Показано с 1 по 6 из 6

Тема: Скульптор Юлия Сегаль: ОДИНОКИЙ ГОЛОС ЧЕЛОВЕКА

  1. #1
    Регистрация
    15.07.2019
    Адрес
    Мигдаль Ха Эмек Израиль
    Сообщений
    1,381

    По умолчанию Скульптор Юлия Сегаль: ОДИНОКИЙ ГОЛОС ЧЕЛОВЕКА

    С Юлей Сегаль мы знакомы уже лет десять. Первая ещё неумелая выставка на моём первом сайте была сделана по фотографиям её скульптур. Именно она встречала меня в деревне художников Санур в Самари незадолго до итнаткутной ликвидации. Это её работы напротяжении многих лет украшают иерусалимскую русскую библиотеку. Поэтому, когда увидел интервью с ней в газете "Вести", появилось желание распространить его как можно шире, добавив фотографии её работ, экспонировавшихся на выставке на стадионе "Тедди" в Иерусалиме 27.11.2008 г.
    Михаил Польский.

    Одинокий голос человека
    в обмен на выживание

    АЗАЗ-ЛИВШИЦ

    Считается, что художники делятся на исповедников и декораторов. Ван-Гог — исповедник, Матисс — декоратор. Скульптор Юлия Сегаль относит себя в искусстве к исповедникам. Делает то, что близко ее душе.
    — Юлия, как вы стали скульптором?
    — Случайно. Во время войны жили мы сначала в Актюбинске, потом в Алма-Ате. Жили так тяжело, так бедно, что рубль на школьную фотографию боялась у мамы попросить — она сразу бледнела. >>>

    2.
    В бане неловко было раздеться из-за бесконечных заплат на белье. Какие уж карандаши — я пластилина никогда не видела! Но однажды (это случилось в первом классе) у одной девочки увидела красно-синий карандаш, представляете, какое сокровище! Я его украла, меня разоблачили, но мне ни капельки не было стыдно, только очень досадно — я так мечтала о нем, а ей он был ну совсем ни к чему. Потом, уже лет в шестнадцать, я тогда училась в строительном техникуме в Алма-Ате, зашла к однокурснику в общежитие и увидела, что он из гипса вырезал фигуру юноши, борющегося с барсом. Фигура — напряженные мышцы, движение, а лицо — как маска. Я сказала: «Надо подправить тут и тут». А он в ответ протянул мне скальпель: «Исправляй!» От первого прикосновения инструмента к гипсу у меня прямо кишки задрожали от счастье, но поняла, что ничего не умею. Пошла и тут же купила пластилин, догадалась смешать разные цвета (чистые они были ужасны!) и на уроках стала лепить всякие живые смешные хари.

    3.
    Слеплю, надену на палец, как куклу, и выставлю за спиной на всеобщий показ — все смеются. Постепенно рожицы стали получаться такими, как я их задумала. Много лет спустя пожаловалась мужу: «Настоящие художники делают множество вариантов, пока добиваются точного воплощения замысла, а у меня после первого — только хуже и хуже».
    А он ответил: «Ты просто не понимаешь, какой дивный подарок получила от природы. Все предварительные варианты отсекаются у тебя на уровне подсознания, и на-гора выдается лишь последний, окончательный».
    Глядя на работы скульптора, и ранние, и современные, убеждаешься в меткости этого замечания. Композиции ее лаконичны, точны, узнаваемы. В них простые предметы, окружающие нас в ежедневном городском быту, — стол, радиатор, раковина, телевизор, часы, но складывается из них образ не быта, а бытия. >>>

