее в ПИТ.

Ночью, немного придя в себя и дыша уже самостоятельно, он постарался все вспомнить досконально. Даже интересно было. «Как я умирал в первый раз, абсолютно не помню, а сейчас это надо запечатлеть на жестком диске», – думал он.
Его повернули на кушетке. Вольвик молча, как всегда, даже не поздоровавшись, сделал обезболивающий укол и начал вводить шприц. Сначала по телу пробежала огромной силы судорога, а через мгновение он стал задыхаться. Говорить не мог – воздуха не хватало, только открывал рот, как рыба. Побелевший Вольвик срочно позвонил в реанимацию, пациента экстренно перевезли на другой этаж в ПИТ. Там врач-реаниматолог подключил его к аппарату искусственного дыхания, сделал массаж сердца и велел дышать самостоятельно, вместе с аппаратом, «помогая ему». Потом, ближе к вечеру, его долго еще возили на обследования, потому что диагноз звучал так: «Тромбоз кровяных сосудов нижних конечностей». Он этому не поверил, слишком хорошо помнил судорогу при введении иглы. Как бы там ни было, сейчас его занимал совершенно другой вопрос. К своему великому удивлению, он понял, что не хочет умирать. Не из-за страха перед болью и мучениями, а просто потому, что хочет жить. Это стало где-то даже субъективным открытием. Размышляя, он услышал разговор двух врачей. Один сдавал дневную смену, другой принимал ночную:
– А с этим что?
– Подозревали тромбоз, но вот пришли результаты – всё в норме.
– И что же тогда случилось?
– Да, скорее всего, ему кровеносный сосудик, выходящий в легкие, прокололи шприцем.
«Ну, Вольвик, ну, специалист вонючий», – подумал он и провалился в сон.
На следующий день пришел Стас, которому он рассказал о подслушанном разговоре и попросил снова стать его лечащим врачом.
– Ноу проблем! – ответил расплывшийся в улыбке друг.

Рано утром его перевели в палату. Жена-подруга пошла в душ. А он лежал на кровати, обдумывал, что делать дальше, вспоминал все, что накопилось в мозгу и душе за полтора года отсутствия в клинике, и анализировал произошедшее с ним в этот приезд. Получалось, что он подошел к определенному рубежу в своей жизни. Необходимо было принимать какое-то решение.
В палату постучали, он напрягся – кого еще там черт принес? – и ответил:
– Да, войдите!
Первым зашел профессор, за ним Стас, потом еще куча врачей, медсестер и... Вольвик.
– Ну, как вы себя чувствуете? – спросил профессор и протянул ему руку. Это случалось нечасто в общении известного ученого со своими пациентами.
Он в ответ лишь кивнул и улыбнулся.
– Так что же все-таки с вами произошло? Нам необходимо и ваше мнение для определения причин произошедшего... м-м-м... неординарного случая.
Он рассказал. Спокойно и членораздельно, глядя в глаза Вольвика.
– Вы не употребляли алкоголь накануне? – продолжил профессор.
– Нет, я вообще мало пью, только красное вино и иногда пиво.
– А вот у нас имеются сведения, что позавчера от вас как раз пахло пивом. Вы должны отдавать себе отчет, что именно употребление алкоголя накануне оперативного вмешательства могло стать причиной внезапного ухудшения вашего состояния.
– Это неправда.
– Но некоторые сотрудники клиники утверждают совершенно обратное.
Он вздыбился, взбеленился и почти закричал. Жена, не подозревавшая о происходящем, выскочила из душевой босиком, завернутая в полотенце, после его тирады:
– Да как вы смеете? Я никому и никогда не позволю себя оскорблять! Это ложь!
Присутствующие стали прятать глаза, одни потупились, другие отвернулись. Стас опустил голову, затаив на лице торжествующую ухмылку. Жена в испуге окаменела, приоткрыв свой очаровательный рот, обрамленный такими привлекательными для него губами.
– Успокойтесь. Мы просто пытаемся установить все факты. Попрошу вас зайти сегодня ко мне для личной беседы, – сказал профессор и направился к выходу.

https://proza.ru/pics/2015/06/30/753.jpg
Паренек - Шестая глава



Глава 6.
Проект

К беседе с профессором он готовился основательно, тщательно вспоминал все перипетии своей жизни до клиники и в клинике. В памяти всплывали и конфликты, и забавные истории, и курьезы. Зла и обиды внутри не было, лишь досада и желание поговорить напрямую. Наверное, поэтому он и вспомнил Саню.

С Санькой он познакомился еще на первом году пребывания в столице нашей родины. Симпатяге-«шейнику» лет двадцати трех приходилось в этой инвалидной гадостной жизни гораздо труднее, чем ему самому. Но парень обладал удивительными преимуществами – бурлящей жизнерадостностью и захватывающим чувством юмора. Они подружились, несмотря на разницу в возрасте. Его подкупали Санин юмор и очень московский говор. Когда в больничных коридорах вдруг появлялись молоденькие, сногсшибательно красивые посетительницы, всем сразу становилось понятно – в клинику снова поступил Саня. Шутил парнишка совершенно спонтанно, не задумываясь, выплескивал перлы остроумия и смекалки. Вот стоит он, например, в коленоупоре, и ему надо разрабатывать тазобедренные суставы и мышцы. И, как всегда, Дима считает количество проделанных движений, а потом добавляет своим сержантским голосом:
– Еще, еще и еще! Ну, давай!
– Блин! – говорит Саня. – Ты бы лучше напротив плакат голой девки наклеил, я бы тогда и сделал «еще и еще»!
Конечно, парню не доставало такта и почтительности в общении со взрослыми, задубевшими от усталости людьми. Иногда он был крайне несдержан и позволял себе несколько оголтелые выходки. То санитаркам устроит головомойку за отсутствие чистых полотенец, то насобирает в палате друзей ,– а они потом в туалете покуривают травку, то свалит в ресторан с американками – а они напьются там водки вдрызг. В тот год в клинике был огромный наплыв пациентов из Греции. Они собирались в зале напротив знаменитой «RECEPTION», разговаривали и шутили. Громко, очень шумно, как все средиземноморские люди. Он к этому давно привык у себя в Испании и не обращал внимания. Но вот беда: греки-то и телевизор с огромным экраном врубали на всю мощь, да к тому же ставили всегда свои, греческие каналы. Однажды он не выдержал и попросил эллинов включить русское телевидение. Те отказались, сославшись на отсутствие кабельной трансляции в палатах. Рядом проезжал на коляске Саня.
– Санек, может, хоть ты управу на них найдешь? Галдят, телевизор все равно не смотрят, а переключать не хотят.
– Щас, разберемся.
Санька попросил своего помощника передать ему пульт управления, переключил телевизор на русский канал и прибавил звука раза в три, а то и больше.
Противник напрягся. Разговоры стихли. Потом заговорили все стадом. Он переводил, потому что был единственным, кто знал английский язык достаточно, чтобы понять эту ругань. Саня не отступал:
– Я сейчас еще и ментов вызову, вы тогда все это дерьмо, которое на меня валите, попробуйте в райотделе воспроизвести. Там вам при помощи дубинки и «твою мать» мозги быстренько на место поставят, да еще и великому и могучему научат.
Греки написали жалобу на имя директора клиники – профессора. Саньку из клиники выгнали. И до сих пор не принимают.

