Мама
Не уверен, что правильно выбрал раздел
Пум
Мама
8 июля 2020 года в 3 часа дня у меня умерла мама.
В жизни каждого человека могут быть две страшные даты: смерть отца и смерть матери. Папа умер в ночь с 8 на 9 ноября 1986, то есть 33 года и 8 месяцев назад. Ему было 52 года. Он умер скоропостижно. Вот был – и нет. Весть - как удар по голове. Шок. Долго не мог прийти в себя. И сейчас с ужасом вспоминаю те дни. Боль не прошла до сих пор. Но за три десятка лет притупилась. Папа для меня – сладкое, тёплое воспоминание о детстве и юности. А мама – свежая рана.
В 14:56. А я всегда думал, почему-то, что это будет ночью.
Сидел возле неё, поглядывал на монитор. Пульс был высокий 100-140. Вдруг стал снижаться. Я даже обрадовался. Но он резко пошёл вниз. Потом упал до 0. Подвело ещё и то, что однажды это уже было. Тогда оказалось, отошёл контакт. И в этот раз пульс снова поднялся до 29, но потом снова – 0.
Я крикнул медсестру. Она врача. Попробовали реанимировать. Из палаты всех выгнали, но сквозь приоткрытую дверь я видел, как медсестра делает непрямой массаж сердца. К сожалению, ничего не помогло.
Вот, ведь секунд 20 пялился в монитор. Врач говорит, что эти 20 секунд всё равно ничего не решили бы. И всё-таки…
Спасибо врачу и персоналу. Отнеслись очень чутко. Также как сосед по палате и родственники другого соседа (Да! Палата получилась совместная, мужчины и женщины вместе)
Вот, вроде был морально готов к этому и говорил с людьми спокойно. А потом прикоснулся к ней, а она тёплая. Вот тут я расплакался.
Приехала двоюродная сестра с мужем. Отвезли меня домой.
Если папа умер скоропостижно, то мама долго болела. Последние 4 с половиной года были очень мучительны. И я знал, что мама скоро умрёт. Тем более, в последние дни. Хотя и надеялся на чудо... Какое чудо? Что мама поправится, встанет и мы поедем домой? Нет, на чудо, что в этот раз пронесёт. Что она поживёт ещё хоть немного. И вот, оказывается, к маминой смерти готов не был. Наверное, к этому невозможно быть готовым.
Подумал: вот умру я, умрут все, кто знал мою маму. И что от неё останется? Мама написала книгу рассказов «Дороги, которые нас выбирают». Но что о ней можно сказать, по этой книге? Это, ведь, не воспоминания, а рассказы на основе воспоминаний. Где-то изменены имена. Где-то события. Что-то, вообще – чистый вымысел. А мне хочется сохранить хотя бы память о маме, раз уж её саму сохранить не удалось. И не только в моей голове.
Я хочу написать произведение-мемориал. Просто воспоминания о маме. Если бы я был художником, я бы написал мамин портрет, если бы был композитором – посвятил бы ей музыку. Ну, а раз я пишу, то я напишу о маме.
Это не будет её биография с изложением фактов в хронологическом порядке. Это будет поток сознания. То есть излагать я буду в том порядке, в котором буду вспоминать.
Не хочу, чтобы получилось приторно. В жизни нашей не всё было гладко и сладко. Не буду врать. И ссоры были и скандалы. Характер у мамы был сложный. Но я постараюсь писать только о хорошем.
Нет, всё-таки, сначала изложу её биографию. Постараюсь, предельно кратко.
Моя мама Шмерлинг Анна Александровна родилась в ноябре 1928 года в посёлке Сураж Витебской области. В паспорте стоит дата 8 ноября, но она примерная. Бабушка точно не помнила дату рождения дочери. Вот и такое бывает. Грудным младенцем маму привезли в Ленинград, где она прожила большую часть своей жизни. И блокаду тоже. Хотя, не до конца. В один из дней маму вместе с семьёй эвакуировали по Дороге Жизни. В Саратов.
Несколько слов о нашей семье. Дедушка Шая (Александр) Израилевич и бабушка Блюма (Берта) Ефимовна. Оба умерли рано. Дедушка в 1966, бабушка – в 1970. У них было 3 дочки: старшая Полина, средняя – моя мама и младшая Вера. И сын Игорь.
Тётя Паша. Работала учительницей младших классов. Муж – дядя Аркадий. Дочь Дина – старше меня на 7 месяцев. Муж Нахман.
Тётя Вера. Юрист. Муж дядя Саша. Это самая плодовитая ветвь в нашей семье. Детей назову и внуков и правнуков уже перечислять не буду. У тёти Веры и дяди Саши было двое детей: Галя и Володя. Муж Гали – Миша жена Володи – Света, дети Люба. Тётя Вера умерла в 1999.
Внуков и правнуков решил не перечислять.
Дядя Игорь, младший из той семьи. Родился в 1941 перед самой войной. Профессор. Жена его тётя Люда. Детей у них нет.
Однажды мама попала в больницу в Сестрорецке. Женщина-врач, увидев мамину фамилию спросила:
– Скажите, а Вы к Игорю Шмерлингу имеете какое-нибудь отношение?
