из Интернета
Вопрос эволюции языков всегда был в центре лингвистической науки, так как любой язык представляет из себя не мёртвую конструкцию, но, наоборот, живой организм, который рождается, живёт, развивается и часто, к сожалению, умирает, оставляя после себя лишь языковые реликты.
Такие академические истории мы часто слышим о языках древнего мира — древнеегипетском, арамейском, хеттском. В науке и философии мы часто пользуемся языковыми реликтами — древнегреческим и латынью, которые используются в качестве доноров слов для научных терминов и понятий. Однако насколько мы готовы к тому, что и многие из современных, «живых» языков вполне могут стать уже в ближайшее время языковыми реликтами? И важный вопрос: грозит ли процесс вымирания русскому языку, который в ХХ веке мыслился как один из языков межнационального и международного (в рамках ООН) общения?
Атлас вымирающих языков
Надо сказать, что вопрос изменения языкового ландшафта уже достаточно давно перестал быть чисто научным вопросом, превратившись в насущную гуманитарную проблему. Связано это с тем, что современный мир, с одной стороны, создаёт массу социальных лифтов но, с другой стороны, платой за данную экономическую и социальную мобильность населения в рамках глобального мира является быстрое разрушение традиционных укладов, в рамках которых и выживали многие уникальные языки.
Степень опасности, или же, как это официально называется, «уровень жизнеспособности» для того или иного языка сегодня оценивается гуманитарным подразделением ООН — ЮНЕСКО. Согласно этой шкале, жизнеспособность языка оценивается от уровня «безопасный» через «уязвимый», «находящийся под угрозой», «серьёзная угроза», «вымирающий» к «вымершему».
Всего в атласе ЮНЕСКО по состоянию на 2016 год содержится 6812 языков, из которых 2464 языка считаются пребывающими под угрозой той или иной степени. При этом для того чтобы языку стать «уязвимым», ему не требуется в значительной степени утратить своё распространение — на процесс жизнеспособности языка в гораздо большей степени влияют процессы его передачи между поколениями.
Так, например, «уязвимыми» в терминах ЮНЕСКО среди языков восточнославянской группы являются белорусский язык в Белоруссии и русинский на Украине, несмотря на то что на них разговаривают соответственно 4 млн и 1 млн носителей. В то время как, например, большинство западноевропейских «малых» языков пребывают в безопасном статусе, имея гораздо меньшее число носителей. Связано это с тем, что в «уязвимых» языках гораздо хуже происходит процесс передачи языкового знания следующим поколениям, что наиболее очевидно из количества детей, на них говорящих, а также из среднего и минимального возраста говорящих.
Впрочем, надо сказать, что ни одному из крупных языков восточнославянской группы сегодня не грозит вымирание или даже глобальное сокращение числа носителей — русский, украинский, белорусский и даже русинский языки вполне «живые» и жизнеспособные. С другой стороны, часто именно неумелая государственная языковая политика может привести к языковым конфликтам и дать пищу для националистов самых разных окрасок и мастей, которые начинают вопить об «исторических притеснениях» их языка или требовать ему «особых» прав и преференций.
Ни одному из крупных языков восточнославянской группы сегодня не грозит вымирание — русский, украинский, белорусский и даже русинский языки вполне «живые» и жизнеспособные.
Культурно-цивилизационная «вилка»
Как уже было сказано, большинство современных языков (две третьих, если быть точными) вполне жизнеспособны и им ничего не угрожает в долгосрочной перспективе.
Почему же мы всё время говорим о «мировых» и о «малых» языках и об их противостоянии?
Всё дело в той особенности языкового мира, которая уже упоминалась в первой части: для современного, сложноустроенного мира характерна практика «двух языков», когда в качестве локального языка какой-либо языковой группы используется их собственный «малый», или «домашний» язык, в то время как для социализации в государстве или в более крупных цивилизационных общностях используется один из «мировых» языков.
Согласно классификации Дэвида Граддола, современного британского лингвиста, в мире существует определённая пирамида языков, которая показывает степень их универсальности для межнационального общения.
Так, на вершине пирамиды Граддол без ложной скромности разместил два «больших» языка (big languages) — английский и французский. Опять-таки, тут речь идёт не только о формальном числе носителей языка — например, число разговаривающих на различных диалектах китайского или на испанском языке в мире даже больше, чем весь франкофонный (разговаривающий на французском языке) мир. Однако тут важна практика повсеместного распространения английского и французского — на сегодняшний день, несмотря на то что «чистых» носителей английского и французского языков лишь 335 и 75 миллионов, всего в мире их используют 1,3 млрд и 274 миллиона человек соответственно. Во многом эти языки стали универсальным способом мирового общения.
Впрочем, разница между первым и вторым уровнем цивилизационной языковой пирамиды минимальна, что признавал в своих работах и сам Граддол, дублируя «большие» языки на второй уровень своей пирамиды. На втором уровне расположились так называемые «мировые» языки. К ним традиционно причисляют арабский, английский, испанский, китайский, немецкий, русский и французский. Считается, что эти 7 языков позволяют перекрыть практически 100% международного общения, и если вы владеете всеми из них, вы не пропадёте нигде в мире.
