Страница 4 из 4 ПерваяПервая ... 234
Показано с 31 по 39 из 39

Тема: Марина Цветаева.

  1. #31
    Аватар для Пyмяyx**
    Пyмяyx** вне форума Основатель движения, Administrator, координатор по Израилю,

     Великий Гроссмейстер Пурпур Народный реферер purpur.jpg

    Регистрация
    31.01.2003
    Адрес
    Санкт-Петербург и Кирьят-Экрон
    Сообщений
    157,757

    По умолчанию

    На смёпках с 1 Израильской

    Хочу переделать мир. Кто со мной?

  2. #32
    Регистрация
    15.06.2016
    Адрес
    Kyrgyzstan,Bishkek
    Сообщений
    32,934

    По умолчанию

    источник: Известия


    Цветаева вошла в топ-5 самых популярных поэтов Серебряного века в РФ



    Поэтесса Марина Цветаева вошла в топ-5 самых популярных поэтов Серебряного века среди россиян, сообщили 8 октября в книжном сервисе «ЛитРес» к 130-летию со дня рождения Цветаевой.



    «В топ-5 самых популярных поэтов Серебряного века за последний год в сервисе “ЛитРес” по количеству проданных экземпляров лидирует Анна Ахматова. На втором месте — именинница Марина Цветаева», — сообщил сервис «РИА Новости».


    Третье место занял Дмитрий Мережковский, четвертое — Владимир Маяковский. На пятом месте, согласно статистике, оказался Александр Блок.


    Кроме того, самый популярной по количеству проданных экземпляров книгой Цветаевой стал аудиосборник «Стихотворения. Читает Анна Большова», на втором месте — «Живу до тошноты».

    Марина Цветаева родилась 8 октября в 1892 году в Москве. Начала писать стихи в шестилетнем возрасте. Свободно владела несколькими языками, соответственно, и стихи поэтесса писала на разных языках.



  3. #33
    Регистрация
    01.03.2020
    Адрес
    Израиль
    Сообщений
    11,985

    По умолчанию

    Марина Цветаева

    Хочу у зеркала, где муть
    И сон туманящий,
    Я выпытать -- куда Вам путь
    И где пристанище.

    Я вижу: мачта корабля,
    И Вы -- на палубе...
    Вы -- в дыме поезда... Поля
    В вечерней жалобе --

    Вечерние поля в росе,
    Над ними -- вороны...
    -- Благословляю Вас на все
    Четыре стороны!

    3 мая 1915
    Кто не любит музыку тот не любит жизнь

  4. #34
    Аватар для Пyмяyx**
    Пyмяyx** вне форума Основатель движения, Administrator, координатор по Израилю,

     Великий Гроссмейстер Пурпур Народный реферер purpur.jpg

    Регистрация
    31.01.2003
    Адрес
    Санкт-Петербург и Кирьят-Экрон
    Сообщений
    157,757

    По умолчанию

    Детский взгляд, стальной ум, беззащитность и железная воля. Какой была Марина Цветаева в воспоминаниях современников?

     Опубликовано: Лошадь 09|10|2022 || Просмотров: 1957
    Женщина с железными нервами и растерянным взглядом, хамоватая и влюбчивая, страстная курильщица и кофеманка — такой Марину Цветаеву вспоминают родные и друзья. В юбилей поэтессы филолог Наталья Стрельникова по литературным мемуарам скрупулезно восстанавливает образ Цветаевой — матери, жены, подруги, соперницы, поэтессы. Из-за чего Марина, стойко переживавшая нищету, аресты и смерть близких, могла расплакаться навзрыд? Что она не терпела в людях и зачем придумывала себе любовников? Как именно Цветаева писала стихи и каким человеком была на самом деле?

    Цветаева с дочкой
    Марина Ивановна Цветаева родилась 26 сентября (8 октября) 1892 года в Москве и первые годы жизни прожила в Трехпрудном переулке (дом не сохранился). Покончила с собой 31 августа 1941 года в неполные 49 лет будучи в эвакуации в Елабуге. Через полтора месяца после самоубийства Марины расстреляют ее мужа Сергея Эфрона, а через три года на фронте погибнет ее сын Георгий (Мур). Останется дочь Ариадна, которая лишь через несколько лет узнает, что случилось с ее матерью и отцом, а сама переживет 15 лет лагерей.
    Марина Цветаева сохранилась в памяти современников неоднозначной фигурой. Ей вменяли равнодушие и холодность и одновременно восхищались ее работоспособностью и страстной увлеченностью поэзией.
    «Сочетание надменности и растерянности»

    В 1910 году Максимилиан Волошин писал в стихотворении «Марине Цветаевой»:
    Почему скрывает чепчик черный
    Чистый лоб, а на глазах очки?
    Я заметил только взгляд покорный
    И младенческий овал щеки,
    Детский рот и простоту движений,
    Связанность спокойно-скромных поз...