– Да, это мой брат.
– Ой! – женщина расплылась в улыбке, – Он же у нас преподавал!
И отношение к маме в больнице было просто превосходное.
Дядя Игорь и тётя Люда тоже очень старенькие и очень больные.
Мой папа Выгодман Леонид Абрамович, 1934 года рождения (младше мамы), офицер Советской армии. В отставку ушёл майором. Обычно, военные люди жёсткие, резкие. Папа же у меня был необыкновенно добрый и мягкий. Ласковый. Надо сказать, мама была жёстче. Правда, стоит отметить, что папа никогда не командовал солдатами на плацу. Сначала он летал, а потом работал военным инженером.
Познакомились мама с папой в диетической столовой на Большом проспекте Петроградской стороны в Ленинграде. Сейчас там ресторан «Пиросмани». Если, конечно, за 9 лет, что я не был в Питере, он не закрылся.
До войны, во время войны и первые годы после неё, большая семья Шмерлингов жила на ул. Скороходова (теперь Большая Монетная). Но к моменту знакомства моих родителей, мама жила на Большом проспекте Петроградской в коммуналке. Комната – 11 м2. Ещё две комнаты. Одну занимала тётя Паша, другую – сосед Аркадий Захарыч. Позже тётя Паша съехала и на её место вселилась старушка.
Работала мама учительницей. Русский язык и литература. Иногда, ещё малышом, я сидел на её уроках.
Мама очень гордилась тем, что на её уроках дети сидят и слушают, не шумят, не разговаривают.
24 января 1970 года умерла бабушка Блюма, мамина мама. Мама её очень любила. Бабушка долго болела: рак поджелудочной железы. И всё равно бабушкина смерть стала для мамы самым ужасным событием. Скорбную весть мама получила по телефону и упала без чувств на пол.
Мы все собрались в комнате у тёти Веры. Мама и тётки были в великом горе, а я, шестилетний дурачок, болтал, рисовал, тенькал на пианино. Сейчас с ужасом вспоминаю о своей детской глупости и чёрствости. И, ведь, не то чтобы я не знал, что такое смерть! Прекрасно понимал, что бабушки больше нет, что она не дышит и не думает, что её закопают в землю и я больше её никогда не увижу. Но мне всё это не огорчало. Я любил тусовки, любил, когда гости собираются и развлекался. Бедная мама! Каково ей было! Мало того, что её мама умерла, так ещё сын так себя ведёт!
Это к тому, что дети, якобы, особенно чутки. Да нифига!
У меня, к тому же, были свои «счёты» с бабушкой. Глупые «счёты». Мама доучивалась в институте на заочном. И, уезжая в институт, она оставляла меня у бабушки, чего я очень не любил. И как я радовался, когда мама возвращалась из института! Да, была, была гадкая мыслишка: «Теперь меня у бабушки оставлять точно не будут!» Мне сейчас очень стыдно за эту мысль и за своё поведение у тёти Веры. Хотя мне было всего 6 с половиной. Всё равно. Эх, вернуть бы всё! … Знаю, что невозможно, но всё же… Я бы сидел у бабушки столько, сколько надо. Час, три, семь… И радовался бы. И ждал бы маму, потому что она точно придёт. И так всё будет хорошо и спокойно!
Я в то утро (ещё до встречи у тёти Веры) спросил маму:
– А как бабушка умерла?
– Проснулась бабушка утром, хочет глаза открыть, а глаза не открываются. И не стало бабушки.
Конечно, жить втроём в крохотной комнатке было очень тесно. Папа пробивным никогда не был. А мама записалась на приём к командующему войсками Ленинградского Военного округа генерал-полковнику Шаврову. Генерал выслушал маму и написал резолюцию: «Предоставить капитану Выгодману Л.А. квартиру»
Квартиру мы получили на правом берегу Невы в Весёлом Посёлке. Для тех, кто не знает, Весёлый Посёлок – это вовсе никакой не посёлок, а огромный городской массив на месте немецкого поселения Люстдорф, основанного ещё по указу Екатерины II.
Двухкомнатная квартира в пятиэтажном доме на улице Антонова-Овсеенко. Папа рассказывал потом, что я, войдя в новую квартиру спросил:
– Кто в этой комнате жить будет?
– Мы.
– А в этой?
– Тоже мы.
Я так удивлён был, что вся квартира наша!
Школа тоже новая. Открылась в год нашего переезда. Так и получилось, что мы были первыми, кто проучился в этой школе с её открытия и до выпуска. Нас уже с шестого класса называли ветеранами школы.
Мама устроилась работать в ту же школу. Но в нашем классе она уроков не вела никогда, если не считать случаев, когда она кого-то замещала.
В 1976 у мамы был инсульт. Её отправили на пенсию по выслуге лет. Да-да, она преподавала с семнадцати.
К школьным годам мы ещё вернёмся. Пока что я пишу краткий биографический очерк, чтобы стало понятно, что, где и когда. Без этого, всё-таки, никак.
В ночь с 8 на 9 ноября 1986 года умер папа.
10 ноября 1986. Утро. Я на работе. Начальница меня за что-то распекает. Вдруг звонит телефон. И надрывный мамин голос:
– Димочка!... Сыночек!... Папа умер!