Разговор с профессором совершенно выбил его из колеи, ошеломил. Получился совершенно не таким, какого он ждал. Профессор даже опомниться ему не дал и выпалил:
– Вот вас в клинике не было уже давно.
– Полтора года.
– Было время подумать. Но все же вернулись.
– Да, я многое сумел обдумать.
– Тогда у меня к вам предложение. Вот посмотрите: это моя новая книга. По-моему, я вплотную подошел к решению вопроса управления клеточным материалом человеческого организма. А это дает реальную возможность лечения таких заболеваний, как рак, боковой амиотрофический склероз – и ваша травма спинного мозга.
Потом они, как всегда, засиделись допоздна. Профессор долго излагал ему свою теорию, кинулся чертить схемы и рассказывать все в деталях. Он завороженно слушал, пытался вникнуть в объяснения. Хотя он и не был медиком и тем более ученым, но за все эти годы стал сколько-то разбираться жизненно важной для себя проблематике. Из «научной лекции» профессора выходило, что его болезнь находится на грани излечения, говоря в общем, глобальном смысле решения задачи.
– Простите, вы в самом начале разговора обронили: «У меня к вам предложение»... Я-то чем могу вам помочь?
– Вы не раз, и довольно успешно, заявляли о нашей методике лечения в интернете, газетах и других СМИ. Почему бы вам не заняться переводом и публикацией этой книги? Это позволит клинике привлечь инвесторов для проведения всех необходимых исследований и испытаний.
– Я должен подумать, – озадаченно ответил он.
– Подумайте, ведь к тому же это поможет вам заработать деньги на лечение. Такие предложения делаются не каждому.
Его ждала еще одна бессонная ночь.

Не спал он вообще, ни секунды. В голове разъярился ураган мыслей, проносившийся с не утихающим напором. Даже передохнуть на мгновение не давал:
«...быть может это и есть то что ты искал чем хотел наполнить свое жалкое существование сможешь не только себе помочь но и таким же как ты да и профессору тоже мужик он вроде правильный и методика о которой говорил убедительна до предела сколько ты метался по всему свету в поисках именно такого подхода и отношения к своей болезни ведь он прав во всем мире никого не интересует разгадка проблемы как таковая никому и не нужно помогать таким беднягам как ты все что нужно ученым всех стран это сделать промежуточное открытие заработать очередной грант и продолжать свои исследования если решить проблему в абсолюте то тогда и денег не на чем будет зарабатывать а фармацевтическая индустрия та вообще на дыбы встанет может все-таки это и есть тот самый человек кому суждено перевернуть захирелую науку он-то одним из первых начал заниматься клеточными технологиями и открытий сколько сделал одних патентов на стене штук двадцать висит да и излагает все досконально и правдиво огромный такой сильный очень высокий грузный но подтянутый военный бывший но ученый блестящий ты же сам видел пациентов которые начали опять ходить и обслуживать себя вполне по-человечески восстановили свое достоинство и счастливы достаточно лишь в глаза им посмотреть как бы там ни было но и тебе ведь он помог очень ты хоть мыслить стал по-другому и к людям по-новому теперь относишься смогу ли я хватит ли сил и знаний хватит черт его дери хватит ты сделаешь все как надо это и станет проектом твоей жизни а что касается денег то на фиг они тебе нужны ты уже не раз об этом думал и пришел к выводу что тебе достаточно будет удобного минимума в жизни да и срам это на таких же как ты больных и несчастных бабки рубить не правильно это в денежную давку ты влезать не станешь твое дело перевернуть мир если надо будет и ты это сделаешь задача конечно не из простых но тебе ли привыкать что он там говорил насчет книги перевести и опубликовать да не фиг делать сложнее будет с привлечением средств массовой информации но не боги же горшки обжигают или как там говорится в общем сделаешь придумаешь что-нибудь а вот что касается создания международного благотворительного фонда этого ты вообще не знаешь но у тебя клиенты в фирме есть свяжешься с кем-нибудь изучишь всю подноготную и вперед ведь похоже это главное что профа интересует он так и сказал интересный все-таки гад да и не пахнет это самомнением надутым пока во всяком случае если есть на чем основывать зазнайство и выпендреж так это уже и не влюбленность в себя а достоинство как он там сказал хочу чтобы в мире узнали обо мне славы хочу как цезарь мыслит дык в принципе заслуживает клиника-то уже восемь лет существует и более пятидесяти пациентов излечено и тебе хватит сидеть и киснуть разве ты не добился его поездки в Гонконг когда только первые улучшения в самочувствии обнаружил разве не вывел его на самых известных мировых неврологов и не добился чтобы его уже хоть как-то узнали в мире ну и теперь добьешься всего чего захочешь короче все вставай и ни ходу назад...»

Домой, в Испанию он вернулся другим человеком. Началась гонка.

Достойно есть☘️❤️

https://proza.ru/pics/2015/07/01/1063.jpg

Паренек - Седьмая глава



Глава 7.
Гонка

Все завертелось со сногсшибательной скоростью. Через своего давнишнего клиента и друга он вышел на нужного для осуществления проекта человека, специалиста по коммуникационным связям с прессой, телевидением и другими СМИ. Это был Клайв.

Англичанин, живущий в Мадриде, разговаривающий на забавном испанском языке со смешным англосаксонским акцентом, как-то вмиг проникся идеей. Рыжий, с веснушками на лице, много и быстро говорящий, страстно увлекающийся любой темой разговора, Клайв вместе с ним засел за работу. Работали они по утрам, а вечерами Клайв бегал по Мадриду с двумя мобильными телефонами, непрестанно звоня в разные страны Европы и Америки, потом появлялся в скайпе, и они делились новостями, болтая без умолку до поздней ночи. Работы было много до одурения, они оба трудились не покладая рук. А Клайв еще и ног. Сначала следовало написать пресс-релиз, чтобы протрубить о технологии профессора на весь свет. Он обратился к «профу» за помощью и разъяснениями научных постулатов в удобоваримом для обывателя виде. Ученый с радостью откликнулся. Помогал, урывая драгоценные часы от других дел, но не всегда мог уделить им с Клайвом время. Поэтому попросил по менее важным, техническим вопросам обращаться в договорный отдел клиники. И вот тут-то и появился серый генерал в юбке.

Эмму Владимировну Козявкину знали в клинике все. Еще бы – руководитель договорного отдела, через который проходили все финансовые операции с пациентами, хотя сама она, неизвестно почему, предпочитала называть их «клиентами». Первое столкновение произошло еще на заре его паломничества в клинику, когда он попросил расписанную по всем пунктам квитанцию на полученный им счет за медицинское обслуживание.

– Обычно мы никогда этого не делаем, – надменно ответила дама, походившая в тот момент на серую плохо пахнущую мышку. Или на неказистое насекомое.
«И откуда ж ты взялась, козявка, с какого такого дремучего хутора?» – подумал он.
– Но, извините, это обычная практика. Даже на базаре люди предпочитают вначале узнать цену, а потом уже покупать картошку.

Квитанцию ему выдали, но и здесь не обошлось без курьеза. На двух разных страницах он обнаружил расхождение в цене за одну и ту же процедуру. Он поинтересовался, в чем дело.

– Да что вы все придираетесь? Это же просто опечатка. Неужели не понятно? – возмущенно набучила тонкие губы Эмма.
Да, знали ее в клинике все, но мало кто знал другое.
Аяз, пациент из Штатов, страдающий боковым амиотрофическим склерозом, во время утреннего обхода попал впросак из-за этого незнания. Профессор спросил у него, как обстояли дела, всем ли он доволен. Обычный вопрос этикета. Аяз выхаркнул – говорил он с трудом:
– Я всем доволен, и питанием, и обслуживанием, не доволен лишь профессиональной квалификацией данной леди, она всегда подсовывает мне какие-то математически неправильные инвойсы. Там цифры не сходятся.
И кивнул на Эмму.
Потом в курилке ему все-таки кто-то сказал, что «данная леди» – жена профессора, директора клиники.