    Марина Цветаева имела необычную внешность. При росте в 163 сантиметра не производила впечатление хрупкой девушки, но и коренастостью не отличалась. Пухлые розовые щеки придавали лицу что-то нежно-детское, а очки добавляли строгости и учености (носила она их только в юности). Современники вспоминали ее как уверенную в себе, горделивую, прочно стоящую на ногах и в то же время растерянную и по-юношески увлекающуюся всем вокруг — людьми, поэзией, театром.
    Ариадна Эфрон, старшая дочь поэтессы, описывала мать так: «...с фигурой египетского мальчика — широкоплеча, узкобедра, тонка в талии. Юная округлость ее быстро и навсегда сменилась породистой сухопаростью; сухи и узки были ее щиколотки и запястья, легка и быстра походка, легки и стремительны — без резкости — движения».

    Из украшений Марина Цветаева носила два серебряных перстня с печаткой и обручальное кольцо. Всегда коротко стриглась — ради удобства.
    Цветаева выделялась на фоне остальных прямой осанкой. Она ходила с поднятой головой, а за столом, что бы она ни делала — писала стихи, курила или пила чай, — никогда не горбилась, сидела прямо. Илья Эренбург, который был скорее хорошим знакомым Цветаевой и интересным собеседником, чем близким другом, описывал ее так: «В ней поражало сочетание надменности и растерянности; осанка была горделивой — голова, откинутая назад, с очень высоким лбом; а растерянность выдавали глаза: большие, беспомощные, как будто невидящие — Марина страдала близорукостью. Волосы были коротко подстрижены в скобку. Она казалась не то барышней-недотрогой, не то деревенским пареньком».
    Модницей Цветаева не была, но моду не отвергала. Предпочитала удобные, прочные и простые платья, не брезговала, особенно в эмиграции, носить одежду с чужого плеча.
    Из украшений, по воспоминаниям Ариадны, носила только два серебряных перстня с печаткой и обручальное кольцо. Всегда коротко стриглась, скорее не для шика, а ради удобства.
    Философ Федор Степун подмечает отсутствие преклонения перед модой: «Как сейчас, вижу идущую рядом со мною пыльным проселком почти еще девочку с землисто-бледным лицом под желтоватою челкою и тусклыми, слюдяными глазами, в которых временами вспыхивают зеленые огни. Одета Марина кокетливо, но неряшливо: на всех пальцах перстни с цветными камнями, но руки не холены. Кольца не женское украшение, а скорее талисманы, или так просто — красота, которую приятно иметь перед глазами».
    Поэт, переводчик, режиссер Павел Антокольский познакомился с поэтессой в 1918 году и вспоминал ее 26-летнюю: «Марина Цветаева — статная, широкоплечая женщина с широко расставленными серо-зелеными глазами. Ее русые волосы коротко острижены, высокий лоб спрятан под челку. Темно-синее платье не модного, да и ни старомодного, а самого что ни на есть простейшего покроя, напоминающего подрясник, туго стянуто в талии широким желтым ремнем. Через плечо перекинута желтая кожаная сумка вроде офицерской полевой или охотничьего патронташа — и в этой не женской сумке умещаются и сотни две папирос, и клеенчатая тетрадь со стихами».
    «Страстная курильщица»

    Марина Ивановна любила курить папиросы, которые сама набивала. В эмиграции курила через вишневый мундштук крепкие, «мужские» сигареты.