    4.
    В Музее вооруженных сил в Москве находится «Теплушка», одна из самых известных работ Сегаль, можно сказать, хрестоматийная. Огромная железная коробка на колесах, мятая и продавленная. В проеме, перегороженном грубым прутом, толпятся люди. Прут и защищает, и отделяет их от внешнего мира, в который они настороженно, с тревогой, ожиданием, любопытством вглядываются, жадно хватая воздух. Образ бездомности, лишений, борьбы за жизнь — образ войны.
    «Ехали мы в эвакуацию в Казахстан из Харькова бесконечно долго, было то нестерпимо холодно, то так же нестерпимо жарко, и постоянно все громыхало. Но самое страшное начиналось, когда на остановках мама, неуклюже пригибаясь, пробиралась под вагонами за кипятком, а поезд мог тронуться в любую минуту. Помню себя цепенеющей от склизкого страха, твержу безостановочно: «Скорее, скорее, возвращайся же!» Это болезненное воспоминание еще глубже закрепилось в Актюбинске, где я с высокого моста — мы жили возле железнодорожных путей — следила за поездами с солдатами, которые шли и шли. Я чувствовала, что людей в железных громыхающих ящиках ждет беда, и этот тоскливый ужас долго занозой сидел в душе, пока я не вылепила этот рельеф».>>>

    5.
    — Юлия, в Российской еврейской энциклопедии написано, что вам удалось «в скульптуре воплотить одиночество городского человека». В 70-80-е годы у вас много композиций с одинокими, вертикально вытянутыми человеческими фигурами (иногда и без них) в городском интерьере. Человек, застрявший в лабиринте стен, поставленных под разными углами («Микрорайон»), или мужчина, прислонившийся в глубоком раздумье к опустевшей садовой скамейке, рядом с которой стоит неуклюжая бетонная урна («Осень»). Сильный эмоциональный эффект ваших работ достигается строгим отбором и точно выверенным расположением составляющих элементов композиции, вы безупречно «разыгрываете фигуры и предметы в пространстве». И не только на тему одиночества. Например, композиция из продавленного кресла и такого же старого венского стула. Называется «Последняя любовь». Толстые лапы-подлокотники кресла тщетно пытаются дотянуться до стройного легкого стульчика — так и слышишь их безмолвный диалог! >>>

    6.
    — Знаете, когда мне было четырнадцать-пятнадцать лет, меня посылали ломать ветки саксаула, чтобы уложить в поленницы. Их ни распилить, ни разрубить, можно только разбить о камень, когда найдешь «слабую точку». Я как-то всегда видела, каким боком надо развернуть корягу, чтобы она разлетелась на куски от одного удара. Научиться этому нельзя. Разумеется, школа, учеба это свойство развивают, но без чувства «как правильно расположить предметы в пространстве» не может быть скульптора. А одиночество? Одиночество — это вещь экзистенциальная. Особенно в толпе... >>>

    7.
    — Вещи в ваших композициях — это прежде всего символы?
    — Нет, что вы! Мне они всегда интересны. Еще студенткой я больше всего любила делать композиции «по наблюдению». К заданию на тему «Мир, труд, май» не знала, как подступиться, а «человека, уснувшего в метро» или «женщину, моющую пол» лепила с легкостью. Я потому и выдержала конкурс в институт имени В. И. Сурикова, что вместо двух требуемых композиций сделала семь за то же время. Мне всегда нравилось превратить в скульптуру увиденное в реальной жизни.
    У моего знаменитого однофамильца, американского скульптора, столпа поп-арта Джорджа Сегаля много сходных со мной сюжетов, даже как-то противоестественно много совпадений. Интересно было бы узнать, не родственники ли мы. Даже первые композиции после окончания скульптурного отделения у нас совпадают: голова без шеи, опирающаяся на руку. Ему тоже интересен человек в современном пространстве, его тема — «человек и вещь», «человек и город». Однако он берет реальный стул, оконную раму, дверь — вещи массового производства, стандартные, у которых нет и не может быть индивидуальности, — и сочетает их с фигурами людей, которые он «формует». Это техника создания посмертных масок, только форма снимается не с трупа, а с живого человека. Такое сочетание производит сильнейшее впечатление. Ты видишь не человека, а оттиск того, что им было, на реальном фабричном стуле. Происходит отчуждение человека, превращение его в вещь. Только реальные вещи присутствуют в композициях как абсолютно самодостаточная концепция дизайна, на фоне которой скульптурные образы людей выглядят необязательными и легко заменяемыми. Это травматично, даже мучительно и потому современно.
    В мои композиции вещи попадают прежде всего потому, что с ними была связана та или иная конкретная жизненная ситуация. Для меня вещи всегда одушевленные. Они живут своей отдельной насыщенной жизнью, но эту жизнь вдохнули в них люди: те, кто сидел на этих стульях, скамейках, за этими столами, жил в этих стенах. Помните слова чеховской героини: «Дорогой многоуважаемый шкаф»? Для нее именно этот шкаф особенный и неповторимый, наполненный воспоминаниями детства. И я живу такими ощущениями. Кто-то скажет, что это старомодно, сентиментально. Сейчас время гораздо более жесткое, беспощадное к сантиментам. Но что поделаешь? Помните Окуджаву:

