Мама

[Пyмяyx**]

Очень трогательно, Дима. Но не надо так переживать. Я бы не хотела быть таким долгожителем, как Ваша матушка - нетрудно догадаться, почему...

Спасибо! Не надо? Наверное, не надо. Но не получается.

[Пyмяyx**]

Я всегда жил с мамой. Всю жизнь. Не считая совсем коротких периодов, когда я жил отдельно, но в нескольких минутах ходьбы от неё. Сразу же расскажу, как это получилось.
Мама мечтала, чтобы я, как все, женился, завёл детей. Моя разгульная жизнь ей была непонятна и неприятна. Оба моих брака случились по обстоятельствам. Нет, не по беременности. Ну, вот так вышло.
Постоянно приходящие женщины раздражали её. Кроме того, она ими просто брезговала, боялась, что они заразят чем-то нас обоих. Ведь они сидят на стульях, пользуются туалетом.
– Есть мужчины, – говорила мама, – которые самостоятельные, которые всё умеют делать: убрать, постирать, приготовить. Ты не такой. Ты рассеянный, всё забываешь. Ты ленивый. Квартира зарастёт грязью. Ты не сможешь жить один. А мама не вечна. Тебе нужна женщина, которая будет о тебе заботиться. Ну, ладно, не хочешь жениться, просто живи без записи. Но с одной. Ну, ладно, с двумя.
Но ограничивать себя двумя женщинами я не мог и не хотел. А мама категорически заявляла, что больше терпеть «грязных баб» в своём доме не намерена.
Тогда я сказал, что сниму квартиру и буду жить отдельно. Было это дважды: в декабре 1997 и в декабре 2002. Оба раза – на полгода. Оба раза я снимал жильё в нескольких минутах ходьбы от мамы. Обедал у мамы. Проводил с ней значительную часть дня. Оба раза из этого ничего хорошего не вышло. На этим мы потеряли большие деньги, ведь платить приходилось за обе квартиры. И всё равно я возвращался домой. Потом мама смирилась с моей полигамностью, хотя и ворчала.
А в конце жизни она поняла, что это и не так плохо, что у сына много женщин. Некоторые из женщин реально помогали по дому, да и развлекали маму. С ними было веселей.

[Пyмяyx**]