С годами с ней творились чудесные изменения. Она вдруг помолодела, прихорошилась, морщины куда-то исчезли. Выяснилось, что и английским она владеет вполне сносно. И вести себя стала где-то даже по-женски кокетливо. Оставался лишь взгляд. Нехороший, жадный, злобный.

Ему-то было на все это наплевать, особого внимания он на все эти базарные дрязги не обращал, не хотел зацикливаться. Но пришлось.
С появлением в его жизни ПРОЕКТА и рыжего, похожего на таракана Клайва, все начало меняться. Ему приходилось звонить в клинику почти каждый день. И, к своему великому изумлению, он обнаружил, что на все телефонные номера всегда отвечал один и тот же голос – Эммы. Она присутствовала везде. К кому бы он ни обращался, все почему-то отправляли его в договорный отдел. А ведь дел-то было невпроворот. Они с Клайвом решили выйти на пациентов, достигших хороших успехов в своем лечении. Потребовались их контактные данные, фотографии, видеофильмы. Все в один голос: «Это в договорный отдел». Он так и делал: просил, напоминал, спешил, горел от нетерпения. Да и денег ему все это стоило немалых, а чем больше затягивался этот проект, тем тяжелее ему становилось держать на привязи профессионала – Клайва. Он об этом упомянул несколько раз в разговорах с Эммой, надеясь на понимание и поддержку, ведь не для себя он в первую очередь пыжился. Потом взорвалась бомба – ему пришло электронное сообщение от Эммы.

«Здравствуйте, уважаемый пациент!
Я представляю себе процесс создания фонда и популяризации исследований, проводимых профессором как последовательную системную работу. А любая системная работа предполагает план действий. В соответствии с планом Вам требуется определенная информация от клиники. Нам было бы всем удобнее знать заранее. Несомненно, успешность Вашей деятельности может серьезно помочь популяризации нашей клиники и привлечь новых пациентов. Но это Ваше совершенно самостоятельное решение. Вы человек крайне благоразумный, поэтому, очевидно, понимаете, чем интересна эта деятельность и для Вас лично, помимо социальной значимости, удовлетворения чисто человеческой потребности быть полезным людям, попавшим в беду по той или иной причине, связанной со здоровьем. В связи с этим очень прошу Вас не ставить меня и клинику в известность о финансовых расходах, связанных с Вашей деятельностью. Надеюсь, что Вам все удастся, я рада всегда помочь с информацией, но не обещаю, что это возможно сделать так срочно, как Вы подчас просите».
– Н-да.. Приехали, – подумал он. Аж пот на лбу выступил. Ответ он писал ночью, не мог не ответить.
«Здравствуйте, Эмма Владимировна!
Никто и никогда не оскорблял меня так, как это смогли сделать Вы в своем завуалированном под этикет послании. Вы действительно считаете, что я хочу заработать деньги на славе профессора и признании его работы мировой общественностью? Так вот, Я ОФИЦИАЛЬНО ЗАЯВЛЯЮ, что отказываюсь от участия в создании какого бы там ни было фонда и не хочу заниматься данным, с вашей точки зрения, бизнесом. Я и не начинал еще заниматься этим делом всерьез, а лишь осмысливал свои возможности и связи, но после Вашего письма я наотрез отказываюсь от данного проекта. Свое слово, данное профессору, я сдержу и оповещу весь мир о том, что он делает, переведу и опубликую его книги на английском и испанском языках, но на этом остановлюсь. МЕНЯ АБСОЛЮТНО НЕ ИНТЕРЕСУЮТ ДЕНЬГИ после пережитой мною потери здоровья, семьи, сына, квартиры, профессии и т.д. и т.п., но не сохраненного достоинства, которое Вы у меня пытаетесь отнять. Я, по-моему, являюсь последним из могикан, который после ДЕСЯТИ лет лечения в вашей клинике по-прежнему верит в профессора и продолжает бороться за свою жизнь. Я обрел взамен любовь и уважение женщины, с которой Вы знакомы, и не собираюсь променивать их на деньги, даже если Вы и найдете формулу для того, чтобы отказать мне в дальнейшем лечении в клинике. Но мне уже ВСЕ РАВНО, так как об этом и о Вас узнает весь «благоразумный мир».

Подустал он что-то. Слишком многое на него свалилось враз. Хотя обмен депешами и прекратился на некоторое время, но гонка не прекращалась. Ко всему прочему, он продолжал обзванивать и «обмыливать» (электронную почту, как и все, давно называл «мылом») испанские, латиноамериканские и англоязычные издательства во всем мире, представляя на рассмотрение редакционных советов отдельные главы переводимых им книг профессора. Да к тому же готовился к операции.

Еще несколько лет назад он обратил внимание на подозрительные изменения в своем теле. При явных, хотя и крайне медленных улучшениях он стал сильно заваливаться на правый бок. Это и раньше случалось, ведь после проведенной в Испании оперативной стабилизации позвоночника и медвежьей лежки на мягком матрасе у него развился сколиоз. В принципе это не очень ему мешало: Дима посоветовал подкладывать под правую стопу ортопедическую планку, чтобы компенсировать недостающую длину ноги. Он так и сделал, но в последнее время ощущал не только дискомфорт в балансе, то есть в удержании равновесия, но и часто слышал странные звуки в спине: крык-крык.

Профессор, узнав об этом, направил его на МРТ. И, когда пришли снимки, сказал:
– Я бы посоветовал убрать с позвоночника металлическую конструкцию, это она вам мешает. Ее вообще необходимо было извлечь, спустя год после операции. Не понимаю, почему этого не сделали.
Зато он понимал. Но не стал вдаваться в подробности. В памяти лишь всплыла ухмылка Стаса: «Потому что эмигрант?»
– И вы думаете, что это возможно сделать сейчас, после стольких лет?
– Это необходимо сделать. Поймите, любое чужеродное тело надо вытаскивать из организма, потому что его присутствие там идет вразрез с самой природой.
– И что для этого нужно?
– Необходимы снимки и техническое описание системы, чтобы определить тип винтов и подобрать нужные гаечные ключи.
– А кто это сделает? В Испании никто и разговаривать со мной не хочет, ссылаясь на давность лет.
– Есть такой человек. Пышкин. Он лучший, других таких нет.

https://proza.ru/pics/2015/07/03/1631.jpg

Паренек - Восьмая и Девятая главы



Глава 8.
Перед операцией

Пышкина он знал лично, они уже встречались, но мельком. Раньше Пышкин работал у профессора в клинике, но потом ушел в очень известный московский госпиталь.

Теперь он каждый день, как солдат на вахте, по нескольку раз звонил Пышкину на личный мобильный телефон, номер которого ему любезно дал профессор, но тот не отвечал. Тогда он решил звонить в госпиталь, где знаменитый нейрохирург работал. Какой-то личный ассистент Пышкина постоянно бубнил ему, что того нет. То он в отъезде, то на операции, то занят с другими посетителями либо пациентами. Продолжалось это более месяца.
«Да не может такого быть, он что, в воздухе растворился? При его то весе, прямо под фамилию, это, скажем так, несколько затруднительно», – шутил он про себя. Но нетерпение и злоба накапливались.