Папа поехал отдыхать в пансионат. Утром его нашли в номере. Вероятно, умер во сне. Сердце. Папе было 52 года.
Помню, как я приехал с работы. Мама обнимает меня:
– Осиротели мы!
Помню, как потом мы с мамой ездили по инстанциям, улаживали все дела с похоронами. Страшные хлопоты. Ну, а сейчас это второй раз в жизни. Только я один.
Да, я повторяюсь. Многое из здесь написанного я уже писал в биографическом рассказе (или как назвать жанр?) «Счастье». Ну, что поделаешь?
В 1988 году я женился. Так вышло. Я уже тогда понимал, что совершенно не гожусь для семейной жизни. Ну, вот вышло так. Мы прожили 4 месяца и 3 дня. Разбежались. Но этого времени вполне хватило, чтобы потом у нас родился сын. Сейчас он взрослый и живёт в Германии.
1991 год. Голодный, тяжёлый, беспокойный. Мама запаниковала и стала уговаривать меня поехать вместе в Израиль. Я не хотел этого. Всю жизнь мы прожили в Ленинграде. Как ленинградцы любят свой город, как гордятся им, знают все. Есть религиозные евреи, мечтающие жить и умереть на святой земле. Есть сионисты, желающие жить в еврейской стране среди евреев. Ни тем, ни другим я не был. Но родственники надавили:
– У тебя мать больная. Тут она умрёт. А там, глядишь, проживёт и ещё долго.
И как я мог поступить? Я чувствовал себя очень несчастным, так мне не хотелось на чужбину. Но я бы в жизни себе не простил, если бы получилось так, как говорили родственники.
11 декабря 1991 года мы сошли с трапа в аэропорту имени Бен Гуриона.
Приехали на голое место. Нам дали небольшие подъёмные и… и всё. Живите, как хотите!
И в огромной степени мы поднялись, благодаря маминой энергии. У неё-то, в отличие от меня, мотивация была очень высокая.
Мы сняли половину крохотного домика в Реховоте – самое приличное из дешёвого и самое дешевое из не так уж паршивого. Потому что нам предлагали уж совсем сараи. Не в переносном смысле, в буквальном. С приездом Большой Алии (то есть волны иммиграции), под жильё стали приспосабливать всё: сараи, подвалы, чердаки, чуть ли не собачьи будки. В доме всё держалось «на соплях». Ломалась проводка, забивалась сантехника.
Мебели у нас не было. Хозяева приволокли 2 старые, страшные кровати. У той, на которой спал я, было 3 ножки.
Долгое время почти вся мебель в нашем доме была из подобранной на улице. Кое-что из той мебели у … меня стоит до сих пор.
Начал писать «у нас»… Не привык ещё, что я один.
Зима выдалась аномально холодная. Снег в Израиле редкость. Только в горах лежит. А на равнине, если и выпадет, то тут же тает. Зимой тут идут дожди, сильные, как тропические ливни и холодные, как российский осенний дождик. В ту зиму дождь лил, почти не переставая. Улицы превратились в реки. В прочем, снег тоже падал.
Центрального отопления и горячего водоснабжения в Израиле нет. Точнее, есть в некоторых районах Иерусалима и Цфата. Греются электричеством. Но это – деньги, а мы сидели нищие. Обогреватели включали совсем ненадолго. Спали одетые под одеялами. И всё равно было страшно холодно.
Мама установила жесточайший режим экономии. Каждый шекель у неё приходилось выпрашивать. Даже на дело.
Экономили на спичках. Опять-таки, буквально. Однажды мама проведала, что где-то есть магазин, в котором спички дешевле. Так мы шли туда через полгорода.
Но вот сейчас всё равно вспоминаю эти дни с теплотой. Потому что у меня была мама.
Потом я пошёл работать. Постепенно мы стали обживаться.
Мама в Израиле уже не работала. Не считая разовых, как бы, подработок. Например, в соседний город Нес-Циону приглашали добровольцев для проверки медицинского оборудования. Шли пешком. Заплатили маме за это 30 шекелей. Или ночевала со старухой за 10 шекелей… за ночь! Раз в 10 ниже минимума!
Мама не работала, но создавала мне надёжный тыл. В квартире было идеально чисто. Я был накормлен, обстиран. Мама очень тщательно следила за моим внешним видом. Каждый раз, когда надо было куда-то идти, мама тщательно выбирала, что мне надеть. Я-то сам из тех мужчин, которые одеваются по принципу «Открыл шкаф, что выпало, то и надел». Бывало, я злился: мне выходить пора, а мама всё рубашки выбирает. Я же опаздаю!
Утром мама будила меня, кормила завтраком, собирала на работу. Ну, если я работал в ночную смену, наоборот, собирала вечером. Я шёл с работы, зная, что дома меня встретит мама, накормит, расспросит о том, как прошёл день (или ночь). Теперь у меня нет такого тыла. Конечно, я бы мог сойтись с какой-нибудь женщиной и жить с ней. Но… не могу.
Кстати, я женился ещё раз. И, опять-таки, не следовало этого делать. Прожили нетто 7 месяцев и разбежались. Мама, кстати, очень переживала. Она так хотела, чтобы у меня была нормальная семья, дети.
