Оруэлл Джордж XX век н.э. 1944 год Художественная критика Кривляние и выходки «творцов» Критика творчества Сальвадора Дали Джорджем Оруэллом «Автобиографии можно верить лишь тогда, когда она обнаруживает что-либо постыдное. Человек, изображающий себя положительным, возможно, лжёт, ибо, если смотреть на любую жизнь изнутри, она предстанет просто как сплошная череда поражений. Впрочем, и в самой вопиюще бесчестной книге (примером служат автобиографические писания Фрэнка Харриса), порой независимо от воли автора, рисуется куда более правдивый его портрет. Как раз из таких и недавно опубликованная «Жизнь» Дали. (Точнее: «Тайная жизнь Сальвадора Дали» - Прим. И.Л. Викентьева). Одни события в ней совершенно неправдоподобны, другие - перекомпонованы или окрашены романтическим цветом, а унизительность и извечная обыденность повседневного бытия выброшены. Самообожание - таков диагноз, поставленный Дали самому себе, его автобиография - всего-навсего акт стриптиза, исполненный в розовом свете рампы. Но книга эта имеет громадную ценность как документальное описание фантазии, извращения природных инстинктов, что стало возможным благодаря машинному веку. Вот несколько эпизодов - с самых разных лет - из жизни Дали. Что тут правда, а что выдумка, вряд ли имеет значение: суть в том, что именно это Дали хотел бы совершить. Ему было шесть лет, когда многих волновало появление кометы Галлея: Неожиданно в дверях гостиной появился служащий из конторы моего отца и объявил, что комету можно увидеть с террасы... Пробегая через залу, я заметил трёхлетнюю сестрёнку, которая тихонько переползала через дверной проём. Я остановился, секунду поколебался, потом сильно пнул её по голове, словно по мячу, и побежал дальше, охваченный «исступленной радостью» от этой дикой выходки. Но шедший следом отец схватил меня и препроводил вниз, в контору, где и оставил в наказание до обеда. Годом раньше Дали «неожиданно, как и почти всё, что приходит мне в голову», столкнул другого малыша с подвесного моста. В книге перечислено ещё несколько похожих случаев, включая и такой: автор, которому в то время уже двадцать девять лет, повалил и принялся топтать ногами девушку, «пока её, окровавленную, не оттащили от меня подальше». А когда Сальвадору было пять лет, ему в руки попадает раненая летучая мышь, которую он сажает в жестяное ведро. На следующее утро он обнаруживает, что летучая мышь почти издохла и густо облеплена пожирающими её муравьями. Он засовывает её, с муравьями и прочим, в рот и чуть ли не перекусывает её пополам. В юного Дали отчаянно влюбляется девушка. Он целует и ласкает её, чтобы возбудить как можно сильнее, но отказывается от дальнейшего. Он принимает решение использовать подобную тактику пять лет (он называет это своим «пятилетним планом») и упивается унижением девушки и ощущением власти над ней, которую такая ситуация даёт ему. Он часто говорит девушке, что по прошествии пяти лет бросит её, и, когда приходит время, поступает именно так. До весьма зрелого возраста Дали продолжает мастурбировать и, по-видимому, любит заниматься этим перед зеркалом. Лет до тридцати, судя по всему, в обычном смысле он - импотент. Когда он в первый раз встречает свою будущую жену, Галу, его очень тянет сбросить её с обрыва. Он чувствует, что Гала хочет, чтобы он что-то сделал с ней, и после их первого поцелуя следует исповедь: Я схватил Галу за волосы, запрокинул ей голову и, истерически дрожа, скомандовал: - Теперь говори, что ты хочешь, чтобы я с тобой сделал! Но говори медленно, глядя мне в глаза, и говори самыми грубыми, самыми непристойно эротическими словами, чтобы обоих нас обожгло величайшим стыдом! ...В глазах Галы последний блик испытываемого ею удовольствия сменился жестким светом обретенного господства, и она ответила: - Хочу, чтобы ты убил меня! Дали разочарован: ведь это как раз то, что он сам собирался проделать. Он прикидывает - не сбросить ли её с колокольни собора в Толедо, но воздерживается от этой затеи. […] Многие из рисунков Дали просто иллюстративны, и у них есть особенность, о которой я скажу позже. В сюрреалистических же картинах и фотографиях выделяются две вещи: сексуальная извращённость и некрофилия. Вновь и вновь Дали обращается к сексуальным объектам и символам. Некоторые из них, вроде нашей старой приятельницы туфли на высоком каблуке, хорошо известны; другие, вроде раздвоенных подпорок и чашки теплого молока, запатентованы самим Дали. Можно отметить и довольно ясно выраженный экскреторный мотив. На картине «Le Jeu Zugubre», пишет он, «кальсоны, заляпанные экскрементами, выписаны с таким тщанием и реалистическим самодовольством, что вся группка сюрреалистов терзалась вопросом: «Он копрофаг или нет?». Дали твёрдо заявляет: нет, добавляет, что считает такое отклонение «отвратительным», однако, по-видимому, лишь после этого случая у него пропадает интерес к экскрементам. Даже вспоминая, как он наблюдал за женщиной, справлявшей маленькую нужду стоя, он не обходится без детали: она промахнулась и перепачкала туфли. Никому не дано быть вместилищем всех пороков, и Дали хвастается, что он не гомосексуалист, но в остальном набор извращений у него так богат, что кто угодно мог бы позавидовать. И всё же самая заметная черта - его некрофилия. В ней признаётся открыто, утверждая, что уже исцелился от её. Мёртвые лица, черепа, трупы животных очень часто попадаются на его полотнах, а муравьи, некогда пожиравшие умирающую летучую мышь, появляются вновь и вновь бессчётное число раз. На одной из фотографий запечатлён эксгумированный труп, весьма и весьма разложившийся. На другой - дохлые ослы, разлагающиеся на крышках роялей. Это кадр из сюрреалистического фильма «Le Chien Andalou». Дали и поныне с восторгом вспоминает тех ослов: Гниющих ослов я «гримировал» с помощью липкого клея, которым обливал их из огромных банок. ещё я выдавил им глаза и, поработав ножницами, увеличил глазницы. Тем же манером я располосовал им пасти, чтобы лучше выделялись ряды зубов; в каждую пасть я добавил несколько челюстей, чтобы походило, будто ослы, уже разлагаясь, все ещё выблевывают немного собственной смерти поверх других челюстей, образуемых клавишами черных роялей. И наконец, полотно (по виду некая псевдофотография) «Манекен, гниющий в такси»: по уже несколько вздувшемуся лицу и груди явно мёртвой девушки ползают громадные улитки. В подписи под картиной Дали отмечает, что улитки изображены бургундские, то есть съедобные. Конечно, в пространной книге ин-кварто на 400 страницах сказано больше, чем я отразил, но не думаю, чтобы я неверно передал её моральную атмосферу и умонастроение. От этой книги дурно пахнет. Если бы книга могла физически издавать зловоние, то уж со страниц этой книги понесло бы вонью. Впрочем, такая мысль могла бы порадовать Дали, который, собираясь на первое свидание со своей будущей женой, натёрся мазью, приготовленной из козьего помёта, варённого в рыбьем клее. Всему этому, однако, следует противопоставить тот факт, что Дали - рисовальщик исключительного дарования. И, судя по тщательности и уверенности его рисунка, он к тому же и большой труженик. Да, эксгибиционист и карьерист, но не обманщик. Он в пятьдесят раз талантливее большинства людей, порицающих его мораль и косо глядящих на его картины. И две эти группы фактов, взятые вместе, порождают вопрос, который из-за отсутствия какой бы то ни было общей основы редко обсуждается всерьёз.
Источник: https://vikent.ru/enc/5815/
Дело в том, что мы сталкиваемся здесь с прямой, неприкрытой атакой на благоразумие и благопристойность, более того - на саму жизнь, поскольку некоторые из полотен Дали способны отравить воображение не хуже порнографических открыток. […] …защитники Дали требуют для себя чего-то вроде привилегии духовных пастырей. Художник должен быть свободен от нравственных норм, которые связывают простых людей. Стоит произнести волшебное слово «искусство» - и всё в порядке. Гниющие трупы с ползающими по ним улитками - нормально; пинать головку маленькой девочки - нормально; даже фильм типа «L'Age d'Or» - нормально. Нормально и то, что Дали годами нагуливает жир за счёт Франции, а потом, как крыса, трусливо бежит, едва над Францией нависла опасность. Коль скоро вы умеете писать маслом достаточно хорошо, чтобы выдержать тест, всё вам будет прощено. Фальшь подобных рассуждений можно почувствовать, приложив их к сокрытию обыкновенного преступления. В век, подобный нашему, когда художник во всём - человек исключительный, ему должна отпускаться определённая толика безответственности, как и беременной женщине. И всё же по сию пору никому в голову не приходило даровать беременной женщине разрешение на убийство, никто не станет требовать того же и для художника, сколь бы одарён он ни был. Вернись завтра на землю Шекспир и обнаружься, что его любимое развлечение в свободное время - насиловать маленьких девочек в железнодорожных вагонах, мы не должны говорить ему, чтобы он продолжал в том же духе только потому, что он способен написать ещё одного «Короля Лира». И, в конце концов, наихудшие из преступлений не всегда те, за которые наказывают. Возбуждение непрофильных грёз может нанести едва ли не столько же вреда, как и очищение чужих карманов во время скачек. Нужна способность держать в голове одновременно оба факта: и тот, что Дали хороший рисовальщик, и тот, что он отвратительный человек. Одно не обесценивает в определённом смысле и не затрагивает другого. От стены мы прежде всего требуем, чтобы она стояла. Коли стоит - хорошая стена, а какой цели она служит - это уже отдельный вопрос. Но даже