    Каждый слышит,
    как он дышит. Как он дышит,
    так и пишет, Не стараясь угодить...
    Если я так дышу — куда от себя деться? Вот, например, уже в Израиле я сделала композицию «Пальто отца». Такое усталое пальто с вытянутыми на локтях рукавами, может, влажное от дождя или снега. И портфель — такой «пожилой», потрепанный. А Джордж Сегал ставит рядом с отформованной мумией человека настоящую новенькую кожаную фабричную сумку. А мне и фигуры человека здесь не надо, о нем говорят вещи — и как он устал, и как продрог.
    Правда, однажды я «задышала» по-другому. После окончания Суриковского все мои друзья разъехались, Москва вокруг меня опустела, я оглянулась и внезапно увидела совсем другой город. Человеческая жизнь предстала загнанной в безликие бездушные коробки — жилищ, лифтов, телефонных будок, поездов метро и трамваев. Так на волне этого настроя и возникла серия «Коробки».
    Есть такая метафора: «Открыть дверь в жизнь». Есть и каждым пережитый момент: увидеть, первый шаг ребенка. В одной из композиций Юлия воссоздает на первый взгляд легко узнаваемую бытовую ситуацию, но в ней высокий философский мотив: маленький ребенок (годовалая дочка) выглядывает из-за слегка приоткрытой двери. «Разрезанный» рельеф телескопически приближает к нам, зрителям, ребенка. Мы физически ощущаем безбрежность открывшегося перед ним мира. Реальная осязаемость двери, беззащитность младенческого затылка, ручонка на тяжелой массивной стене где-то внизу, почти у пола — все воспринимается по-иному в мягком свете, льющемся сверху, из пространства. Наверное, это и есть суть мастерства: просто и лаконично столь немногим выразить так много.
    — Юлия, как родилась идея «разрезать» рельеф ?
    — У меня была маленькая мастерская, а округлая скульптура — вещь громоздкая, тем более что хотелось сделать не
    только фигуру человека, но и его окружение. Нашла выход — делать рельефы, но классический рельеф — это иллюзия пространства. Все, что на дальнем плане, нужно лепить более тонким слоем — чем дальше, тем тоньше. Меня это почему-то раздражало, какое-то ощущение духоты — как пыльный задник в театре, изображающий небо или перспективу города. Захотелось прорвать этот задник, сделать в рельефе дыру в виде окна или двери. Это категорически запрещено в классическом рельефе, и зритель привык довольствоваться иллюзией пространства. А если сделать отверстие, окно например, то возникает острое ощущение, что там за рельефом громадное пространство, а то, что на первом плане, становится ближе, роднее, и зритель превращается в соучастника происходящего, сопереживает. Мне до сих пор нравится делать такие рельефы. Они имели успех, и даже кто-то из искусствоведов написал, что это чуть ли не революция в искусстве рельефа. Если это и революция, то получилось это случайно.
    Большая часть работ Юлии, как и большая часть ее жизни, осталась в России — в Третьяковской галерее, в Русском музее в Санкт-Петербурге, в Художественном музее Ярославля. Вильям Мейланд в предисловии к каталогу московской выставки в 1987 году написал: «Юлия Сегаль сумела дать положительный ответ на знаменитый вопрос поэта: «А вы ноктюрн сыграть смогли бы на флейте водосточных труб?»
    — Юлия, как складывалась ваша творческая жизнь в Москве?
    — Знаете, если бы вы говорили с кем-то, кто жил в Москве в семидесятые-восьми-десятые годы и интересовался изобразительным искусством, и в частности скульптурой, вам бы с ходу назвали не меньше десятка известных тогда имен: Шаховской, Кра-сулин, Жилинская, Пологова, Соколова, Неймарк, Шимес, Машаров, Соскиев, Древин...