– Неужели ты не хочешь, чтобы у тебя была жена? Ходить вместе в кино, в театр. Чтобы доченька родилась. Чтобы называла тебя папочкой!.
Мне было очень жалко маму. И вот теперь, когда её нет и я вспоминаю, и сердце сжимается. Как бы я хотел её порадовать! Но я бабник, убеждённый холостяк. Ну, не могу я жить с одной женщиной, даже самой расчудесной. Ода мысль, что она будет всё время мельтешить перед глазами, приводит меня в ужас.
Шли годы. Мама стала больше уставать. Ей стало всё тяжелее справляться с домашними заботами. Всё реже её удавалось вытащить на улицу просто погулять. Хотя, на рынок, в магазины мы ходили вместе. Но всё чаще она отправляет меня одного. И всё чаще она попадает в больницу. По разным поводам.
2016 год рубежный. Начало конца. Точнее, начало стремительно ускоряющегося движения к концу. В декабре 2015 мама попадает в больницу. 31 декабря её выписывают. Как хорошо! Мы дома. Стоит наряженная ёлочка. Готовимся встретить праздник. Вдруг маме становится плохо. Снова едем в больницу. С собой я успеваю взять маленькую пластмассовую ёлочку. Новый Год в больнице. По Израильскому времени встречаем вместе. Но мама настаивает, чтобы я взял такси и ехал домой. Новый Год по Московскому времени мы уже встречаем порознь. Мама в больнице, а я – дома.
А через несколько дней мама снова попадает в больницу. Отказывают ноги. Она не может ходить. Страшные боли. Мама кричит. Диагноз – межпозвонковая грыжа. Будь мама моложе, ей бы сделали операцию, но в её возрасте и её состоянии нельзя. Маме дают морфий.
И тогда же в январе 16-го врач отзывает меня в сторону:
– У Вашей мамы диффузная атрофия мозга. Отмирают клетки. Это не лечится. Можно только постараться замедлить процесс. Постепенно она будет терять память и навыки. Потом перестанет узнавать людей, разговаривать. Сделать с этим ничего невозможно.
Страшный приговор. И что делать? Как жить дальше? А что делать? Как говорят израильтяне «– Ма лаосот? – Лаосот!» «– Что делать? – Делать!» Жить. Постараться сделать так, чтобы мама прожила насколько возможно долго, чтобы мучилась как можно меньше и память сохранила как можно дольше. И радоваться, что мама есть. Потому что если раскисну, то не смогу маме помочь. А как живут родные раковых больных, например?
И я жил. Гнал от себя тяжёлые мысли. Развлекался, встречался с женщинами. Просто, иначе бы я не выдержал. 4 с половиной года! Но, конечно, было очень тяжело.
Эти годы я не работал, чтобы больше времени маме уделять. Ну, а как? Пойду на работу, а маме плохо. И что делать? Каждый раз отпрашиваться? Кому такой работник нужен?
Спросите, как же мы это время выживали? Дело в том, что в 2012 мы с огромным трудом получили социальное жильё. Тут, в Израиле, плата за квартиру – это самая большая часть расходов семьи. А мы платили символические деньги. Так что маминой пенсии и моего пособия вполне хватало.
2016 год был очень тяжёлым. Боли у мамы были ужасные. Она кричала. Ей давали наркотики. Потом боли ослабли. Но ослаб и разум. Постепенно слабел. Смотреть на это было невыносимо.
Лето 2018. У мамы на ногах началась гангрена. У неё же был диабет. Врачи сказали: дома её держать нельзя. Сначала – реабилитационный центр, потом – дом престарелых. Страшное словосочетание! И стыдное. Некоторые дети сдают туда своих родителей, чтобы не мешали, чтобы не тратить время и силы на заботу о них. Но бывает и так, что это – единственный способ хоть немного продлить старому человеку жизнь. Мне врачи сказали однозначно: «Вы не справитесь. Дома она умрёт. А в доме престарелых – обученный персонал, врачи, медсёстры.» Это было очень тяжёлое решение. Если бы у меня была хоть маленькая возможность, я бы оставил маму дома. Ни за что бы не отдал!
За 2 месяца до маминой смерти одна знакомая наехала на меня в ФБ. Сначала призвала забрать маму домой, а потом, вообще, высказала осуждение: как я мог маму сдать в дом престарелых?
Ну, забрать домой, совет, конечно, замечательный! Когда она в трубках лежит! Может быть, часа три прожила бы. А вот что сдал раньше… Так до сих пор мучаюсь: может, стоило забрать оттуда? Ведь маме там плохо было. Я сделал это ради её спасения. Врачи сказали, что не выживет дома.
И, ведь, думал забрать её. Раза 3 начинал собирать длкументы. Но… не сбылось.
Вот этот постинг я выложил на форуме 16.06.19. Даю без купюр.
Маму - домой!