лучшую в мире стену следует снести, если она опоясывает концентрационный лагерь. И точно так же мы должны иметь возможность сказать: «Это - хорошая книга (или хорошая картина), но её следует отдать на публичное сожжение палачу». Кто хотя бы мысленно не в силах произнести этого, умаляет значение того факта, что художник - это ещё и гражданин и человеческое существо. Дело, разумеется, не в том, что автобиографию Дали или его полотна следовало бы запретить. Если не считать грязных открыток, некогда продававшихся в портовых городах Средиземноморья, политика запретов сомнительна в отношении чего бы то ни было; фантазии же Дали, возможно, проливают полезный свет на разложение капиталистической цивилизации. Зато в чём он явно нуждается, так это в диагнозе. Вопрос не столько в том, что он такое, как в том, почему он таков. Нет оснований сомневаться, что он - больной ум, вероятно не совсем исцелённый приписываемым ему религиозным обращением: истинно раскаявшиеся или вернувшиеся на стезю благоразумия не щеголяют своими былыми пороками с таким самодовольством. Он - симптом мировой болезни. Мало толку охаивать его как грубияна и хама, по ком кнут плачет, или стоять за него стеной, как за гения, могущего быть безответственным за свои поступки, важно понять, почему он выставляет напоказ именно такой набор порочных аберраций. […] … его аберрации частично объяснимы. Вероятно, они - способ уверить самого себя в том, что он не заурядность. Двумя качествами Дали обладает бесспорно - даром к рисованию и чудовищным эгоизмом. «В семь лет,- пишет он в первом абзаце своей книги,- я хотел быть Наполеоном. С тех пор амбиции мои росли неуклонно». Фраза построена так, чтобы поразить, но, несомненно, в сущности это - правда. Подобные чувства не редкость. «Я знал, что я гений,- сказал мне однажды кто-то,- задолго до того, как я понял, в чем мой гений проявится». Представьте себе теперь, что у вас нет ничего, кроме собственного эгоизма и ловкости, простирающейся не выше локтя, представьте, что истинный ваш дар - скрупулезный, академический, иллюстративный стиль рисования, а ваш подлинный удел - быть иллюстратором учебников. Как же в этом случае стать Наполеоном? Выход всегда один: впасть в порок. Всегда делать такие вещи, которые шокируют и ранят людей. В пять лет сбросить малыша с моста, хлестнуть старого доктора плеткой по лицу и разбить ему очки - или, во всяком случае, мечтать о таких подвигах. Двадцатью годами позже - вырезать парой ножниц глаза у дохлого осла. Идя таким путём, всегда будешь чувствовать себя оригинальным. И потом, это приносит деньги! И это не так опасно, как совершать преступления. В автобиографии Дали, возможно, есть купюры. Сделаем скидку на это, но все равно ясно, что за свои эксцентричные выходки ему не приходилось страдать, как то могло быть в прошлом. Он вырос в развращённом мире двадцатых годов нашего столетия, когда фальсификация была явлением повсеместным, а любая европейская столица кишела аристократами и рантье, которые, забросив спорт и политику, взялись покровительствовать искусству. Швырнёшь в людей дохлым ослом - они в ответ станут швырять деньгами. Фобия к кузнечикам - несколько десятилетий до того она вызывала бы лишь хихиканье - стала теперь интересным «комплексом», который можно было выгодно эксплуатировать. Когда же этот особый мир рухнул перед германской армией - раскрыла объятия Америка. Вам оставалось только увенчать всё это религиозным обращением и без тени раскаяния одним прыжком перемахнуть из модных салонов Парижа на лоно Авраамово. Вот вкратце суть жизни Дали. Но почему его аберрации именно такие, почему так легко «продавать» ужасы вроде гниющих трупов просвещённой публике? Вопросы эти - для психолога и критика-социолога. Марксистская критика легко разделывается с такими явлениями, как сюрреализм. Это «буржуазный декаданс» (далее идёт игра фразами «трупный яд», «разлагающийся класс рантье») - и всё тут. Но хотя это, возможно, и устанавливает факт, но не определяет связи. Всё равно хочется узнать, почему Дали склонен к некрофилии (а скажем, не к гомосексуализму), почему рантье и аристократы раскупают его полотна вместо того, чтобы охотиться и предаваться любви, как то делали их деды. Простое моральное неприятие не позволит двинуться дальше. С другой стороны, нельзя во имя «беспристрастности» делать вид, будто картины типа «Манекена, гниющего в такси» нравственно нейтральны. Это больные и омерзительные картины, и любое исследование должно отталкиваться от этого факта». Джордж Оруэлл, Привилегия духовных пастырей заметки о Сальвадоре Дали / Эссе. Статьи. Рецензии, Пермь, «Капик», 1992 г., с. 186-189, 192-193 и 195-196.
Источник: https://vikent.ru/enc/5816/
На смёпках с 1 Израильской
Хочу переделать мир. Кто со мной?
Ответить с цитированием