Читал и слышал про семьи, где дети и родители делятся друг с другом самым сокровенным. В нашей семье этого не было. С мамой делиться сокровенным было просто немыслимо. Почему? Да потому что она за меня слишком беспокоилась. Слишком. И не только за меня, а вообще. «Не лезь в лужу!», «Не трогай кошку!», «Не прыгай на диване!» Мама всегда была перестраховщицей. Из мухи часто делала слона.
И ещё, для неё всегда было важно мнение окружающих. Опозориться для неё было самым страшным, после, конечно, мысли, что её сыну может угрожать реальная опасность. Когда мы ходили в гости, или, например, в транспорте завязывался разговор со случайным попутчиком, она была в постоянном напряжении: вдруг я скажу глупость. Честно сказать, глупости говорил и часто. Но я же был ребёнком! Было бы странно, если бы ребёнок и не говорил глупости. И мамино напряжение, конечно же, передавалось мне. Иногда я устраивал бунт, начинал дурачится, зная, что дома мне за это влетит. Помню, мне лет семь. Едем в автобусе. Снимаю с мамы шапку, потом хватаю папу за нос. Мне это тогда показалось очень весёлым. А потом – мы дома и родители учиняют мне разнос. Тогда мы только въехали в новую квартиру, и у нас часто гас свет. И вот сидим мы при свече, а папа строго спрашивает:
– Зачем ты снял с мамы шапку? Зачем папу за нос схватил?
И как им это объяснить? Молчу, потупившись.
Как я уже писал, мама работала в той же школе, где я учился. Поэтому, шалить мне было гораздо труднее, чем моим сверстникам. Мама всё равно узнает. Учителя – её коллеги и приятели (чаще приятельницы, мужчин-учителей в нашей школе было раз-два и обчёлся, а точнее я помню всего пятерых за все годы). И они были на постоянной связи с мамой. Скрыть от неё, скажем, двойку – даже и пытаться нет смысла. Тупицей я никогда не был, материал схватывал. Но лентяем и шалопаем был. Помню, на контрольной я написал «Контро», даже «льная работа» дописать поленился, а потом положил голову на руки и так пролежал весь урок. А уж как я шалил! А мама переживала ещё и из-за того, что не хотела опозориться перед коллегами. Помню, как-то я расшалился. Она рассердилась, схватила меня за руку, тащить прочь. А я кричу: «Злюка!»
В 4-м классе создал политическую организацию. Было это 7.02.1974 Мы стояли возле кабинета математики. И один мальчик сказал: "Восстанем против директора и временных учителей!" Он пошутил, конечно. Но мне идея понравилась. И я предложил создать подпольную антиправительственную революционную организацию, которая ставила бы перед собой цель захват власти в стране и освобождение учащихся от гнёта учителей. Назвались мы ОВУ - Организация вооруженных учеников. И закипело. Мы не бегали с игрушечными автоматами. Мы готовили вооружённое восстание на полном серьёзе, насколько, вообще, четвероклассники могли быть серьёзны. И дату восстания наметили: 15.04.1977
Вешали листовки я - "Смерть школе!", а один мальчик - "Бей утитилей!"
На листовках нас поймали. Был неприятный разговор. Пришлось пообещать больше этим не заниматься. Обещание мы, разумеется, не выполнили.
Устраивали диверсии. Например, мел к доске приклеивали. Затопы - отпрашивался я во время урока в туалет, забивал бумажками сток, открывал воду и возвращался в класс. На 6-м затопе меня поймала уборщица. Снова скандал. Вызов к завучу. Удивительное дело, после моего обещания так больше не делать, завуч не рассказала маме. При том, что отношения у них были, скажем так, натянутые.
Ох, какое хулиганство я однажды совершил только наполовину. До конца довести не решился. Я закопал в снег ключ от учительской раздевалки. Ох, мне и влетело!
Но я мог сделать и большее. Я мог запереть в ней учителей, а потом закопать ключ. Вот это было бы да! не решился.
А сами виноваты! Кто оставил ключ в двери, да ещё и снаружи?
Конечно, страшного бы ничего не произошло. Учителя в раздевалке не умерли бы от голода и жажды. Позвали бы слесаря, он бы дверь открыл. Поменяли бы замок и больше бы ключ в двери не оставляли.
Но уроки были бы сорваны, на радость ученикам.

В общем, весело жили.
Мы взрослели. Взрослела и наша организация. Цели уже стали иные.
В 1980 я поступил в институт. Хотел развивать организацию и там. Попался сразу же. У нас предмет был: "История КПСС" Ну, а я начал прямо на занятиях демонстративно писать историю нашей партии. Тетрадку у меня вытащили о в тот же день она оказалась в КГБ. Мать вызывали в Большой дом на Литейном. Отовралась, мол это - художественное произведение. Я, действительно, в то время писал романы (как и сейчас). Но папка с моим делом, уверен, до сих пор лежит там.
Так что не все мои шалости были безобидны. Эта, например, могла кончиться и колонией.
А ещё я четырежды убегал из дома. Было это в конце десятого года жизни. Убегал не от того, что мне дома было плохо. Просто за приключениями. И от гиперопеки. Бедные мои родители! Как они переживали! Каждый раз я давал слово больше так не делать, но уходил снова и снова.
Первый раз я дошёл с Игорем Бариновым (мальчик из нашего двора) до магазина. Игорь сказал, что тоже уёдёт со мной из дома, но сначала отнесёт домой капусту. Тут-то мама меня и сцапала.
Второй раз я ушёл с Вовкой (7 лет) в Кудрово. Это сейчас Кудрово – город, а тогда это была деревня. Вернулись по инициативе Вовки. Снова пообещал больше так не делать.
А на следующий день вышел погулять. Тот же Вовка говорит:
– Пошли снова?
– Пошли!
С собой взяли ещё Генку (6 лет). На сей раз мы пошли в город, дошли до Ивановского карьера. Это 5.8 км (измерил по карте). Потом – тем же путём обратно. Прихожу – дома уже вся родня собралась. Нет папы и дяди Аркадия. Они ушли искать меня в Кудрово. Потом вернулись. И третий раз обошлось и ремня я не получил. Снова поклялся «честное пионерское» так больше не делать. И снова нарушил своё обещание.
Последний мой «подвиг»: увёл двухлетнего сына учительницы и маминой подруги в Финляндию. То есть до Финляндии мы, конечно, не дошли. Далеко. Мы вышли из Солнечного (Карельский перешеек). А от Солнечного до Финляндии по прямой – 114 км. И уж, конечно, если бы мы даже каким-то образом добрались до границы (что было совершенно нереально), никто бы нас через границу не пропустил. Нас бы задержали и, подержав в детской комнате милиции, отправили бы домой. Но нас нашли гораздо раньше. Думаю, где-то через час или два. Вот после этого меня ждала порка.
Нет, порка не была обычным делом в нашей семье. Грозили ремнём часто. Но отведал я его, насколько помню, всего два раза.
А первый раз (уж поскольку мы завели этот разговор) в первом классе. Дурачился. Парни подбивали: «Сними шапку и потопчи её!», «Сними пиджак и потопчи его!», «Покажи девочкам письку!» Показал.
И, как вы можете понять, я не делился с родителями секретами. Никогда. Я не был лгуном. Я рассказывал всё… Всё, что можно. Но ни про первую любовь, ни про первый сексуальный опыт, я ничего не рассказывал и не рассказал.
Слёзы, причитания, питьё сердечных капель. Мне оно надо?
Гиперопека исключает искренность. Да, я слышал, что в некоторых семьях по-другому, но там и гиперопеки нет.
А ещё мама боялась, что я попаду под машину. И, когда мои сверстники вовсю ездили на общественном транспорте сами, мне это не разрешалось. Стыдно сказать, я начал ездить в трамвае один только в 9-м классе (несколько эпизодов было в 8-м). При этом сначала проходил подробный инструктаж, где выходить, где переходить дорогу и т.п.
А ещё она очень боялась, когда я в позднее время куда-то шёл или ехал. А иногда приходилось. Вот уже в недавние годы, когда я из Израиля приезжал в Питер, я очень любил ходить в нудистскую баню. И сейчас люблю. А баня – вечером. Начинается в 6, а то и в 8. Приходилось врать, что я иду к какой-нибудь женщине с ночёвкой. А что оставалось делать?