– Здравствуйте, это опять вам из Испании звонят, вернее, звоню. Я...
– Пышкина сегодня не будет целый день.
– А когда он наконец будет?
– Не могу сказать точно. Позвоните завтра.
– Скажите, к нему можно записаться на прием?
– Да, конечно, заведующий нейрохирургическим отделением принимает по пятницам с одиннадцати до двенадцати ноль-ноль.
– Тогда запишите меня на ближайшую пятницу.
– Вы же говорили, что в Испании живете...
– Я НА ЛИЧНОМ САМОЛЕТЕ ПРИЛЕЧУ!

На следующий день после этой запарки ему позвонил Пышкин. Принес извинения, расспросил про симптомы, попросил выслать МРТ и невозмутимо заверил, что больше ничего не нужно.
– Но ведь надо «определить тип винтов и подобрать нужные гаечные ключи»... – повторил он фразу профессора.
– Вот вас «откроем», определим и подберем. У нас есть все существующие на данный момент в мире хирургические инструменты, необходимые для вашей операции. Записывайтесь на январь и приезжайте.

«Н-да, спокойный как удав, – подумал он. – Ну что ж, опять в Москву через месяц».

Поехал он на операцию не через месяц, а через два. Причин было много – гонка продолжалась. Рыжий Клайв оказался таким же настырным, как и он сам. Сварганил пресс-релиз, перевел его на английский язык, потом переделал его несколько раз, следуя указаниям профессора, украсил фотографиями, схемами, ссылками и сносками. Надо было начинать рекламную кампанию. И они опять ринулись в бой. С журналистами разговаривать трудно, особенно с известными, из знаменитых СМИ. Как, например, BBC News. Хитрые они, всегда страхуются.

Поэтому он решил взять Клайва с собой в Москву. Чтобы снять на камеру интервью с профессором, пациентами, врачами и подготовить полноценный репортаж о клинике. Клайв с энтузиазмом начал готовиться к поездке: закупил видеокамеру, смотался в Англию для получения визы, оформил билет на совместный с ним рейс.

К тому же он записался на прием в администрацию президента России. Через интернет, написав на имя президента письмо, в котором говорил:

«Уважаемый Владимир Владимирович!
Я обратился к Вам с личным письмом, на которое получил ответ за исходящим номером А26-02-122385291 от 10.12 2014, в котором мне предложили изложить суть вопросов, которые я хотел бы поставить в ходе личного приема и записаться на прием к одному из уполномоченных лиц из Управления Президента Российской Федерации по работе с обращениями граждан, что я и сделал. Личный прием назначен на 7 февраля 2015 года в кабинете 204 в 12:00. Суть обсуждения: оказание государственной поддержки клинике, в которой я прохожу лечение на протяжении последних 10 лет, в практическом применении технологии терапии стволовыми клетками под названием «Дистанционная мультиволновая радионейроинженерия головного и спинного мозга человека».

Приближались праздники: Рождество и Новый год. Тут и началась полоса неудач, которые посыпались на него со всех сторон. Сначала любимая жена-подруга упала на улице и повредила колено. Разрыв мениска. Тоже нужна операция. В Москву ехать не с кем. Сам он передвигаться на коляске так и не приспособился. Нужен помощник. Друзей у него в Испании не осталось. Кого попросить о помощи? Он затосковал не на шутку.

Выручила, как всегда, уже сильно постаревшая, семидесятишестилетняя мама-сестра-дочка. Когда эта поездка закончилась, он сказал ей то ли в шутку, то ли всерьез, как всегда: «Мама, а ведь ты совершила настоящий подвиг. Срочно закажу мраморный памятник. Когда тебя не станет, буду ходатайствовать, чтобы его установили в этом городе, на площади Испании».
Она сильно сдала в последнее время: и сноровка была уже не та, и горбиться начала.

Глава 9.
Снежный ком

Забавно, смешно и чуть больно вспоминать события, произошедшие позже. Человеку с устойчивой психикой и развитым чувством юмора свойственно оглядываться назад с улыбкой. Но тогда хотелось плакать. Ницше говорил: «То, что нас не убивает, делает нас сильнее». Эту формулу он часто примерял на себя – другого выхода не видел. Жизнь стала походить на задрипанную комедию с элементами штампованного фильма ужасов.

Он таки добрался до Москвы. С мамой-сестрой-дочкой и Клайвом, который смотрел на открывавшиеся перед ним просторы и людей с неподдельным интересом и удивлением. Встретил их Петя и повез в гостиницу, находившуюся недалеко от профессорской клиники. В самом начале он хотел поселиться с Клайвом на неделю прямо в клинике. Так было бы гораздо удобнее, но – странное дело – свободных мест не оказалось. Видимо, неподалече маячила тень Эммы. Смеяться, чтобы не плакать, они все вместе – он, седая мать, рыжий Клайв и Петя – начали сразу, как только заехали по дороге в банк, чтобы обменять валюту. Дело обстояло ночью. Он сам этого наблюдать не мог: остался ждать в машине. Но Петя и Клайв рассказывали очень живописно. За окошком обменного пункта сидела полнехонькая дамочка и жевала вареную курицу. Курица лежала рядом и отстегивалась большими жирными ломтями в рот банковской работнице. Петя попросил произвести обмен валюты. У Клайва истребовали паспорт, долго его изучали, сверяли фотографию со стоявшим напротив испуганным оригиналом. В конце концов, протянули пачку денег и вернулись к прежнему занятию – поеданию оставшегося лакомства. Клайв принялся пересчитывать незнакомые ему денежные знаки и сверяться с квитанцией. Глас был утробным, пронизывающим насквозь:
– А чаго это он деньги перышитывает?
– Девушка, он же иностранец. И клиент, кстати, – вступился Петя.
– А-а-а... – только и нашла что сказать дамочка.
Уже в машине Петя долго пытался объяснить ополоумевшему Клайву, что дамочка наверняка и живет в этой каморке в награду за ночную работу. Клайв не верил, принимал все за шутку и смеялся.

Дальше – больше. Гостиница напрямую сообщалась с клиникой профессора через какие-то казематные проходы и лифты, потому что оба здания находились на территории огромного медицинского комплекса старой постройки. И вот у одного из лифтов, перед входом их остановила пожилая женщина и командирским голосом спросила:
– На какой этаж?
Они ответили.
– Осторожно проезжайте с коляской. Пол мне не попортите!
Они вошли, поднимались медленно и долго. За это время Клайв с видом исследователя морских глубин рассматривал плакатики, развешанные по стенкам огромного, сталинских времен лифта, обратил внимание на ажурную шторку и украдкой заглянул за нее. За шторкой стояла кровать, а рядом столик-тумбочка.
Когда они выходили, Клайв церемонно распрощался с хозяйкой передвигающегося жилища.
– Петя был прав... – выдавил он из себя.

В клинике их встретили настороженно. Сообщили, что профессор приболел, и попросили заглянуть на следующий день. Подошел Леша.

Леша был массажистом. К работе относился очень серьезно и увлеченно. Открытый юноша, интересующийся всем новым, он любил поговорить и с радостью откликался на проявленное к нему внимание. Дима Лешу хвалил и старался курировать. Они поздоровались за руку как старые друзья. К тому моменту у них сложились по-настоящему теплые отношения.
– Слушай, я ничего не понимаю, но нам намекнули, чтобы мы с тобой особо не контачили, – сообщил Леша чуть ли не шепотом и оглядываясь по сторонам.