    Цветаева очень любила пить черный крепкий кофе и курить папиросы, которые сама набивала, 1928 год

    Поэт Константин Бальмонт, много лет нежно друживший с Цветаевой (она называла его «братик»), вспоминал, как он однажды в голодном 1920 году пришел к ней в гости и угостил папиросами: «Марина Цветаева страстная курильщица. Но у бедняжки есть табак и нет гильз. Она лукаво подмигивает мне и говорит: „Хотите?“ При этом отрывает от старой газеты, лежащей на столе, бумажную ленточку и начинает изготовлять то, что называется цигаркой, или же козьей ножкой. Я предоставляю ей художественно свернуть козью ножку, но, когда она хочет закурить, я ласково удерживаю ее и говорю: „Нет, сегодня не нужно. Я сегодня богат“. Правда, у меня в кармане целых семь папирос, и мы четыре из них выкурим, может быть, даже пять».
    Любовь к сигаретам дополняла любовь к кофе. «Пила черный кофе, — вспоминала Ариадна, — светлые его зерна жарила до коричневости, тепеливо молола в старинной турецкой мельнице». Любила крепкий насыщенный кофе, напоминающий деготь и цветом, и консистенцией. Не садилась работать без чашки любимого напитка.
    «Она была с норовом»

    Характер у Цветаевой, по воспоминаниям современников, был не самым простым. Марина быстро увлекалась людьми, практически каждого знакомого называла другом и не менее быстро влюблялась, особенно в талантливых мужчин и женщин (помимо романов с поэтами имела роман с поэтессой Софией Парнок). Страсть, нахлынувшая как буря, жила в ней недолго, и охлаждение приходило так же резко, как и горячая влюбленность.
    К людям, которые не вызывали в Цветаевой бурление чувств, она делалась равнодушна до хамства. Но тех, кто оставил след в ее сердце, хранила всю жизнь, дорисовывая их образ на свой лад.
    Надежда Мандельштам, жена поэта, вспоминала, как муж повел ее однажды в гости к Цветаевой: «Открыла Марина. Она ахнула, увидав Мандельштама, но мне еле протянула руку, глядя при этом не на меня, а на него. Всем своим поведением она продемонстрировала, что до всяких жен ей никакого дела нет. „Пойдем к Але [домашнее имя Ариадны], — сказала она. — Вы ведь помните Алю…“ А потом, не глядя на меня, прибавила: „А вы подождите здесь — Аля терпеть не может чужих…“»
    «Она была с норовом, — писала о Цветаевой в 1970 году Надежда Яковлевна, — но это не только свойство характера, а еще жизненная установка <...> Ей требовалось упоение не только любовью, но и покинутостью, заброшенностью, неудачей… В такой установке я вижу редкостное благородство, но меня смущает связанное с ней равнодушие к людям, которые в данную минуту не нужны или чем-то мешают „пиру чувств“».
    Впрочем, многие в этой полной самоотдаче чувствам, какие бы они ни были, видели самообман. Марина Ивановна сама придумывала себе влюбленности, страсти, горе разлуки и покинутости, чтобы писать стихи. Писательница, поэтесса, жена Владислава Ходасевича Нина Берберова охарактеризовала эту особенность Цветаевой так: «Она поддавалась старому декадентскому соблазну придумывать себя: поэт-урод, непризнанный и непонятный; мать своих детей и жена своего мужа; любовница молодого эфеба; человек сказочного прошлого; бард обреченного на гибель войска; ученик и друг, страстная подруга. Из этих (и других) „образов личности“ она делала стихи — великие стихи нашего времени. Но она не владела собой, не строила себя, даже не знала себя (и культивировала это незнание). Она была беззащитна, беззаботна и несчастна, окружена „гнездом“ и одинока, она находила, и теряла, и ошибалась без конца».
    Страсть оглушает молотом,
    Нежность пилит пилой.
    Было веселым золотом —
    Стало седой золой.
    Лучше пока не высохли
    Очи от слезных дел,
    Милый, гуляй с девицами
    В розах, как Бог велел.

    Много в саду садовников,
    Роза в саду одна.
    Сквозь череду любовников
    Гонит меня луна.

    Одновременно с чувственностью в Цветаевой жили железная воля и невероятная работоспособность. Обязательно ставила для себя четкие цели даже в простых вещах, например, на прогулке: дойти до того места, забраться на тот холм, перейти через лес. Она была требовательна к себе и не менее требовательна к людям вокруг.
    Доставалось даже маленькой Але. Она вспоминала, как впервые нарисовала человечка — круглая голова, вместо рук, ног и туловища — палочки. Для выразительности добавила пуговицы, зубы, ноздри, глаза. Показала рисунок матери, ожидая похвалы, но в ответ услышала: «Ну нет, Алечка! Таких людей не бывает. Пока что это — урод. Смотри: сколько у него пальцев на руке? А у тебя? Вот видишь <...> Нет, Алечка, плохо. Тебе надо еще мно-ого рисовать и до-олго стараться. До тех пор, пока не получится!»
    «Марина не терпела ничего облегченного, — писала Ариадна. — Так, когда знакомые дарили мне альбомы для раскрашивания, она убирала их: „Сама нарисуй, тогда и раскрашивай; кто разрисовывает, или срисовывает, или списывает — чужое, тот обирает самого себя и никогда ничему не научится!“»
    «Хотите, я вам прочту стихи?»