Моей маме 90 лет. С мамой я прожил всю свою жизнь. Она всегда была энергичной и активной, хотя часто чем-то болела. Ещё сравнительно недавно она мыла посуду, готовила. Резко сдавать стала 3 с небольшим года назад. В январе 2016 у неё начались адские боли в ногах: межпозвонковая грыжа. Такие сильные, что она кричала от боли. Ей давали наркотики. Тогда же, в январе, доктор сказала, что у мамы диффузная атрофия мозга. То есть клетки мозга постепенно отмирают. Это не лечится. За 3 года произошли большие изменения. Если боли удалось снизить до приемлемого уровня, настолько, что наркотики отменили, то с памятью становилось и становится всё хуже. Деменция. Мама разговаривает, узнаёт меня, смотрит телевизор. Я показываю ей альбомы, в 90% случаев она узнаёт всех, кто запечатлён. Но состояние очень неважное. Не помнит, где она, какой сейчас день. Не понимает, где находится. Спрашивает, где мама, где папа. ЕЁ мама и папа. Показательно: разучилась играть в карты. Даже в «Дурака».
Ещё одна проблема: мама больше не ходит. В этом и её и моя вина. Сначала она ходила по квартире. Даже готовила и мыла посуду. Потом, всё меньше и меньше. Я стал ей приносить еду в кровать. Потом пришлось перейти на памперсы. Положение можно было исправить. Приходили физиотерапевты, показывали упражнения, которые нужно делать, чтобы мама смогла ходить. И при них мама всё выполняла.
– Ну, что? – говорил мне физиотерапевт, – запомнил? Теперь будете делать сами.
Но со мной наедине мама категорически отказывалась делать упражнения.
– Я устала! Не могу!
Летом 2018 у мамы появились пролежни – ранки на ногах. Врач сказал:
– Ничего страшного. Надо мазать, перевязывать и хорошо питаться.
И вот как назло, именно в это время у мамы пропал аппетит. Она категорически отказывалась есть, и попала в больницу с гангреной. Там врач сказала, что домой маму возвращать нельзя. Так она попала в реабилитационный центр, а потом и в бейт-авот (дом престарелых). Гангрену ей вылечили, но домой она не вернулась. С 4.09 мама не дома.
Ещё когда мама была в силах и ходила сама, некоторые «доброжелатели» спрашивали: «А чего ты не сдашь маму в бейт-авот? Сразу жить легче станет.» И очень удивлялись, что я отказываюсь от такого простого решения. Ну, как объяснить этим людям, что я люблю маму и ради неё готов терпеть неудобства! Я сдал маму только тогда, когда врачи сказали, что другого выхода нет. Мог бы оставить – ни за что бы, не сдал!
Главная причина, что мама там, не деменция и не гангрена. Гангрену вылечили, и я знаю, как избежать пролежней в дальнейшем: у неё специальный матрас, который не допускает образование пролежней. Кроме того, её нужно в течение ночи переворачивать. Главное другое: мама не ходит, а у нас – 2-й этаж на столбах, то есть, по сути, 3-й и без лифта. Последние годы мама практически не бывала на улице. Куда-то вывезти её, даже к врачу, было очень сложно. Я уж не говорю, про прогулки. Где-то раз в месяц попадали в больницу с воспалением лёгких. А сейчас она чистенькая, ухоженная. В больнице не бывает, точнее, попала всего один раз и её быстро отпустили.
Я прихожу к маме каждый день. Пропустил только несколько дней, когда грипповал. И я такой один. К другим старикам приходят гораздо реже. А к большинству, вообще, никто не приходит.
И, всё-таки, ей там плохо. А что хорошего в казённых стенах? Деменция прогрессирует. Остановить этот процесс, тем более, повернуть вспять, невозможно. Читал про стволовые клетки, но это нереально. Хотя я бы никаких денег не пожалел. Но если мозг работает активно, процесс идёт медленнее.
Когда меня уговаривали отдать маму в дом престарелых, мне говорили: «Ну, вот, лежит она одна в комнате. Кроме тебя никого не видит. А там она будет среди себе подобных. Общение. Она оживёт. Их там развлекают всячески, на экскурсии возят». На самом деле общения там нет, практически, никакого. Большая часть стариков в овощном состоянии или близком к нему. Сидят с остановившимся взглядом и слюни пускают. Или бредят. Экскурсии? Наверное, есть. Но не для маминого отделения. Когда я говорю, в каком именно бейт-авоте мама лежит, многие говорят: «О! Слышал! Дорогой, хороший!» И это так. Красивый вестибюль, атриум с зимним садом. Артисты приезжают. Да всё не про нашу честь. Отделение «сиюди», то есть для не ходячих – именно ОТДЕЛЕНИЕ, поскольку отделено от остального бейт-авота. Даже вход отдельный. Когда в один из первых дней я хотел вывезти маму на прогулку, нянечка остановила меня: через вестибюль на коляске проезжать запрещено. Для того и свой выход. А потом меня попросили не сильно мелькать в вестибюле, чтобы не раздражать богатеньких стариков и старушек. Так вот, в отделении почти никаких развлечений нет. Ни экскурсий, ни артистов. Есть колумбийка Амалия, красивая, приветливая, но ужасно религиозная. Вот она там – массовик-затейник. Развлекает, в основном, лекциями на религиозные темы. Разумеется, на иврите, которого мама не знает.
Палата на троих. Две старушки гораздо в худшем состоянии, чем мама. Одна – совсем никакая. Всё время спит. Уже не разговаривает. Другая – эфиопка. Хлопает в ладоши или бьёт себя по колену. Мама сначала боялась её. Потом привыкла.