Интервью с профессором они сняли на следующий день. Снимали долго: профессора было не остановить. С появлением босса все в клинике преобразилось. К ним стали относиться подчеркнуто внимательно, все старались помочь. Эммы и след простыл. Накануне она отказалась их принимать. Клайв воспрял. Рыжий таракан куда-то подевался, и в кабинет профессора вошел английский денди с кинокамерой через плечо. Когда профессор увлекался, опытный Клайв задавал наводящие вопросы, ненавязчиво возвращая разговор в нужное ему русло, затем переспрашивал, просил повторить и обобщить в более сжатой форме, вежливо объяснял, что все это необходимо для более убедительной компоновки интервью. Затем, уже выключив камеру на время небольшого перерыва, начал подводить беседу к очень волнующему их вопросу:
– Глубокоуважаемый господин профессор, я уверен, что западные журналисты, специализирующиеся на медицинской теме в ее научном аспекте и ее популяризированной подаче в новостных колонках средств массовой информации, глубоко заинтересуются вашей новой методикой лечения поврежденной нервной ткани человека. Ведь это открывает путь к кардинальному изменению современной медицины вообще и успешному излечению таких сложных заболеваний, как травма моего друга, – Клайв элегантно отточенным жестом указал на него, сидящего рядом в своей инвалидной коляске.
– Несомненно должна заинтересовать. И я на это очень надеюсь.
– Интерес уже возник, и немалый. В частности, после проведенной подготовительной работы нам удалось выйти на BBC News, и там готовы запустить в оборот ваш пресс-релиз, но необходимо доказать наличие данной практики со всеми необходимыми для этого официальными разрешениями.
– Они существуют, и я вам их предоставлю.
– Вы говорили, что существует и патент... – вставил свое слово он, опережая Клайва.
– Дело осталось за окончательным его утверждением.
Здесь англичанин и он, сидевший рядом, переглянулись. Клайв несколько приподнял тараканьи брови, но сдержался и продолжил:
– Особенно нас, вернее сказать, их – журналистов из BBC News – интересуют ваши научные публикации о данной технологии в солидных медицинских изданиях. Именно это и послужило бы им страховкой и гарантией на старте.
– Все описано в этой книге, переводом и публикацией которой занимается ваш друг и мой пациент.
– Да, но я имел в виду публикации в научных журналах.
– В российских есть, в иностранных – только в Китае и Индии.
– Боюсь, что этого будет недостаточно.

Вдруг раздался громкий храп. Возникла натянутая пауза. Бедная мама-сестра-дочка, сидевшая на диване старушка, не выдержала прений и уснула. Она-то знала, что раньше профессор утверждал совершенно обратное и уверял, что все готово, дело лишь за ними. Потом он часто вспоминал этот момент и говорил про себя: «А мама у меня – очень мудрая женщина...»
Разговор между тем возобновился. Решили, что профессор подготовит научную статью, а они будут продвигать ее публикацию. Говорили еще о необходимости усовершенствования веб-сайта клиники, смены логотипа, подготовки личной страницы профессора для «Википедии», создания блога, пропаганды через социальные и профессиональные сети, и так далее.

Снежный ком понесся дальше. Они опять засиживались в гостинице допоздна, обсуждали собранные материалы, строили планы на будущее. Иногда в свободное от работы время к ним заходили Дима и Леша. Они, как партизаны, проникали в гостиницу и помогали, чем могли. Дима еще и умудрялся позаниматься с ним немного.
Но он начал беспокоиться. Деньги стали заканчиваться. Надо было что-то делать.
– Слушай, а почему бы тебе не поговорить напрямую с профессором?
– Мы изначально договорились о том, что, пока проект не выйдет на этап прибыли, все затраты я возьму на себя, по крайней мере свои собственные затраты. И Эмма мне об этом напомнила.
– Но ведь речь сейчас идет не о проекте, а о твоей предстоящей операции у Пышкина. И потом, ты же сам говорил, что уже практически договорился с одним из издательств о публикации книги профессора. И перевод на английский язык отредактировал твой переводчик – носитель языка.
– Да, Клайв, это правда. И кстати, проф обещал передать мне свои авторские права. Черт, это идея!

На следующий день он уединился с профессором в его личном кабинете. Рассказал о своем предстоящем визите в администрацию президента России. Профессор настороженно взметнул брови:
– Вы что, с ума сошли?
– Может, и сошел, но я это сделаю. И ведь меня будет принимать не сам президент.
– Не думаю, что это сработает. Мы уже много раз обращались за помощью, и нас всегда отфутболивали в министерство здравоохранения. А потом лишь проверочные комиссии и досужие разбирательства.
– Одно дело, когда о помощи ходатайствует клиника, а другое – когда обращается пациент на инвалидной коляске, прилетевший из Испании.
– А вы гражданин России?
– Да.
– Это меняет дело, стоит попробовать.
Они обсудили все детали, связанные с данной миссией, разжевали все возможные подводные камни. Однако когда речь зашла о больном вопросе, на лице у знаменитого ученого появилась напряженная гримаса. Казалось, он пытался вспомнить – глаза сузились. Потом кивнул и сказал, что они вернутся к этой теме непосредственно перед публикацией.

Первый удар под дых был нанесен. Он схватил его на лету. В голове дурацки зазвучала популярная в его юности песня группы ABBA: «Money-money-money...»

В поисках денег для операции он связался с однокашником и начальником Пети. Валерий рос вместе с Петей и его лучшим другом Сергеем в интернате для одаренных детей. Сергей стал довольно известным художником. А Валера – архитектором. В далекие 90-е метнулся в Москву, создал собственную фирму и начал строить и оформлять квартиры и особняки новым русским. Перетащил к себе Петю.
Так он с Валерой и познакомился. Они иногда пересекались в Москве в постоянных его наездах в столицу. Парень проникся его положением, иногда помогал транспортом и однажды даже попытался помочь всерьез. Но вышло плохо. Сидел он как-то у себя в палате, уткнувшись в компьютер. Раздался звонок в скайпе.

– Привет, Валера! Не ожидал тебя услышать.
– Слушай, я вот тут подумал, это сколько же лет ты к нам в гости ездишь, а всё никак. Может, стоит что-то другое попробовать, м-м-м... альтернативное?
Настроение у него тогда было внизу. Случилось это как раз после полуторагодичной депрессии.
– Я и сам уже об этом думал. По-моему, я даже к бабушке-шепталке готов теперь поехать.
– Понимаешь, у меня тоже были проблемы со спиной, и после походов и подходов к разным врачам я обратился к одному... м-м-м... лесному человеку. Мне он помог. Могу позвонить, договориться.

Он согласился. К стыду своему, теперешнему. Выехали они под вечер, после того как он покончил со всеми процедурами в клинике. Добирались долго: обычные для Москвы пробки не давали шикарному джипу Валеры разогнаться. Выехали за город, пересекли какой-то дачный поселок и стали углубляться в лес. Рядом сидела любимая подруга. Лицо ее начало темнеть вместе с солнечным светом. А у него самого отчего-то потемнело на душе. Когда они подъехали к полуразваленной лачуге, напоминавшей избушку Бабы Яги, перестал шутить даже Петя – и вызвался помогать. Ведь выбраться и забраться в джип ему, с его инвалидной коляской, стоило немалых трудов, а у Валеры болела спина. Кое-как выбрались и с трудом всунулись в подозрительное помещение. Внутри было темно, в углу стояла лишь газовая горелка, бросавшая таинственные блики на лицо хозяина – сморщенного мужчинку, лицо которого напоминало консервную банку из-под кильки, но излучало потустороннюю мудрость. Звучала какая-то идиотская загробная музыка.

Он все сразу понял. Но решил выдержать до конца: Валеру обижать не хотелось. Парень все-таки искренне пытался помочь, хоть и с новорусским апломбом. Сказал об этом подруге на испанском языке, та стиснула скулы и кивнула.