    Воспитанная среди живописи и музыки (отец — директор Музея изящных искусств, мать — пианистка) Марина с детства привыкла воспринимать мир через искусство. Математическая точность, техника, быт были чужды ей. Поэзия — пожалуй, единственная часть жизни, которая увлекала ее по-настоящему и становилась самой этой жизнью.
    Цветаева любила читать стихи и делала это по первой просьбе, а если никто не просил, предлагала сама: «Хотите, я вам прочту стихи?» Ариадна писала:
    «Читала темпераментно, смыслово, без поэтических „подвываний“, никогда не опуская (упуская!) концы строк; самое сложное мгновенно прояснялось в ее исполнении».
    Слушать Цветаеву было приятно не только из-за умения читать свои стихи, но и приятного голоса. Несмотря на пристрастие к папиросам и сложности судьбы, которые оставили отпечаток усталости на когда-то розовом девичьем лице, голос ее сохранял звонкость и юношество всю жизнь.
    Дочь философа Льва Карсавина Ирина оставила воспоминания о чтениях Цветаевой в Париже, в эмиграции. Это был июль 1926 года. Вечер чтения устроил князь Сергей Волконский, и билеты на Цветаеву продавались плохо, потому что среди эмигрантов ее почти никто не знал. Ирина Карсавина, которая никогда до этого не видела и не слышала Марину Цветаеву, отправилась на чтения вместе с сестрой бесплатно — билеты перед вечером раздавали просто так, чтобы заполнить зал. Карсавина писала: «Марина Ивановна сказала очень приятным голосом, тихо и четко: „Поэма Горы!“ Она села и начала читать. Читала она замечательно. Ее чтение было искусство само по себе. Всё в ее стихах, что при чтении глазами казалось непонятным, эллиптичность ее стиля, его резкость и даже грубость, вдруг получало какую-то особую, единственно возможную интонацию. Все становилось понятным, трагичным, а не грубым и резким, а чрезмерная эллиптичность оборачивалась полетом чистейшей поэзии. Мне кажется, что, когда Марина Ивановна писала свои стихи, она их слышала, будто кто-то диктовал их, или они звучали сами по себе, вне ее воли».
    Та гора была, как грудь
    Рекрута, снарядом сваленного.
    Та гора хотела губ
    Девственных, обряда свадебного

    Требовала та гора.
    — Океан в ушную раковину
    Вдруг-ворвавшимся ура!
    Та гора гнала и ратовала.

    Помимо любви к собственным стихам и поэзии в целом проявляла уважение и участие к молодым поэтам. Видела в них не только коллег, но и преемников, а потому относилась снисходительно, терпеливо, по-доброму. Одновременно не терпела бездарность и резко критиковала как начинающих, так и знаменитых поэтов, если считала их самозванцами.
    К работе поэта Цветаева относилась со всей серьезностью. Шла к рабочему столу, «как рабочий к станку — с тем же чувством ответственности, неизбежности, невозможности иначе», вспоминает Ариадна.
    Писала с раннего утра до завтрака под кофе и сигареты. Стихи записывала школьным пером в тетради. На время работы ничего не слышала и не видела, была сосредоточена исключительно на строчках, причем концентрировалась мгновенно в любых обстоятельствах.
    О цветаевской самоотдаче поэзии вспоминал Федор Степун: «Даже и зимой, несмотря на голод и холод, она ночи напролет читала и писала стихи. О тех условиях, в которых Цветаева писала, я знал от ее belle soeur [свояченицы]. В мансарде 5 градусов Реомюра (маленькая печурка, так называемая буржуйка, топится не дровами, а всяким мусором, иной раз и старыми рукописями). Марина, накинув рваную леопардовую шубенку, сидит с ногами на диване; в черной от сажи руке какая-нибудь заветная книжка, страницы которой еле освещены дрожащим светом ночника».
    «О, с Пушкиным ничто не страшно»