Купил телевизор. Установил маме телевидение. За свой счёт. Там так принято. Но мама сама включать не умеет. А нянечки ей включают иногда. А иногда и нет. Читать она перестала.
То есть, пока меня нет, она или лежит, глядя в потолок или сидит в столовой в окружении стариков. Дина, моя двоюродная сестра, навестив маму, пришла в ужас:
– Их, наверняка, чем-то обкалывают. Зайди в любую столовую. Шум, гомон. А тут – тишина. Как в фильме «Мёртвый сезон» Дима! Забери её оттуда!
Дина, конечно, паникёрша, но доля истины в её словах есть. А врач говорит, что никаких психотропных средств маме не дают.
Я стараюсь провести с мамой максимум времени. Но получается всё равно не так много. Пока проснусь, позавтракаю… В лучшем случае, приезжаю в 11. А ухожу в 18, перед ужином. Но так бывает далеко не всегда. Часто в городе есть дела. Или еду не из дома, а от женщины. И тогда приезжаю позже. Бывает и к 16:30. А бывает, раньше ухожу, например, на смёпку. В 16:00, а то и раньше. И выходит, что большую часть времени мама лежит, глядя в потолок или сидит с бабками, тупо глядя перед собой.
Можно, конечно, вставать в 6 утра, выпить кофе и лететь к маме и быть там до отбоя, но от такого режима я быстро свалюсь.
Сначала мама просилась домой. Увидит автобус:
– Автобус! Давай домой поедем!
Представляете, как у меня сердце сжималось!
Потом привыкла. Но от этого не легче. Ведь и привыкание это кажется признаком деградации. Привыкнет, и станет совсем, как они.
Но если я возьму её домой, она сгорит очень быстро.
И вот я что придумал: поменять квартиру. Пусть это будет дом на земле или квартира в доме с лифтом или квартира на низком первом этаже, без ступенек. Чтобы я мог маму в любой момент вывезти на улицу: погулять или к врачу. Мне кажется, это было бы решением проблемы. За мамой ухаживала бы метапелет (няня). Государство оплачивало маме работу метапелет 28 часов в неделю. А теперь, в её нынешнем состоянии, дало бы и больше. Собственно, метапелет нужна, чтобы поменять памперсы и помыть маму. Хорошо бы, помогла с уборкой. С остальным справлюсь сам.
Если бы мы жили на съёме, подобрать квартиру было бы легко. Но у нас «Амидар», то есть аналог государственной квартиры в СССР. Надо будет подать просьбу, да пока её рассмотрят, пока найдут вариант…
Ещё есть опция, взять метапелет на 24 часа. Чтобы она жила в квартире. В этом случае, нужно доплачивать и немало. Ну, ради мамы денег не жалко, а вот хватит ли? Но, главное, метапелет нужно предоставить отдельную комнату. Таково правило. Ну, вот, я и попытаюсь добиться, чтобы в новой квартире было 3 комнаты. Хотя, шанс ничтожно мал. Даже моя сестрица говорит, что с такой просьбой меня, скорее всего, сразу пошлют.
Вообще, вероятность успеха исчезающее мала. Квартиры может не оказаться. Могут предложить нечто ужасное, а в случае отказа, сказать: «Не нравится, тогда ничем не можем помочь» При самом хорошем раскладе, даже если всё пойдёт гладко, квартира будет очень и очень нескоро. Доживёт ли мама? А если доживёт, не будет ли в таком состоянии, что ни о каком переезде не будет и речи?
Не знаю, что делать. И «за» и «против» слишком много.
С одной стороны:
- Сейчас мама чистенькая, физически относительно здорова… То есть настолько здорова, насколько это возможно при её болячках. Смогу ли справиться, даже с помощью метапелет? Не сделаю ли хуже? Не начнётся ли снова гангрена?
- За эти месяцы мама очень изменилась. Последние годы я старался её не оставлять надолго одну, не уходил с ночёвкой, но на час-2 я оставить её мог: сходить в магазин, в аптеку, по делам. Теперь не представляю, как оставлю её даже на 10 минут. А придётся.
С другой стороны:
- Мамино умственное состояние ухудшается тем быстрее, чем меньше работает её мозг. То, что большую часть времени она проводит среди полоумных стариков, ускоряет процесс.
- Да, за её состоянием следят. Да, там есть врач. Но врач бывает с утра до 15:00 в будние дни. Остальное время – только медсёстры. И бывали случаи, что обратишься к сестре, а она просто не знает, что делать. Конечно, в экстренных случаях, врача вызовут из дома или вызовут «скорую». Но это можно сделать и из дома. Как-то мама пожаловалась на плохое самочувствие. Позвал сестру. Попросил измерить давление. Сестра ворчала: «Ей всегда плохо, когда Вы приходите. Когда она одна, она не жалуется». Я настоял. Но… Хорошая сестричка, правда? Можно ТАКОЙ маму доверить?