Мужичок встал напротив. Приказал всем молчать, прикрепил к стене зеркальце, сфокусировал его на лице бедолаги-инвалида и стал того ощупывать. Затем позвал еще одного хмыря-помощника, торжественно объявил, что это сканер, что теперь надо смотреть на него, и стал выдавать диагностические заключения:
– А левая сторона гораздо сильнее правой, вот она как напрягается и отвечает. Сигнал есть, и он проходит, вот видишь, как идет.
Он открыл рот, хотел ответить, что это просто обыкновенный в его случае спазм, а никакой не сигнал. Лесной человек не позволил ему ничего сказать и продолжал:
– Говорить здесь буду только я. О, как тебя закормили таблетками знаменитые врачи! Сигнал справа заторможен, но разбудить можем, если работать будешь и строго следовать моим указаниям!

Длилось это довольно долго. Еще ощупывания, приказы напрячь тот или иной мускул, вопросы о чувствительности, разглагольствования о силе духа и необходимости огромного желания встать и пойти.
Подруга подавала ему знаки незаметными жестами. Петя впал в ступор.
Первым не выдержал собственно Валера:
– Послушайте, может, все-таки перейдем к делу?
– А я чем, по-вашему, занимаюсь?

И тут, что называется, Остапа понесло.
– Да я сейчас точно встану и пойду, мудак, чтобы тебе челюсти переломать, а сканеру твоему все ребра перечислить!
Барыги побледнели, потом позеленели, когда услышали продолжение его взрыва.
– В полицию позвоню сейчас же и прикрою вашу шарашкину контору, ты у меня в тюрьме сканировать будешь, ублюдок, если сейчас же не затащишь меня в джип! – зарычал он на хмыря-помощника, который сразу принял форму эмбриона, как-то сжался и быстро-быстро закивал.
– О наконец-то! Я думала он тебя загипнотизировал, – радостно вскрикнула любимая. – Как же ты меня напугал! Пойдем отсюда поскорее.

С Валерой они с тех пор не виделись. Но деваться было некуда, и он позвонил, попросил в долг. Валера не отказал. Потом позвонил в Белоруссию Сергею, еще немного наскреб.

https://proza.ru/pics/2015/07/06/621.jpg

Паренек - Десятая и Одиннадцатая главы



Глава 10.
Операция

После переезда в другой госпиталь стало страшно: операция предстояла серьезная. Не потому, что ему грозил летальный исход. Все уверяли, что ничего с ним не случится. Да и не боялся он смерти как таковой – страшно было выжить и стать еще более беспомощным, потерять все достигнутое. Сидел он в палате и курил, невзирая на все запреты.
– Ну вы даете! Уберите сигарету!
В палату вошел Пышкин. Человек-гора.
– О! Теперь узнал, – сказал нейрохирург-легенда.
– На первый раз, скажем так, я этого не видел, – прогремел врач, указывая на сморщенный окурок среди кучи собратьев-близнецов.
– Не повторится, извините, – промямлил он.
– Ну что ж, я изучил ваш случай: картина мне ясна и понятна. Хотите что-нибудь добавить?
– Только то, что эта железяка еще и звучит к тому же, – он сделал несколько движений корпусом, и раздался сдавленный «крык-крык».
– Ну вот завтра мы ее и приглушим. Готовьтесь к операции.

На следующий день Пышкин и K; его прооперировали, и он вернулся в палату. Еще через день инженер вмешательства в его измученное тело заглянул к нему опять, расспросил про самочувствие и протянул пластиковый пакетик, в котором он увидел какие-то металлические штыри сантиметров на десять в длину, гайки, шурупы и втулки. Он удивленно посмотрел на врача и открыл рот, чтобы задать вопрос. Так и застыл, потому что вдруг дошло... Пышкин подтвердил:
– Да-да, именно это и находилось в вашей спине. Вы были правы: конструкция уже несколько расшаталась, появился люфт, и удалить ее было необходимо. Но функцию свою она выполнила хорошо. Поставили качественно, мы, врачи, обычно любим покритиковать своих коллег, особенно иностранных, но в данном случае я молчу – хорошая работа. Только вот два таких же штырька пришлось оставить, они слишком сильно вросли в костную ткань, нужно было бы долбить, а ведь это все-таки позвоночник. Приняли решение оставить их на месте, а вреда они вам больше не причинят.
– Они не дадут фон на магнитные волны, о которых мне говорил профессор? Ведь его новый метод основывается на этом.
– Нет. Уверяю вас.
Врач объяснил ему технические подробности проведенной операции, и он успокоился.
– По крайней мере, теперь похудею. Столько веса потерял! – усмехнулся он, глядя на «детали от комбайна» – так он окрестил для себя содержимое пластикового пакетика.

Вся эта катавасия с ПРОЕКТОМ, публикацией книг и собственно операцией зиждилась на не покидающем его ни на минуту желании вновь обрести способность любого живого существа с двумя нижними конечностями – ходить. Он постоянно вспоминал слова профессора из пресс-релиза: «Мы предлагаем новое лекарство для страдающих параличом двигательной системы и тяжелыми органическими поражениями головного мозга под названием «дистанционная мультиволновая радионейроинженерия головного и спинного мозга человека».
Несмотря на сложность названия, все выглядело гениально и просто: профессор предлагал реставрировать спинной мозг человека без проникновения в полость позвоночника хирургических инструментов и рук хирурга. Все манипуляции осуществлялись с помощью направленного программного воздействия на мозг различными видами электромагнитных излучений.
И чтобы стать кандидатом для включения в данную методику лечения, следовало достать из спины чертов металл. Теперь это сделано. Не зря все-таки он ударился во все тяжкие.

В нейрохирургическом отделении этого госпиталя он пробыл десять дней. Десять жизней, в общем-то. Потому что каждый день что-то происходило. Поначалу было муторно и больно, отходил он от операции тяжело, медленно. Перевязки ему делали ежедневно, очень осторожно, но все равно он натужно просил медсестру: «Добавьте чуть-чуть нежности в ваши руки». Женщина улыбалась и продолжала. Говорила с ним ласково, как с ребенком.

Потихоньку он стал приходить в форму, и ему позволили пересаживаться в коляску. Приятно поразился: он перестал заваливаться на правый бок, мог сидеть прямо. И равновесия прибавилось. На одном из ежедневных утренних обходов он попробовал поднять левую ногу. Именно левую. Правую он научился приподнимать уже давно, еще во Франции, а вот левая не поддавалась ни в какую. Мама, как всегда, сняла его ногу с подножки, и он попытался ею подвигать. Даже не надеялся на удачу. Нога вздрогнула и приподнялась. Он обалдел. Не от счастья – он давно привык к взлетам и падениям. К нему возвращалась НАДЕЖДА.
– Ух ты! – выдохнул он.
– Давайте попробуем еще раз, – настояла врач.
У него опять получилось, с трудом, тяжелее, но получилось. Накатилась усталость, как будто вагон с углем разгрузил.
– Что это может значить? И как это связано с удалением крепежной конструкции? – робко спросил он.
– Возможно, она некоторым образом сдавливала какое-нибудь нервное волокно спинного мозга либо миелиновую оболочку.
– ;Ojal;! – вырвалось у него по-испански. «Если бы!»