На деле, понятно, мало кто из простых людей может похвастаться такими лингвистическими способностями, в силу чего и возникает основное культурно-цивилизационное противоречие: в любой небольшой языковой общности присутствует невидимая «вилка» цивилизационного выбора — большинству из собственного населения можно предложить изучение родного, «домашнего» языка и ещё одного из «мировых» языков, чтобы постараться интегрировать страну в общемировое культурно-цивилизационное пространство. Большего, к сожалению, от подавляющего числа граждан любой страны ожидать трудно — современный мир достаточно сложен и без того, чтобы тратить массу сил на изучение иностранных языков. Знают один в совершенстве — уже хорошо.
Интересно, что во времена СССР с его гражданами был проведён уникальный социальный эксперимент: практически половину населения страны, находившуюся формально в национальных республиках, заставили выучить сразу три языка: один из «мировых» (например, английский, французский или немецкий), «мировой» русский язык и третьим — национальный язык той или иной союзной республики. В силу этого процесса языковая база всех национальных языков республик СССР была достаточно сильно приподнята по сравнению с досоветским уровнем. Например, для всей Восточной Украины стало обычным свободное владение и русским, и украинским языками, чего не было, скажем, в 1913 году.
В СССР с его гражданами был проведён уникальный социальный эксперимент: практически половину населения страны, находившуюся формально в национальных республиках, заставили выучить сразу три языка.
Такой уникальный цивилизационный задел, к сожалению, не был оценён многими «национально-ориентированными» политиками в бывших республиках СССР, которые, придя к власти, вместо развития и укрепления такой положительной тенденции (ух ты, да у нас большая часть населения владеет сразу тремя языками!) начали с упоением разрушать созданный языковой консенсус и опускать собственное население на архаичный, доиндустриальный уровень.
Понятным образом такая негативная социальная трансформация обёртывалась в идеи «национального возрождения» или же «устранения многовекового национального рабства», но её сущность была ещё разрушительнее, чем просто выдавливание русского языка из сферы языкового обращения. Горе-руководители не понимали основного: интеграция национальных республик СССР в международное общение во многом базировалась именно на «мировом» статусе русского языка. Ведь, как уже было сказано, суть «большого», или «мирового» языка состоит именно в его универсальности. Достаточно сказать, что «чистых» русских (носителей родного русского языка) в мире сегодня около 137 миллионов, в то время как тот самый Русский мир гораздо шире и включает в себя 260 миллионов носителей языка. И как бы Аваков и Саакашвили ни ненавидели конструкт Русского мира, даже пресловутое «бе-бе-бе» им надо говорить на русском (кстати, если вам интересно, и на грузинском, и на армянском баран блеет одинаково: «хоо-хоо», так что тут они могли общаться и напрямую).
Новые власти республик бывшего СССР не понимали основного: интеграция национальных республик СССР в международное общение во многом базировалась именно на «мировом» статусе русского языка.
Отсюда, в общем-то, и возник постсоветский парадокс национальных республик — под знамёнами «строительства независимости» бывшие республики СССР смогли интегрироваться в мировое разделение труда на самых постыдных и второстепенных ролях, утратив даже доставшиеся им практически даром куски богатейшего советского наследства.
Нельзя сказать, что исключительной первопричиной произошедшего стали пренебрежение разумной языковой политикой и отказ от учёта реальных языковых механизмов, но можно сказать, что это сыграло решающую роль.
Интересно и то, что ни одна из ушедших от русского языка стран так и не осознала того, что на замену русскому языку им надо было в срочном порядке искать другой «мировой» язык (например, английский на Украине и в Прибалтике или же арабский в Средней Азии). В итоге это вылилось в реальное «языковое гетто», в которое попали практически все бывшие республики СССР и утянули туда всё своё население.
Наглядный пример Белоруссии
Однако при взгляде на карту бывшего Советского Союза мы увидим замечательный вариант гармоничного построения языковой политики. Речь, конечно же, идёт о Белоруссии.
В отличие от многих других бывших республик, Белоруссия постаралась максимально сохранить «советское наследие», причём сделала это не только в части промышленности или сельского хозяйства, но и в гораздо более чувствительной сфере культуры и языковой политики.
Как ни странно, такой взвешенный подход уже приносит свои реальные плоды: кроме очевидных преимуществ в виде сохранения и развития экономического потенциала, Белоруссия уже мыслится всеми соседями как страна-перекрёсток, страна-транслятор цивилизационных смыслов. Сегодня Белоруссия одинаково привлекательна и для Российской Федерации, и для Европейского союза, которые полагают страну естественным «мостом» между двумя цивилизационными общностями.
При этом, как уже было упомянуто в первой части статьи, это нисколько не ущемляет потенциала развития родного белорусского языка. Можно сказать, что на примере Белоруссии мы видим один из наиболее удачных сценариев современной интеграции «малого», «домашнего» языка и использования нескольких «мировых» языков для прочной интеграции небольшой страны в сложную ткань мирового цивилизационного устройства.
Этому, конечно же, стоит поучиться у Белоруссии многим её соседям, чья неуклюжая и бездарная «защита» собственных языков скорее поставила их на грань вымирания (причём вместе с их носителями), нежели создала какие-то «особые» условия для их благоприятного и устойчивого развития.
Белоруссия постаралась максимально сохранить «советское наследие», причём сделала это не только в части промышленности или с/х, но и в гораздо более чувствительной сфере культуры и языковой политики.
Ответить с цитированием
ээ
В Северном дворе Нарвского замка работает художник Екатерина Кузнецова, автор замечательных изделий из кожи. Однако наше внимание к ней привлек не столько ее талант, сколько еще одна удивительная ее особенность. Дело в том, что Екатерина принадлежит к народу водь.