- 5 раз видел, как маме в кашу или кофе сыпали сахар. «Ей нельзя! У неё диабет!» «Ой, простите!» А сколько раз я НЕ видел? Врач заверяет, что ложка сахара не сильно повлияет на мамино состояние. Но у меня-то дома такое исключено. К полднику им дают обычные кексы. Не диабетические. Спрашиваю у доктора: «Почему?» «Ничего страшного. Много ли сахара в куске кекса?» Но, ведь есть специальные, на сукразите! Почему не закупить их? Сахар у мамы, кстати, выше, чем дома был.
- Некоторые больные бредят, кричат. К ним никто не подходит. И это понятно. Ну, вот такое у них состояние. Для жизни не опасно. А сидеть с каждым, персонала не хватит. Ну, так пусть кричит? А если мама кричать будет, а я буду далеко? И к ней никто не подойдёт?
- Маме не нравится кормёжка. Хотя мне и сказали, что повар учился в Америке. В обед она ест очень плохо. А то, что приношу из дома, съедает с огромным удовольствием.
И, всё-таки, мама сейчас чистенькая, ухоженная. Смогу ли я её содержать в таком состоянии?
Знаете, я в детстве очень не любил, когда меня надолго отрывали от родителей и увозили куда-то, где свои правила, по которым надо жить, где моей судьбой распоряжаются чужие тётки. Детский сад ещё ладно, всего на несколько часов. Но чтобы с ночёвкой и на сколько-то дней… Ужас! Собственно, такое было всего дважды. Когда мне было 6, меня отправили в детский санаторий. Помню, как я просился обратно. И меня забрали до срока. Второй раз – в 9, я попал в больницу. И тоже умолял: «Мамуленька, папуленька! Заберите меня!» И забрали, хотя врач считал, что по-хорошему, надо бы мне ещё несколько дней полежать. Это сейчас в больнице 3-4 дня держат. В советских больницах лежали неделями. Так получилась, что в пионерский лагерь я всегда ездил с мамой: она устраивалась на лето работать в лагеря. Обычно, старшим воспитателем. Но мне страшно было и подумать, как это, на смену, а то и на всё лето, жить в казённой обстановке.
Так вот сейчас я ставлю себя на место мамы. И вы попробуйте поставить. Ночевать в казённой обстановке в палате с двумя полоумными бабками. Потом – утро. Тебя моют, сажают в кресло, привозят в столовую. Кормят невкусным завтраком. И сидишь до обеда. Просто тупо сидишь, глядя перед собой. Потом – невкусный обед и тихий час. Потом – опять тупое сидение за столом. До ужина. Невкусный ужин и – отбой. И так – каждый день до конца дней. Правда, сын приходит. Но значительная часть времени проходит именно так. Представили? А это – МОЯ МАМА!
Теперь, о том, какие плюсы и минусы для меня лично в том и в другом варианте. Это гораздо менее важно, тем не менее, скажу и об этом. Пока мама жила дома, для меня было проблемой куда-то поехать. Особенно, последние 3 года, когда она слегла. Хорошо, спасали метапелет. Мама всегда была очень беспокойным человеком. За поездку несколько раз звонила мне и требовала звонков от меня. Даже когда я ехал в магазин или по делам, она звонила по нескольку раз, беспокоилась, дёргала меня.
– Куда ты пропал?!!! Что случилось?!!!
– Мама! Я ещё до магазина не доехал!
– Ты что?!!! С утра тебя нет!
– Какое, с утра?! Мы же обедали. Всего полчаса прошло, как я вышел!
– Полдня прошло!
Чувство времени она начала терять раньше. И уж, конечно, ночевать остаться я нигде не мог.
Теперь я, вроде, свободен. Могу хоть каждый день, хоть каждую ночь куда-то ходить. И по делам и развлекаться. Но до чего же я устаю! Вот, бывает, приглашает женщина в гости, а я хочу домой, отоспаться. Отменится визит – вздохну с облегчением. Раньше такого не было. Даже когда работал на тяжёлых работах по 12 часов в сутки. Старею, понятно. Но вот эти ежедневные поездки к маме очень утомляют. Кажется, если бы мама лежала на родном диване, а я был при ней, я уставал бы гораздо меньше. А поездки… Ну, надо будет урегулировать с метапелет. Понимаю, что тяжело.
Ну, и, конечно, сам переезд. Говорят, 2 переезда равны одному пожару. Последний раз мы переезжали 7 лет назад. Но тогда мама была полна сил. Вместе готовились, вместе складывали вещи, вместе расставляли мебель на новой квартире, наполняли шкафы. Мама – аккуратистка. Я – бардачник. И руки вставлены не теми концами. Не представляю, как со всем этим справлюсь один.
Одни друзья говорят: «Правильно! Так и надо сделать!» Другие отговаривают: «Ни в коем случае! Угробишь мать!» А я на распутье. Но в «Амидаре» побывал и документы уже собирать начал.
А вот что я ответил тогда, в мае:
И тогда я, действительно, начал собирать документы на обмен квартиры. Но мама серьёзно заболела и я пока притормозил. И ещё. И ещё.
За этот год произошли очень большие изменения и не в лучшую сторону. Мама болеет всё чаще. Состояние её нестабильное. Если, когда она была дома, я чётко знал, сколько единиц инсулина ей колоть, то теперь сахар скачет туда-сюда. Врач говорит, что так и бывает: организм постепенно привыкает к инсулину.