Потом его ожидал очередной сюрприз: многих из работников отделения, из врачей, медсестер и сиделок он знал в лицо. И они его узнавали, улыбались и здоровались. Оказывается, все они, после ухода или увольнения из клиники профессора, переметнулись сюда. Многие злорадно спрашивали: «Что, и ты от Эммы в бега подался?»
– Вот это да! – не говорил, но думал он.
Коллектив ему сразу очень понравился. Люди были какими-то раскрепощенными, приветливыми и отзывчивыми. Домашними, своими. Молоденькие медсестры радостно отзывались на его просьбы, взрослые старались помочь маме. Все уважали и любили своего начальника. Называли его «наш Пышкин». Даже фигура нейрохирурга была внушительной: высокий, широкий, большой. Говорил чуть ли не басом. От него не харизма исходила, а понимание и доверие. В вопросах бюрократии Пышкин все перепоручал своим многочисленным помощникам. Сам лишь соглашался, либо корректировал. Поэтому в его жизни и появилась врач-куратор Ирина Михайловна. Довольно молодая, может, на чей-то вкус и симпатичная, сразу видно, что замужняя: взгляд выдавал – уверенный, твердый, беспристрастный. Говорила елейным, фальшивым голосом, который он по телефону, не видя ее глаз, принял за приятный. Он до сих пор так и не понял семантического значения этого термина – «врач-куратор». Хотя курировать она курировала. Его поступление в госпиталь, переезды за пределы и... оплату составленной перед его приездом в Москву сметы. Куратор – понятно. Но почему врач? Выяснилось к тому же, что каким-то образом она в курсе его предыдущих финансовых расчетов в клинике профессора, поэтому и настаивала всегда на оплате наличными. Перевозить подобную сумму наличными он отказался. Тогда она вынудила его мотаться по заснеженной зимней Москве, на инвалидной коляске. Операцию необходимо было оплатить. Залог он уже внес, теперь пришлось добывать оставшуюся сумму. Наличных не хватало, банковскую карточку American Express в госпитале не принимали, другие карты оказались уже пусты, достигли своих лимитов. Он позвонил Леше, попросил довезти его до банка, обслуживающего этот тип кредитной карты. Леша откликнулся, и они с мамой поехали к черту на кулички, вернее, в центр Москвы: госпиталь находился почти за городом.
В банке они пробыли все послеобеденное время, но денег не получили. Что-то там случилось с компьютерной системой и со злополучной банковской картой. Пришлось ночью ездить по всей Москве, отыскивать банкоматы, обслуживающие эти карты, и собирать лимитные выдачи до необходимой суммы. Леша ржал и поносил матюками западные санкции. В госпиталь они вернулись очень поздно, продрогшие до костей.
Еще одну стопку денег он вручил врачу-куратору на следующий день. Квитанцию она пообещала выдать после оплаты полной стоимости пребывания в госпитале. Добавила также, что договорилась в расчетном отделе об оплате оставшейся суммы банковской картой.
– Именно этой?
– Да, у них на банкомате стоит такой логотип, я звонила в банк, установивший банкомат, узнавала подробности – мне сказали, что все будет в порядке.
– А когда необходимо все это сделать?
– Чем раньше, тем лучше. Я вам позвоню.
– Океюшки, – ответил он и отвернулся.

Все это так называемое кураторство стало ему надоедать, а сама куратор просто достала своей бестактной настырностью. «Да за кого она меня принимает, в конце концов?» – все больше раздражался он.

На следующий день он собирался позвонить профессору, рассказать о визите в администрацию президента, который все-таки состоялся – еще до его поступления в госпиталь и отъезда Клайва в Испанию, и о результатах операции. А пока предался воспоминаниям о поездке на улицу Ильина, дом 23.

Повез его туда вездесущий Петя. Клайв тоже поехал: хотел Кремль воочию увидеть. И мама – куда без нее! Подъехали, припарковались, разгрузились, времени еще хватало. Клайв схватился за камеру и побежал снимать репортаж о Москве. Они подкатили к специальному входу в сановитое, исполненное достоинства здание, пробрались вовнутрь, прошли все формальные проверки и стали ждать приема. Его позвали раньше назначенного времени. Мама находилась рядом. Разговор вышел интересный, запоминающийся. Представительный мужчина средних лет назвал свое имя, занимаемую должность и обратился к маме, приняв ее за автора обращения к президенту Российской Федерации. Он вежливо поправил служащего, разъяснив, кто здесь на самом деле «ходок» из Испании. Посыпались вопросы и ответы. К нескрываемому удивлению чиновника, он ничего не просил и ни на что не жаловался. Лишь хотел привлечь внимание государственных структур к определенной медицинской практике, нуждающейся в поддержке. Представитель государства слушал сосредоточенно, вел себя учтиво, переспрашивал и делал пометки. Попытался, правда, как всегда бывает в таких случаях, сослаться на сложность переживаемых страной времен. Говорил, что данное обращение следует направить в министерство здравоохранения, а не напрямую президенту. Но тут в нем проснулся бывший секретарь комитета комсомола института:
– Я полагаю, что это дело должно заинтересовать президента Российской Федерации и его администрацию. Речь идет о здоровье миллионов российских граждан – а также о восстановлении их достоинства и трудоспособности, об экономии государственных средств, выделяемых на их содержание и уход, наконец. К тому же я говорю не только о самих инвалидах, но и об их семьях и родственниках. Убедительно прошу вас лично проконтролировать рассмотрение данного вопроса.
– Так и договоримся. Ответ вам будет направлен не позднее, чем через неделю. Оставьте ваш адрес, пожалуйста.
Он на секунду замешкался, но продиктовал адрес клиники профессора. На том и расстались.

Утром он пришел в себя и понял, что опять не спал. И все вновь предстало перед ним как наяву. «Тем лучше!» – подумал он и позвонил профессору. Пересказал только что пробежавший перед глазами фильм.
– Будем ждать ответа. Большое спасибо! – сдержанно поблагодарил профессор.
Затем спросил о самочувствии после операции, поздравил с успешным ее исходом, выразил надежду на его дальнейшее восстановление, пожелал удачи и распрощался, сказав, что находится на другом конце света: урвал время на краткосрочный отпуск.

Он нажал на кнопку отбоя, и тут же раздался звонок от Ирины Михайловны. Та продолжала гнуть свою курирующую линию. Договорились встретиться после обеда прямо в расчетном отделе. Мама отвезла его туда в указанное время. Все шло хорошо, пока на экране банкомата не появилась надпись «Сбой программы».
– Да что это за карточка у вас такая? Уж не фальшивая ли? – занервничала финансовый куратор.
– Еще вчера ночью я по этой карте снял определенную сумму денег, на что меня подвигло именно ваше желание заполучить наличные деньги, – спокойно, но уже не скрывая раздражения, отмахнулся он.
– Неужели у вас нет другой банковской карты? Я видела в вашем портмоне золотую Visa.
– На ней на данный момент нет денежных средств.
– А откуда мне знать, что на этой есть?
– Послушайте, не переходите определенную границу между тактом и хамством. Посмотрите, это платиновая American Express. На ней всегда есть деньги, и без ограничения.
– Как это?
– А вам стоило бы разбираться в таких вещах, раз вы занимаетесь финансовыми делами. Не буду объяснять.
Ирина Сергеевна поджала губы, сказала, что ей нужно позвонить банку, которому принадлежит бестолковый банкомат, выдернула из пачки сигарету и удалилась.
«Интересно, почему в банк надо звонить из курилки?» – пронеслось у него в голове.
– Вы правы. У них действительно на несколько минут вышло из строя программное управление. Давайте пробовать еще.
Попробовали еще раз. Потом еще и еще. Безрезультатно. Занервничал и он. Принялся звонить в Испанию. Его уверили, что с картой все в порядке.
– Делайте, что хотите, звоните в службу золотой Visa, но если вы до выписки не произведете расчет, я обращусь в полицию.
– Да хоть в ФСБ, – ответил он. Мама-сестра-дочка, тоже уставшая, с нервозно дрожащими пальцами на руках, побелела.