    Я никогда не думала, что на этом ярком фоне могут быть замечены мои небольшие тихие работы. Делала я их, собственно, урывками, в небольших перерывах между заказами, мы эти заказы называли халтурой — семью-то кормить надо. Кстати, бесконечные бюсты Ленина так и называли кормильцами. Придешь, бывало, на художественный совет, сидят скульпторы с фотографиями готовых работ и перешептываются: «У тебя кто?» В ответ: «Кормилец. А у тебя?» Тот вздыхает: «И у меня кормилец». Однажды я пришла просить работу, мне говорят: «Ничего нет, только Ленин». Я им: «Ой, я это не могу». Они мне: «Ладно, не лучше других, сделаете!» Я взяла, год мызгала, так и не сумела. В основном пробавлялась декоративной скульптурой для детских учреждений на тему сказок. Это была самая дешевая категория.
    Правда, с каждой выставки министерство культуры покупало что-то из моих работ, я даже не успевала их сфотографировать. В Алма-Ате моя приятельница, большая любительница искусства, дарила моей маме журналы и книги, где меня упоминали добрым словом. Я не придавала этому значения, так как перед глазами всегда были более крупные, более талантливые художники. Но уже живя в Израиле, я как-то попросила приятеля привезти мне пару небольших рельефов. Он понес их на спецкомиссию, призванную следить, чтобы не вывозили из России особо выдающиеся художественные ценности. Ему сказали: «О, какие работы вы вывозите!» Он возразил: «Да что в них? Это же бетон!» А ему в ответ: «Это не бетон, это Сегаль!» Я когда узнала, ахнула: «Кто-то помнит? Кто-то знает мое имя?» Но и этого мало, с ним передали мне записку одного из членов этой комиссии с просьбой: если я остаюсь в Израиле навсегда, подарить мои работы музеям России. «Мы возьмем все!» — написал он. Конечно, я была рада. Ведь я не раз видела, что происходит в мастерских умерших или уехавших: новый хозяин просто выносит все, что осталось, на помойку. И я специально поехала в Москву и все раздала. Это был 1997 или 1998 год, там была такая нищета, Третьяковка делала выставки кошек, сдавала целый этаж под коммерческий магазин, чтобы как-то выжить. И вот приезжали из музеев энтузиасты, закутывали мои хрупкие (из гипса) работы в какие-то детские одеяльца, старые юбки-кофты и на руках, как младенцев, уносили в машину. Я понимала — будут беречь. Часть взяла Третьяковская галерея и больше всех — ярославский Художественный музей. Уезжая, я оглянулась — мастерская была абсолютно пуста.
    Я расплатилась с Россией за то, что выжила в эвакуации, за то, что училась в художественном вузе, за то, что всю жизнь у меня была любимая профессия. Спасибо, Россия, и прощай. Не приеду больше. Я теперь дома живу.
    — Юлия, у вас переезд в Израиль вызвал всплеск работ, посвященных корням, в частности вашему отцу. Вы упомянули «Пальто», а есть еще другая — фигура еврейского идеалиста-мечтателя: большая упрямая голова на худеньком теле задрана к небу — как будто бы в ожидании знака сверху.
    — Мой отец был следователем по уголовным делам, свято верил во все мифы коммунизма, работал по ночам, если сомневался в виновности подсудимого, так боялся засудить невиновного, подвести советское правосудие! Как-то в 80-е годы, когда уже все всем про советский режим и утопию коммунизма было ясно, я ему это высказала, довольно зло. Он сидел в кресле, я стояла над ним. И тогда он поднял на меня прозрачные
    голубые глаза, полные слез, и прошептал: «А идея?» Это был мой отец, да будет светлой его память.
    — Что серьезно повлияло на становление вашего характера?