    У Марины Цветаевой были приятельские отношения даже с теми поэтами, которые умерли за несколько веков до ее рождения. Она ощущала себя частью поэзии, которая не имеет ни пространства, ни времени. Всегда существуют Пушкин, Гете, Новалис, и она, как поэт, ходит среди них.
    Федор Степун вспоминал: «Говорим о романтической поэзии, о Гете, мадам де Сталь, Гельдерлине, Новалисе и Беттине фон Арним. Я слушаю и не знаю, чему больше дивиться: той ли чисто женской интимности, с которой Цветаева, как среди современников, живет среди этих близких ей по духу теней, или ее совершенно исключительному уму: его афористической крылатости, его стальной, мужской мускулистости. <...> Получалось как-то так, что она еще девочкой, сидя на коленях у Пушкина, наматывала на свои пальчики его непослушные кудри, что и ей, как Пушкину, Жуковский привез из Веймара гусиное перо Гете, что она еще вчера на закате гуляла с Новалисом по парку, которого в мире быть не может и нет, но в котором она знает и любит каждое дерево. Не будем за это слишком строго осуждать Цветаеву. Настоящие природные поэты, которых становится все меньше, живут по своим собственным, нам не всегда понятным, а иной раз и малоприятным законам».


    «Она верила, что в Москве царствует не только Ленин в Кремле, но и Пушкин у Страстного монастыря». Фото 1924 года
    Любимые писатели и поэты помогали переживать страшные годы нищеты и голода. В Гражданскую войну Сергей Эфрон потерялся, Цветаева даже не знала, жив ли он, а вернувшись, постоянно болел и не мог полноценно работать. Так что Марина Ивановна всю жизнь тянула семью одна, зарабатывая стихами, переводами, статьями, а иногда чтениями. Ощущение себя рядом с великими, частью вечной Поэзии придавало сил.
    Федор Степун: «Осенью 1921 года мы шли с Цветаевой вниз по Тверскому бульвару. На ней было легкое затрепанное платье, в котором она, вероятно, и спала. Мужественно шагая по песку босыми ногами, она просто и точно рассказывала об ужасе своей нищей, неустроенной жизни, о трудностях как-нибудь прокормить своих двух дочерей. Мне было страшно слушать ее, но ей не было страшно рассказывать: она верила, что в Москве царствует не только Ленин в Кремле, но и Пушкин у Страстного монастыря. „О, с Пушкиным ничто не страшно“. Идя со мною к Никитским воротам, она благодарно чувствовала за собою его печально опущенные, благословляющие взоры».
    «Моя страсть, моя родина, колыбель моей души!»

    Так начинается эссе Марины Цветаевой «О Германии», опубликованное в 1925 году. Воспитанная вместе с сестрой Асей на немецких сказках и мифах, Марина начала писать стихи еще в детстве сразу на двух языках — немецком и русском. Цветаева ощущала в себе немецкую кровь и гордилась ей: ее мать Мария Мейн происходила из польско-немецкой семьи. Но не столько кровное родство объединяло Цветаеву с Германией, сколько родство по духу.
    Она считала немецкий язык и немецкую культуру наиболее близкими русскому языку и русской культуре.
    Конечно, не последнюю роль в любви к Германии сыграла любовь к немецкой литературе. Сказки, баллады, немецкий эпос, Гете, Рильке, Гейне казались ей родными и близкими. Учитывая ее манеру считать себя ближайшим другом всех живших и живущих поэтов, неудивительно, что нападки на любимых немцев Цветаева воспринимала практически на свой счет — как личную обиду.
    Ирина Карсавина вспоминала, как однажды Цветаева и Эфрон пришли к ним в гости и за столом заговорили о Гете. Отец Ирины философ Лев Карсавин «ругал Гете за его моральные двустишия, которые немцы называют Spruch’aми, т. е. сентенциями или, если хотите, maximes (изречениями). <...> Сам „шпрух“ — типичное выражение философии XVIII в. Philosophie des lumires (философия просвещения), которую мой отец недолюбливал. Он начал усердно издеваться над этим „шпрухом“, а заодно и над Гете вообще. Конечно, серьезно его выпады было брать нельзя, он часто ругал и издевался, только чтобы посмеяться. Но Марина Ивановна заплакала. Для нее поэзия, искусство, наука были священны, а Гете один из ее кумиров. И во всем этом она была совершенно и глубоко искренна. Пришлось нам всем, включая отца, утешать Марину Ивановну».
    «Я от всего умнею! Даже от любви!»