[Пyмяyx**]

Ещё один момент, о котором рассказывать больно и стыдно. Но я расскажу. Как я писал выше, мама была человеком беспокойным. Иногда она с гордостью говорила: «Да, я – сумасшедшая мать!». Поэтому, стоило мне куда-то пойти или поехать, она начинала названивать в это место, а когда у меня появился мобильный телефон, то и на него. В последние годы это стало тяжело выдержать. Помню, раз я ходил в сауну. Собираюсь выходить. Звоню маме:
– Ну, всё. Я закончил. Собираюсь домой.
Так вот, пока я собирался, одевался, она позвонила четырежды с интервалом в несколько минут:
– Ну, ты где?
– Мама! Ну, ты же три минуты назад звонила! Я сказал, собираюсь. Вот штаны натягиваю.
Последний раз звонила, когда расплачивался за сауну. Результат: забыл в сауне кошелёк. Захожу в автобус – а денег нет. Пришлось вернуться в сауну. Кошелёк мне вернули, но последний прямой автобус ушёл. Пришлось добираться на перекладных. В результате дома оказался в час ночи (а должен бы был около полуночи).
Я понимаю, и тогда понимал, что так проявлялась её огромная любовь ко мне. Но меня это очень тяготило.
Когда мама попала в дом престарелых, сначала, у неё был дилириум. Она не хотела меня отпускать от себя. Уже поздно, пора уходить, а мама кричит, нервничает.
– Мамочка, я завтра приду. Пойду, посплю немного и вернусь!
Только сделаю шаг от неё:
– Дима!!!
Медсёстры уже отвлекали её, чтобы я мог пойти поспать.
И вот, что я сделал тогда, точнее, чего не сделал: я не оставил ей мобильный телефон. Можно было купить «бабушкофон», показать ей как пользоваться и оставить ей. Но я не хотел, чтобы она бы звонила каждые несколько минут (а так бы и было), нервничала: «Ты где сейчас? На улице?! Так поздно?! Я же слышу шум машин!» Мне было жалко её… Хотя, наверное, тут было больше эгоизма.
Нет, если бы она попросила телефон, я бы ей, конечно, купил. Но она промолчала. И я не напомнил, подлец!
А зачем телефон? Я же приезжаю каждый день. Если что-то случится, так доктор позвонит.
Вот, даже странное ощущение было. Еду я куда-то на автобусе. Поздний вечер, темно на улице, только фонари горят. А мне никто не звонит, не спрашивает, где я, не кричит, не скандалит.
А потом дилириум прошёл и сменился апатией. Маме стало всё равно. Однажды я загрипповал и пропустил несколько дней. Звонил, конечно. И её врач сказала:
– За эти дни она даже ни разу о Вас не спросила.
Апатия… Страшно. Уж лучше дилириум.
А потом, когда началась эпидемия и меня перестали пускать к маме, телефон бы, конечно, очень пригодился. Но к тому времени она уже была в таком состоянии, что не могла бы пользоваться даже «бабушкофоном». И ей уже было всё равно.
Мне больно и стыдно. Я грызу себя, что так поступил. Да, мамины звонки, особенно в период дилириума, доставляли бы мне беспокойство, да и ей тоже. Зато, была бы ещё ниточка, связывавшая нас, а, главное, связывающая маму с жизнью. Может быть, сознание её угасло бы не так быстро?
Сейчас, когда я куда-то еду, никто не достаёт меня звонками. Никто обо мне не беспокоится, как мама. Никому не надо давать отчёт. Спокойно так… А я бы всё отдал, чтобы услышать мамин голос: «Ну, где ты там!»