    — Мне было девять лет, когда из Актюбинска мы переехали в Алма-Ату, в район, где жили казахи и переселенные казаки. Там впервые услыхала слово «жидовка». Там меня начали бить за то, что я еврейка. Обязательно двое-трое мальчишек поджидали после уроков, а ведь в школе я к ним так старательно подлизывалась — давала списывать уроки, заискивающе разговаривала. Как-то решилась сказать об этом отцу. Он мне ответил: «Юленька, проверь себя, может быть, ты с ними высокомерна?» То есть просить помощи было неоткуда. И вот однажды иду из магазина с буханкой хлеба, уже буквально 50 метров до моего дома, и вдруг трое верзил. По ухмылке вижу, сейчас они хлеб отберут, меня повалят в грязь и изобьют. И тут у меня внутри что-то щелкнуло, такая холодная бешеная решимость: «Убью их!» Посмотрела вокруг — этот камень маловат, этот не поднять, а вот этот — в самый раз. Я наклонилась, аккуратно положила возле ног хлеб, подняла высоко над головой этот камень. Они побежали от меня. И я поняла: все, это освобождение. Буду бить. И стала бить. По одному, без всякой причины, впрок, чтобы не вздумали. Через год меня избрали председателем совета дружины. Никто меня уже пальцем не смел тронуть.
    Юлия Сегаль живет на третьем этаже пятиэтажного дома в одном из районов Иерусалима. Вокруг дома на общественном пустыре она сама, только своими силами, создала удивительный сад. Семнадцать плодовых деревьев — гранат, персик, слива, вишня, инжир, апельсины. Длинный проход к дому увит пассифлорой, есть террасы и дорожки, выложенные мозаикой из битого щебня по всем правилам паркового искусства. А в углу, возле забора, на холмике — масличное дерево упирается веточками прямо в небо.
    — Юлия, вы все время говорите «мой сад, мой сад», он ведь не ваш личный?

    — Нет, конечно. Сад принадлежит всем жильцам. Летом всех приглашаю собирать фрукты, так они учатся его беречь, но одалживаться ни у кого не хочу, все покупаю для сада сама. Да, это на самом деле мое здоровье. Когда во время пресловутого размежевания нас выгнали из Санура (Сегаль жила в этой деревне художников одиннадцать лет, и ее работы санурского периода можно увидеть в Русской городской иерусалимской библиотеке. — Т. Л.), такая боль в сердце была, не знала, куда с ней деться. Набросилась на эту бесхозную землю, каждый камень, который из нее выкорчевывала, будто сваливался с моей души. Сажала деревья, цветы, сделала террасы, дорожки. В общем, лечила себя и вылечила. Теперь это мой Дом.

    — Скажите, какой самый важный итог вы бы могли сейчас подвести?
    — В юности я училась два года в Харьковском художественном училище. На всю жизнь запомнила преподавателя истории искусств. Но я с его стороны как раз всегда ощущала одобрительный интерес. Ему нравилось, что каждую свободную минуту я трачу на чтение. Однажды на лекции о Джотто он произнес непонятную фразу и внимательно посмотрел именно на меня: «Это было начало конца». Я поняла, что должна запомнить, что это важно, но что он имел в виду? Заря Возрождения, освобождение от пут средневековья, при чем здесь «начало конца»? Только с опытом пришло понимание: то, что сегодня мы докатились до выставления реальной мусорной корзины как музейного экспоната, началось, когда из искусства убрали идею Бога и оставили в центре мироздания только человека.
    Мы каждый в этом мире судья и палач, прежде всего, самих себя

  2. #2
    Регистрация
    15.07.2019
    Адрес
    Мигдаль Ха Эмек Израиль
    Сообщений
    1,381

    По умолчанию

    Интервью Юлии Сегаль. Галерея Дукат

    Юлия Ароновна Сегаль (род. 1938, Харьков, Украина) — знаменитый израильский скульптор. В 1971 году закончила Московский Государственный художественный институт им. Сурикова. Член Союза художников СССР. С 1994 года живет и работает в Израиле.Художник Хаим Сокол описал талант Юлии Сегаль, как дар "помнить чувствами" - ее работы вызывают волнение и переживания, а не воспоминания о датах или событиях, чего очень сложно добиться с помощью скульптуры. Тем не менее, ей удается выразить чувства с помощью шершавого бетона и меди. Каждая работа скульптора - целый мир воспоминаний, который можно подержать в руках и ощутить всю тяжесть прошлого. Юлия Ароновна рассказывает искусствоведу Иванне Стратийчук о детстве, юности, учебе и своем творческом пути накануне выставки, которая проходила в конце 2016 года в галерее Дукат в Киеве.