    «Коктебель да чешские деревни — вот места моей души», — так писала Марина Цветаева в эпоху эмиграции, вспоминая счастливые места своей юности.
    С Коктебелем связано знакомство с будущим мужем — Сергеем Эфроном. В конце 1910 года Цветаева познакомилась с Максимилианом Волошиным, а уже весной следующего года приехала в его «Дом поэтов» в Коктебеле. Волошин, мечтавший создать что-то вроде творческой коммуны, в которой валютой будет результат творчества — стихи, картины, песни, действительно смог объединить вокруг себя талантливых людей. Размеренная южная жизнь, где было место и прогулкам, и гимнастике, и посиделкам с вечера до рассвета на крыше волошинского дома, перемежалась с творческой работой. Поэты, художники, актеры не сидели без дела. Днем разбредались кто куда — искали пейзажи для этюдов, бродили в поисках рифмы и точного слова, развивали пластику и готовились к домашним постановкам. Вечером сходились все вместе и делились итогами дня. Выбирались на крышу читать стихи в остывающих сумерках и зачастую засиживались до самого утра.
    Марине тогда было 18, а Сергею — 17. Марина влюбилась в этого мальчика с невероятно красивыми глазами моментально. Красоту, утонченность, прекрасное чувство юмора дополняла любопытная биография его родителей. Мать и отец Сережи Эфрона были активными участниками «Земли и воли» и «Черного передела» и познакомились на собрании революционеров. Яков Константинович косвенно причастен по крайней мере к одному политическому убийству, а Елизавета Петровна перевозила нелегальную литературу, за что была арестована. Помимо Сережи в семье было восемь детей (трое умерли в младенчестве), но, несмотря на это, родители продолжали революционную деятельность, причем смогли увлечь и старших детей. В доме не утихали политические споры.

    Марина Цветаева с будущим мужем Сергеем Ефроном в Коктебеле, 1911

    Цветаева слушала все эти рассказы о семье с придыханием — она считала мать Сережи героиней и равняла ее с лейтенантом Шмидтом, которым восхищалась. Как это было свойственно ей, она сама придумала образ Эфрона. Он стал для нее благородным рыцарем с непростой судьбой: Сережа болел туберкулезом, а вскоре лишился отца, матери и старшего брата (последние двое покончили с собой). Само решение выйти за него замуж было то ли романтической случайностью, то ли продуманной деталью истории любви. Цветаева вспоминала:
    «1911 г. Я после кори стриженая. Лежу на берегу, рою, рядом роет Волошин Макс.
    — Макс, я выйду замуж только за того, кто из всего побережья угадает, какой мой любимый камень.
    — Марина! (Вкрадчивый голос Макса) — влюбленные, как тебе, может быть, уже известно, — глупеют. И когда тот, кого ты полюбишь, принесет тебе (сладчайшим голосом)... булыжник, ты совершенно искренне поверишь, что это твой любимый камень!
    — Макс! Я от всего умнею! Даже от любви!
    А с камешком — сбылось, ибо С. Я. Эфрон… чуть ли не в первый день знакомства отрыл и вручил мне — величайшая редкость! — генуэзскую сердоликовую бусу, которая и по сей день со мной».
    После знакомства с Цветаевой, в том же 1911 году, Сергей Эфрон написал рассказ «Волшебница», где главная героиня Мара — сама Марина Цветаева: «Большая девочка в синей матроске. Короткие светлые волосы, круглое лицо, зеленые глаза, прямо смотрящие в мои». Эфрон в рассказе подмечает переменчивость Цветаевой и ее двойственность: на людях она скромна, строга, а иногда и эпатажна (эти ее вечные папиросы!), но в интимной обстановке один на один — по-детски непосредственная, ранимая, увлекающаяся.
    «Странная сумасшедшая! Да вообще — сумасшедшая ли? Конечно, она не как все: курит одну папиросу за другой, вчера вечером не переставая говорила, сегодня не переставая молчит…»
    Меньше чем через год, зимой 1912 года, Цветаева и Эфрон обвенчались. Дальше наступит мрак: Гражданская война, в которую потеряется Сережа (он будет воевать на стороне «белых» и очень скоро разочаруется в движении), смерть младшей дочери Ирины, которую из-за нужды ранее отдали в детский дом, голодная эмиграция с постоянными семейными ссорами, в том числе из-за политики, возвращение и арест сначала Ариадны, а затем и Сережи. Но та юная весна 1911 года в Коктебеле навсегда останется в памяти самым счастливым периодом жизни.
    Кто создан из камня, кто создан из глины, —
    А я серебрюсь и сверкаю!
    Мне дело — измена, мне имя — Марина,
    Я — бренная пена морская.