Вот недавно снова была в больнице. Кстати, из бейт-авота в больницу её стараются возить поменьше. У них есть врач и проблемы, по возможности, стараются решать на месте. Так вот, снова появились раны на ногах. Занимаются ими, но это делается не быстро.
Отказывается от пищи. Кормят её через зонд в носу.
Ментальное состояние тоже стало гораздо хуже. Если раньше мама была беспокойна, волновалась, то сейчас – абсолютная апатия. На все вопросы отвечает впопад, но односложно. Ей ничего не интересно, ничего не хочется. Если раньше я огорчался, когда она что-то забывало, то теперь радуюсь, если вдруг что-то вспоминает, проявляет к чему-то хоть маленький интерес. В альбомах она уже почти никого не узнаёт.
Может быть, останься она дома, её ментальное состояние было бы лучше. Но гораздо вероятнее, что её бы уже просто не было на свете.
Я, ведь, до пандемии приходил с ней каждый день, занимался с ней.
Несколько месяцев назад был разговор об операции на глазах. Врач:
– Ну, не в таком же состоянии!
Состояние очень неважное. Дай бог, станет лучше, но кардинально лучше уже не станет. Хрупкая она. Лишний раз куда-то перемещать боязно. Говорил врачу о своей задумке забрать маму. Врач говорит:
– Не справитесь!
Что? Врач – заинтересованное лицо? Допустим.
Ещё один важный момент. Если я заберу маму домой и не справлюсь, вернуть её сразу же обратно не получится. Все документы придётся собирать заново. А это – время и немаленькое. Месяца полтора. И что с мамой за это время будет?
Я уже писал, что в эту квартиру пригласить метапелет (няню) на 24 часа мне не разрешат. Допустим, поменяю я квартиру, выпишу метапелет, возьму маму домой. И не пойдёт. Станет её состояние ещё хуже. А обратный путь не то чтобы закрыт, но сложный и долгий. Доживёт ли?
А если нет? Ну, не справились мы с метапелет! И что?
Вот забираю я маму. Счастье! День, два, три, она дома и сердце радуется. А потом – снова пролежни. И не ест! Снова – зонд в нос. Ладно, придёт на дом медсестра, поставит. Или снова воспаление лёгких. Или что-то ещё. Как я уже писал, часть медицинских проблем в бейт-авоте решается на месте. А тут придётся её, бедненькую, таскать в больницу. Возможно, каждые несколько дней. В её состоянии туда-сюда ездить! А в больнице – инфекция!
И если, в конечном итоге, мама поживёт неделю и умрёт? Меня утешит мысль, что зато Валя меня больше не осуждает?
Маме там плохо. И мне плохо от того, что она там. И я бы ничего не пожалел, чтобы мама снова оказалась дома, ни времени, ни денег. Но я не хочу, чтобы мама умерла раньше, причём, по моей вине.
Конечно, в мае 2020 это было уже совершенно нереально. Ну, а раньше? Где-нибудь в ноябре 18-го или, даже, в августе 19-го? Может быть, даже без обмена? Ну, пожила бы без прогулки. Да, в бейт-авоте я её вывозил гулять почти каждый день. Но зато – дома. Стены лечат. А если бы началась снова гангрена? Или, скажем, она бы умерла от воспаления лёгких? А, ведь, рано или поздно она бы всё равно умерла. Все мы смертны. И я бы точно также грыз бы себя. И думал бы: «Вот не забрал бы я её, она была бы жива!». А, может быть она прожила бы меньше, но лучше? Радости в её жизни было бы больше. А если нет? Если бы она снова орала от боли? Не знаю. Сейчас меня эта мысль гложет: а, правильно ли я поступил?
Помню, как она последний раз попросилась домой. Давно уже не просилась, месяцы, а тут вдруг вспомнила, что у неё дом есть…
В любом случае, как говорится, история не знает сослагательного наклонения. Невозможно отмотать время назад и попробовать по-другому. А так хочется!
И всё-таки, мысль, что мама просилась домой, а я отказал ей, мучает меня и гнетёт.
Последние 3 с половиной месяца мы с мамой почти не виделись из-за пандемии коронавируса. В самый тяжёлый период никого не пускали, вообще. Амалия давала посмотреть на маму по «ВоцАпу». Потом давали пятнадцатиминутное свидание через дверь на расстоянии 3 метра: мама внутри, я снаружи, дверь открыта. В реабилитационном центре, куда мама попала в конце, разрешали приходить на полчаса, но только 2 раза в неделю, потом один раз. Сейчас свидания снова запрещены. Вообще. Но нас это, к сожалению, уже не касается. А в больнице не ограничивали. Сиди хоть сутками.
Будем считать, что первый отрывок я закончил. В дальнейшем я буду выкладывать воспоминания, рассуждения, фотографии.
Фотографии мне бы хотелось выложить все, в том числе, последние. На которых она такая, какой я её помню. Но я не стану это делать. Маме бы это было неприятно. Последние годы она не любила фотографироваться:
– Не хочу, чтобы меня запомнили старой.
Поэтому из последних, только несколько, которые она сама любила.
Ответить с цитированием