    Мы каждый в этом мире судья и палач, прежде всего, самих себя

  3. #3
    Регистрация
    15.07.2019
    Адрес
    Мигдаль Ха Эмек Израиль
    Сообщений
    1,381

    По умолчанию

    Почитайте эту статью о Юлии Сегаль.
    Я лишь выбрал из нее немного.

    Два скульптора: Юлия Сегаль и Веред Аронович. Новая выставка в музее Иланы Гур

    Источник

    Вещь есть пространство, вне коего вещи нет.
    Иосиф Бродский
    Я помню свои ощущения, когда впервые увидела скульптуры-рельефы Юлии Сегаль в галерее в Санур – в поселении, разрушенным правительством в жуткий год размежевания. Я застыла перед ними, а фигуры и вещи в этих скульптурах существовали, жили, дышали. Такие же чувства вызвали ее скульпторы на выставке на стадионе «Тедди» в Иерусалиме в 2008 году. Жизнь в СССР была втиснута в рамки дозволенного – может, поэтому до сих пор в работах Юлии чувствуется некая невидимая рамка – линия разрешенного, силуэт прошлого в остром ощущении советской действительности.




    Юлия Сегаль - фото Анна Роз, дочь Юлии Сегаль. Фото-художница

    Юлия – известна и в то же время не стремится к публичности. Ее фигуративные скульптуры- рельефы из бронзы также «закрыты» для быстрого взгляда. Понимание их драматизма, их динамики приходит постепенно, также постепенно как погружение в ее театр скульптур, требующих от зрителей времени и созерцания, как и судьба человека, судьба поколения. На выставке представлены небольшие рельефы, портреты. Нет лишних деталей, но есть узнаваемость, философская простота, символическая, воздушная и выразительная конструкция бытия.
    Юлия Сегаль – супер-известная и мало знакомая. Ее знают музейные работники и коллекционеры, постоянные посетители выставок. Куда меньше – широкая публика, не часто попадающая в ее студию в Иерусалиме (кстати, в 2006-м году Юлия Сегаль была награждена медалью «Олива Иерусалима»). О Юлии написаны много статей, взято много интервью, ее работы выставлены в лучших музеях, но при этом она остается скрытой от широкой публики.....

    Бродский писал в «Конце прекрасной эпохи»:
    «... даже стулья плетеные держатся здесь
    На болтах и ​​на гайках».

    Юлия Сегаль смогла из той эпохи вырваться, сохранив своих работах ее очертания, суровость и придав им мягкую лиричность воспоминаний. Эстетика времени у нее – пронзительная, вечная, иногда безнадежная. Работы, созданные в Израиле - цветные, в них меньше метафоричности, больше лиц и личности. Нежность и печаль, одиночество «маленького человека», типажи настроения и настроя вещей – поникшее старое пальто на вешалке, потертый портфель в углу, очки, забытые в кресле...
    Портреты – их немало будет на выставке в Яффо. В интервью Татьяне Азаз-Лифшиц Юлия Сегаль говорила о своем искусстве: «В мои композиции вещи попадают прежде всего потому, что с ними была связана та или иная конкретная жизненная ситуация. Для меня вещи всегда одушевленные. Они живут своей отдельной насыщенной жизнью, но эту жизнь вдохнули в них люди: те, кто сидел на этих стульях, скамейках, за этими столами, жил в этих стенах. Помните слова чеховской героини: «Дорогой многоуважаемый шкаф»? Для нее именно этот шкаф особенный и неповторимый, наполненный воспоминаниями детства. И я живу такими ощущениями. Кто-то скажет, что это старомодно, сентиментально. Сейчас время гораздо более жесткое, беспощадное к сантиментам. Но что поделаешь?»