    Кто создан из глины, кто создан из плоти —
    Тем гроб и нагробные плиты…
    — В купели морской крещена — и в полете
    Своем — непрестанно разбита!

    Сквозь каждое сердце, сквозь каждые сети
    Пробьется мое своеволье.
    Меня — видишь кудри беспутные эти? —
    Земною не сделаешь солью.

    Дробясь о гранитные ваши колена,
    Я с каждой волной — воскресаю!
    Да здравствует пена — веселая пена —
    Высокая пена морская!

    Марина Цветаева — лед и пламень поэзии Серебряного века. Застенчивая скромная девушка, которая мало кому нравилась с первого взгляда, поражала бурлящими внутри страстями, выливающимися искренними стихами. Трудолюбие, воля, огненность и хрупкость — вот Марина Цветаева.
    На смёпках с 1 Израильской

    Хочу переделать мир. Кто со мной?

  5. #35
    Аватар для Пyмяyx**
    Пyмяyx** вне форума Основатель движения, Administrator, координатор по Израилю,

     Великий Гроссмейстер Пурпур Народный реферер purpur.jpg

    Регистрация
    31.01.2003
    Адрес
    Санкт-Петербург и Кирьят-Экрон
    Сообщений
    157,757

    По умолчанию

    На смёпках с 1 Израильской

    Хочу переделать мир. Кто со мной?

  6. #36
    Аватар для Пyмяyx**
    Пyмяyx** вне форума Основатель движения, Administrator, координатор по Израилю,

     Великий Гроссмейстер Пурпур Народный реферер purpur.jpg

    Регистрация
    31.01.2003
    Адрес
    Санкт-Петербург и Кирьят-Экрон
    Сообщений
    157,757

    По умолчанию

    На смёпках с 1 Израильской

    Хочу переделать мир. Кто со мной?

  7. #37
    Аватар для Пyмяyx**
    Пyмяyx** вне форума Основатель движения, Administrator, координатор по Израилю,

     Великий Гроссмейстер Пурпур Народный реферер purpur.jpg

    Регистрация
    31.01.2003
    Адрес
    Санкт-Петербург и Кирьят-Экрон
    Сообщений
    157,757

    По умолчанию

    На смёпках с 1 Израильской

    Хочу переделать мир. Кто со мной?

  8. #38
    Регистрация
    06.03.2006
    Адрес
    Петах-Тиква
    Сообщений
    103,338

    По умолчанию

    Христос и Бог! Я жажду чуда
    Теперь, сейчас, в начале дня!
    О, дай мне умереть, покуда
    Вся жизнь как книга для меня.

    Ты мудрый, Ты не скажешь строго:
    — «Терпи, еще не кончен срок».
    Ты сам мне подал — слишком много!
    Я жажду сразу — всех дорог!

    Всего хочу: с душой цыгана
    Идти под песни на разбой,
    За всех страдать под звук органа
    и амазонкой мчаться в бой;

    Гадать по звездам в черной башне,
    Вести детей вперед, сквозь тень…
    Чтоб был легендой — день вчерашний,
    Чтоб был безумьем — каждый день!

    Люблю и крест, и шелк, и каски,
    Моя душа мгновений след…
    Ты дал мне детство — лучше сказки
    И дай мне смерть — в семнадцать лет!
    В серебре лепестки хризантемы

    На смёпках со 104 Израильской



  9. #39
    Регистрация
    06.03.2006
    Адрес
    Петах-Тиква
    Сообщений
    103,338