Кураторша вместе с финансовыми вопросами на пару дней испарилась, но проблем не убавилось. Ему пришлось по нескольку раз в день названивать в Испанию: cтарушка мать по-настоящему испугалась сволочной угрозы Ирины Михайловны, делала большие глаза и настаивала, чтобы он что-нибудь предпринял. Пришлось собрать «семейный совет». Жена тоже немножко припухла на другом конце провода от слов «полиция» и «ФСБ». Но тут же уверила, что придумает какой-нибудь выход и перечислит ему деньги.
Что именно она придумала, он так и не узнал, но необходимая сумма поступила на визовую карту. Он облегченно вздохнул и спокойно ждал появления мадам куратора. Задумываться только стал намного чаще и глубже. О себе и своей любимой подруге, опять пришедшей ему на выручку.

Чудесные изменения в его теле между тем набирали обороты. Правда, «чудесными» назвать их было трудно, потому что все шло медленно и через боль. Возвращалась чувствительность, но очень каверзным образом. При любом прикосновении к коже он чувствовал боль, сдерживал рвущийся изо рта крик, сжимал зубы. Четко начал ощущать изменения в температуре, тепло и холод. Дышать ему стало теперь легче: все-таки извлеченная из его тела железка что-то раньше сдавливала в позвоночнике. Теперь он перестал так сильно кашлять. Врачи его подбадривали, говорили, что так оно и должно быть, потерпеть только надо. «Уж к чему мне не привыкать, так это к терпению», – грустным голосом отвечал он, но глаза при этом улыбались.

История с банками и куратором сошла на нет сама собой. Мадам позвонила за день до его отъезда. Договорились встретиться. Он предупредил, что в три часа дня должен выехать из госпиталя в аэропорт. Ждал до последней минуты, но она так и не появилась. Ее и след простыл. Больше он Ирины Михайловны не видел. В последнюю минуту набрал по телефону Пышкина, который был в отъезде. Тот предупредил, что не может долго разговаривать, но все-таки выслушал до конца и обронил лишь одну фразу:
– Не волнуйтесь, все в порядке.
Попрощался и повесил трубку.

Он успокоился, только бедная мама продолжала чего-то бояться. Даже в аэропорту оглядывалась по сторонам.
– Мама, погони сегодня не будет. Полицейские собаки сбились со следа.

Глава 11.

Озарение

Конечно, можно в мире не заметить,
Свернув себя в тугой надежный жгут
Поступков злых и слов, что сердце жгут,
Но уж тогда и солнца на рассвете!
Евгения Чернина


Волосы темные, красиво вьющиеся. Раньше были длинными, щекотали лицо, когда она целовала его. Сейчас подстриглась. И волосы выпрямила, стрижка очень своеобразная, оригинальная, асимметричная. Глаза почти черные, когда злится, в них сверкают молнии, при смехе излучают ласку. Вся внешность – симбиоз француженки и испанки. Родилась во Франции, с юности живет в Испании. Им нравилось проводить время вместе. Никогда не уставали друг от друга, всегда находили способ обоюдоприятного времяпрепровождения: разговаривали, делились мнениями, слушали музыку или просто работали вместе, разгребали накопившиеся дела. Как же он соскучился по этому человеку. Они всегда понимали друг друга, иногда ругались, но всегда находили компромисс и мирились. Она долго привыкала к его манере подковыркивания всех и себя. Вот и сейчас лишь радостно рассмеялась над его подколкой:
– Парикмахер твой случайно косоглазием не страдает?
– Нет, это ты косоумием в Москве заразился.
Они обнялись.

Да, в Испании было теплее. Но не стало теплее на душе. Объявился Клайв, горел желанием продолжить ПРОЕКТ. Настаивал на необходимости делать все быстро и четко. Он же чувствовал себя выжатым лимоном. Не апатия, просто еще не восстановился. Тем не менее срочно пора было что-то решать: Клайв не унимался. И вообще – ситуация уже принимала вид бомбы замедленного действия с часовым механизмом.
Он включил компьютер и, тщательно обдумывая каждое слово, написал электронное сообщение профессору.
«Здравствуйте!
Пишу Вам, чтобы сообщить следующее как человеку, к которому отношусь с глубоким уважением и искренним восхищением. Дело в том, что после операции я чувствую себя еще слабоватым и довольно изможденным. Но суть не в этом. Со мной уже несколько раз связывался Клайв, который горит желанием продолжать работать по нашему с Вами проекту и выработал целую программу, довольно грандиозную, смею Вас заверить.
Я же, со своей стороны, продолжать в том же духе больше не могу по очень простой причине: мои денежные средства, или вложения, инвестиции (как угодно), выделенные на это предприятие, попросту исчерпались, и я нахожусь в довольно затруднительном положении. Таким образом, у меня не остается другого выхода, и я вынужден сказать, что если Вы хотите продолжать данную акцию, то необходимо подумать о ее дальнейшем финансировании, иначе нам (я имею в виду Клайва и себя) удачи не видать. Расходы и так уже превысили мои возможности, принимая во внимание и те вклады, которые я осуществил в переводы книг.
Не знаю, как Вы отнесетесь к данному посланию, очень опасаюсь испортить наши сложившиеся отношения, но я должен найти в себе силы и направить его Вам.
С уважением,
Ваш пациент».

Переживал он сильно, волновался, как школьник перед контрольной работой. Боялся, сам не зная чего. Хотя нет, врал самому себе: знал, но не решался в этом признаться. Подозревал, но не хотел верить.
Ответ не заставил себя ждать, как будто был написан заранее:
«Здравствуйте! Я ознакомился с Вашим письмом. Буду краток. Продолжать данную акцию не считаю возможным.
На этапе обсуждения Вашего участия я постарался объяснить, что финансировать это мероприятие не имею возможности.
Поэтому попытался показать возможные направления деятельности для потенциальных инвесторов с целью дальнейшей окупаемости этих вложений и возможности получения прибыли. Как знаток русского языка Вы помните почти сакральное руководство для любого бизнеса: «Где ничего не положено, там нечего взять».
Жаль потраченного времени. Но, в любом случае, уверен в полезности приобретения всякого опыта человеческого общения.
Считаю напрасными Ваши опасения. Я доктор в первую очередь. Предлагаю оставить наши отношения в плоскости доктор-пациент. В данном случае всегда к Вашим услугам.
С уважением,
Д.м.н., профессор».

Вот так. Нокаут. Пьедестал, который он воздвиг этому человеку в своей душе, покачнулся и упал.
Вместе с ним самим? Опять депрессия? Ну что же делать?
Вопросы роились в голове, как навозные мухи, с каждым днем их становилось все больше и больше, они накапливались и давили на черепную коробку до такой степени, что у него болела голова.
Проходило время, он не знал, что делать. Разговорился с подругой, захотелось поделиться, высказаться – раньше это помогало. На этот раз не помогло. Тогда он закрыл глаза и беззвучно закричал, обращаясь к своему дедушке:
«Деда! Я уже научился ждать и терпеть. Как ты учил. И щуку почти поймал, но она, стервятина, выскользнула из рук! Что мне делать, деда?»
Он с трудом разлепил веки, посмотрел в чернющие глаза любимой, подкатил к компьютеру и стал писать эту книгу – помогло.

Владимир Хомичук

Восторг. Восторг. Восторг.