    Работы Юлии Сегаль - фото Анна Роз

    Монументальной скульптуры в активе Юлии Сегаль немного. Многие видели в центре Иерусалима, на улице Гилель ее «Расцветший мольберт». Отлитый в бронзе цветущий мольберт с едва пробившейся через подрамник зеленью отныне и навсегда установлен в центре Иерусалима на улице Гилель - в память о художнике и педагоге Матвее (Мордехае) Липкине, убитом арабскими террористами 8 июля 1993 года, и обо всех жертвах террора (спонсоры – еврейская русскоязычная община Бостона).



    Прекрасно написал о Юлии Сегаль художник Хаим Сокол: «Она обладает врожденным даром помнить чувствами.Такой вид памяти чрезвычайно активен - достаточно малейшего импульса, прикосновения, запаха, вкуса или даже просто взгляда на случайный предмет, чтобы пробудить в человеке бурю воспоминаний. Но вспоминаются при этом настроение, душевное волнение, различные переживания, которых в жизни человека гораздо больше, чем конкретных дат и событий. Передать, артикулировать, просто пересказать все это очень сложно. Для этого требуется масштаб романа, многомерность кино, тотальность инсталляции.
    Тем не менее, Юлии Сегаль удалось выразить все это посредством тех немногих инструментов, которые предоставляет фигуративная скульптура: материал, форма, объем, сюжет. Работы Сегаль, как правило, монохромны. Это серый цвет бетона, водосточных труб, старого асфальта. Оттого возникает почти тактильное ощущение, что объект как будто проступает сквозь стену. Неслучайно излюбленным форматом художницы становится рельеф. Рельеф - это неровность, шероховатость, выступ на поверхности (и неважно, горизонтальная эта поверхность или вертикальная). Его можно ощутить ладонями.
    Скульптура Сегаль необычайно тактильна. Даже материал у нее всегда неровный, со множеством бугорков, шершавый, как мозолистая рука или как кирпичная стена. Это усиливает и без того огромное внутреннее давление, которое оказывает форма на материал. Кажется, что она вот-вот разорвет молекулярные связи и вырвется на свободу, оставив материю, как лягушачью кожу. Чувствуя это напряжение, Сегаль начинает делать разрезы в своих рельефах, прорубает в них окна и двери. Можно сказать, она создает в них свет. Рельеф приобретает объем, рождается новое пространство. Так возникают миры-воспоминания Юлии Сегаль. Они всегда небольшие, как будто мы выросли, а они нет. Поэтому в них можно заглядывать, можно взять в руки, поставить на стол. Каждая работа Сегаль - сама по себе вещь, или, точнее, Вещь.

    Юлия Сегаль создает портреты-метонимии. Предметы вместо людей - старое пальто, инвалидное кресло, детский столик. Но ее объекты не антропоморфны (или, точнее, они антропоморфны настолько, насколько старая вещь повторяет фигуру хозяина). Сегаль воссоздает в деталях реальные вещи, тем самым как бы возвращая их себе из времени. Однако вещи эти чужие. И если своя вещь, как уже было сказано, позволяет хотя бы символически преодолеть смерть, то чужая, напротив, мучительно подчеркивает ее присутствие. Таким образом, художница обнажает пустоту, которая образуется в пространстве и времени с уходом каждого человека. И вэтой пустоте пронзительно звучит «Голос тонкой тишины».

    Российский художественный критик, искусствовед и поэт Вильям Мейланд:
    «То, что делает в искусствеЮлия Сегаль, принято называть камерным творчеством. Ее произведения, как правило невелики по размерам и часто представляют собой изображения бытовых жанровых сцен. Вместе с тем, вглядываясь в ее композиции разных лет, в том числе крайне редкие в скульптуре городские пейзажи и интерьеры, постоянно ловишь себя на мысли, что в лучших своих работах Сегаль разворачивает перед нами не столько картину современного городского быта, сколько всеобщего, по-философски осмысленного бытия...»