    По умолчанию

    Марина Цветаева и Арсений Тарковский познакомились в 1940 году в московской квартире переводчицы и мемуаристки Нины Яковлевой, где часто собирались столичные писатели и поэты, чтобы послушать друг друга. Марина Ивановна заочно уже знала молодого и талантливого Арсения, написала ему письмо, в котором похвалила его переводы. Тарковский всегда боготворил Цветаеву и ее стихи, а она в ту пору как никогда нуждалась во внимании и поддержке. Между ними сразу возник платонический роман. «Встретились, взметнулись, метнулись…», — напишет в воспоминаниях Нина Яковлева. "Я ее любил, — говорил в позднем интервью Тарковский, — но с ней было тяжело. Она была слишком резка, слишком нервна. Мы часто ходили по ее любимым местам — в Трехпрудном переулке, к музею, созданному ее отцом… Она была страшно несчастная, многие ее боялись. Я тоже — немного. Ведь она была чуть-чуть чернокнижница».
    Они часами гуляют по Москве, читают друг другу стихи, и это продолжается в течение нескольких месяцев. А потом возникла обида на Тарковского из-за стихотворения, в котором поэт написал об ушедших близких людях, но не упомянул Цветаеву, не позвал ее «за накрытый стол на шестерых».
    Стол накрыт на шестерых -
    Розы да хрусталь...
    А среди гостей моих -
    Горе да печаль.

    И со мною мой отец,
    И со мною брат.
    Час проходит. Наконец
    У дверей стучат.

    Как двенадцать лет назад,
    Холодна рука,
    И немодные шумят
    Синие шелка.

    И вино поет из тьмы,
    И звенит стекло:
    "Как тебя любили мы,
    Сколько лет прошло".

    Улыбнется мне отец,
    Брат нальет вина,
    Даст мне руку без колец,
    Скажет мне она:

    "Каблучки мои в пыли,
    Выцвела коса,
    И звучат из-под земли
    Наши голоса".
    Марина Ивановна считала, что она имеет полное право занять место за столом поэта. Ощущение брошенности и ненужности было обострено до крайности. В марте 1941 года у нее родилось ответное стихотворение:
    Всё повторяю первый стих
    И всё переправляю слово:
    - "Я стол накрыл на шестерых"...
    Ты одного забыл - седьмого.

    Невесело вам вшестером.
    На лицах - дождевые струи...
    Как мог ты за таким столом
    Седьмого позабыть - седьмую...

    Невесело твоим гостям,
    Бездействует графин хрустальный.
    Печально - им, печален - сам,
    Не позванная - всех печальней.

    Невесело и не светло.
    Ах! не едите и не пьете.
    - Как мог ты позабыть число?
    Как мог ты ошибиться в счете?

    Как мог, как смел ты не понять,
    Что шестеро (два брата, третий —
    Ты сам - с женой, отец и мать)
    Есть семеро - раз я на свете!

    Ты стол накрыл на шестерых,
    Но шестерыми мир не вымер.
    Чем пугалом среди живых —
    Быть призраком хочу - с твоими,

    (Своими)... Робкая как вор,
    О - ни души не задевая! —
    За непоставленный прибор
    Сажусь незваная, седьмая.

    Раз! - опрокинула стакан!
    И всё, что жаждало пролиться, —
    Вся соль из глаз, вся кровь из ран —
    Со скатерти - на половицы.

    И - гроба нет! Разлуки - нет!
    Стол расколдован, дом разбужен.
    Как смерть - на свадебный обед,
    Я - жизнь, пришедшая на ужин.

    ...Никто: не брат, не сын, не муж,
    Не друг - и всe же укоряю:
    - Ты, стол накрывший на шесть - душ,
    Меня не посадивший - с краю.
    Это стихотворение оказалось последним в ее творчестве. Интересно, что Арсений Александрович впервые прочел его только в 1982 году. "Для меня это было как голос из-под земли", — признавался Тарковский.
    #МосковскиеЗаписки
    В серебре лепестки хризантемы

    На смёпках со 104 Израильской



Страница 4 из 4 ПерваяПервая ... 234

Информация о теме

Пользователи, просматривающие эту тему

Эту тему просматривают: 1 (пользователей: 0 , гостей: 1)

Ваши права

  • Вы не можете создавать новые темы
  • Вы не можете отвечать в темах
  • Вы не можете прикреплять вложения
  • Вы не можете редактировать свои сообщения
  •  
И как мы все понимаем, что быстрый и хороший хостинг стоит денег.

Никакой обязаловки. Всё добровольно.

Работаем до пока не свалимся

Принимаем:

BTС: BC1QACDJYGDDCSA00RP8ZWH3JG5SLL7CLSQNLVGZ5D

LTС: LTC1QUN2ASDJUFP0ARCTGVVPU8CD970MJGW32N8RHEY

Список поступлений от почётных добровольцев

«Простые» переводы в Россию из-за границы - ЖОПА !!! Спасибо за это ...



Яндекс цитирования Яндекс.Метрика

Архив

18+