    Скульптор Марат Бабин:
    «...она современна именно потому, что не думает об этом... Это дает ей возможность сосредоточиться и увидеть прекрасное там, где раньше его не видели, и создавать его из материала, которым до нее никто не пользовался. ... Сегаль предпочитает обращаться к устойчивым темам искусства. В скульптуре после нескольких веков работы на публику и возникновения в результате этого процесса фронтальной рисованной пластики ее любовь к простоте, воздуху и пространству особенно ценна. Впрочем, адреса у Сегаль тоже есть, но далекие, из которых трудно заимствовать. Не ближе Ренессанса, а то и Антики. Это тоже многого стоит - знать, что не с луны мы свалились, и не клоун какой-нибудь нас вытащил из шляпы».




    Юлия Сегаль:
    «... Очень люблю город - лица трамваев и машин, усталые шеи экскаваторов, незаметную трудную жизнь водосточных и прочих труб, одноглазые фонари, и переплетения проводов над улицами, стены, двери, вывески... а железная дорога! товарные вагоны, цистерны! Все они «желают быть воспеты и непременно голосом моим». Это не мои слова, это Белла Ахмадулина, которую тоже нежно люблю. Я вообще глубоко уважаю всех, кто хоть что-то пытается делать не по трафарету, без заведомого оригинальничанья, конечно. В жизни люблю все простое и не люблю «изящное». Простую одежду и пищу, некрашеные заборы, запахи полыни, дыма, навоза (что по мне лучше духов); незабудки в траве лучше гладиолусов вазе, а худая коза красивее павлина. Вообще хорошо, когда видна конструкция, когда комнаты пусты, а окна открыты, стол без скатерти, а лампа без абажура».


    Юлия Сегаль - фото Анна Роз
    Мы каждый в этом мире судья и палач, прежде всего, самих себя

  4. #4
    Регистрация
    06.03.2006
    Адрес
    Петах-Тиква
    Сообщений
    103,335

    По умолчанию

    ordekhai Lipkin and All Victims of Terror, Jerusalem







    Твой путь был прям и прост

    Your path was straight and simple

    и пусть ты не дошел
    And even if you did not reach the end;

    и сыновей своих увидишь ты не скоро
    And long before you see your sons again

    пусть твой подрамник пуст
    и не натянут холст

    And though there’s no canvas on the stretcher

    но твой мольберт расцвел
    как посох Аарона

    Like Aaron’s rod your easel flowered


    Ю.Сегаль --
    J. Segal --


    Memorial to the Artist Mordekhai Lipkin and All Victims of Terror, Jerusalem
    2012, Bronze, height 2,40 m




















    Monument to Grigory Kapustin,Donetsk, Ukraine





    Monument to Grigory Kapustin, Discoverer of the Donetsk Coal Basin
    Aluminum, height 2.80 meters
    Donetsk, Ukraine
    В серебре лепестки хризантемы

    На смёпках со 104 Израильской



  5. #5
    Регистрация
    15.07.2019
    Адрес
    Мигдаль Ха Эмек Израиль
    Сообщений
    1,381

    По умолчанию

    Спасибо.
    Мы каждый в этом мире судья и палач, прежде всего, самих себя

  6. #6

    По умолчанию

    Скульптор Юлия Сегаль.


    ​Живите здесь и получайте все что вы хотите здесь.
    Там жизни нет. Там только холод.

    Правда и
    истина одна - только твоя

Информация о теме

Пользователи, просматривающие эту тему

Эту тему просматривают: 1 (пользователей: 0 , гостей: 1)

Ваши права

  • Вы не можете создавать новые темы
  • Вы не можете отвечать в темах
  • Вы не можете прикреплять вложения
  • Вы не можете редактировать свои сообщения
  •  
И как мы все понимаем, что быстрый и хороший хостинг стоит денег.

Никакой обязаловки. Всё добровольно.

Работаем до пока не свалимся

Принимаем:

BTС: BC1QACDJYGDDCSA00RP8ZWH3JG5SLL7CLSQNLVGZ5D

LTС: LTC1QUN2ASDJUFP0ARCTGVVPU8CD970MJGW32N8RHEY

Список поступлений от почётных добровольцев

«Простые» переводы в Россию из-за границы - ЖОПА !!! Спасибо за это ...



Яндекс цитирования Яндекс.Метрика

Архив

18+