[Пyмяyx**]

Мама очень любила петь. И умела. Рассказывала, как в юности она садилась у открытого окна и пела и мужчины со всех окон смотрели на неё во все глаза и слушали во все уши.
Репертуар – советская эстрада, арии из оперетт, народные песни.
И, конечно, колыбельные.
Например, такая:

Чего Дима плачет?
Он же спатьки хочет.
Мама Димочку полюбила
И в кроватку его положила.
Спи, Димочка, спи!
Спи, Димочка, спи!

Потом куплет повторялся, только
«Папа Димочку полюбил
И в кроватку его положил»

Далее – все родственники. И, если я не засыпал, «подключался» милиционер.
Мама рассказывала, как с помощью этой песни пыталась меня усыпть:
– Только отойду, Димка опять: «А-а-а-а!» Снова пою: «Чего Дима плачет, он же спатьки хочет…»

А ещё колыбельная Блантера на слова Исаковского.

Месяц над нашею крышею светит,
Вечер стоит у двора.
Маленьким птичкам и маленьким детям
Спать наступила пора.
Завтра проснешься - и ясное солнце
Снова взойдет над тобой...
Спи, мой воробушек, спи, мой сыночек,
Спи, мой звоночек родной.
Мне так грустно было от этой песни! Это первое грустное воспоминание в моей жизни. Может быть, тогда уже я подсознательно понимал, что всё кончится: «Быстро промчатся года…»
Промчались… Быстро…
И ещё была одна колыбельная. Негритянская. Уже не знаю, откуда мама её взяла.

Ночь настала
Природа вся устала…

Припев:
Пускай тебе приснятся обезьяны
И слыдкие бананы
В моих объятьях почивай!
Спим баю-баю-баюшки-бай-бай!


Папа тоже любил петь. Только у папы в репертуаре были ещё и украинские песни. И бардовские.
Иногда мы устраивали спевки втроём. Гасили свет для романтики…
Я пою плохо. Слух у меня есть, но воспроизвести голосом не получается. Эх, как я скучаю по этим спевкам!
Иногда мама путала слова. Тогда меня это раздражало (немного).
– Мама не «лесные», а «речные» перекаты! Что там в лесу перекатываться может?
Или:
– «К скалистым вернусь берегам», а не к «Квантунским»! Посёлок Рыбачий под Мурманском, а Квантунские берега – это Китай.
А вот теперь эти ошибки кажутся мне такими родными, милыми! Теперь, наоборот, меня раздражает (немного) правильный вариант, в исполнении профессиональных артистов. Ведь это не мама поёт!
Была песня, от которой я запомнил только один куплет:

Мячик я куплю тебе резиновый цветной,
И пойдём гулять мы с ним по травке молодой.
Завтра день весенний.
Завтра воскресенье.
Завтра мама целый день с тобой.
Но чтоб завтра днём гулять,
Ночью надо отдыхать.
Видишь, я устала?
Ночь уже настала.
Маме надо тоже спать.

Ключевые слова: «Завтра мама целый день с тобой» Ах, что бы я отдал, чтобы вот так мама целый день была со мной!
Я бы, конечно, мог найти эту песню в Интернете. Не хочу. Пусть у меня останется в памяти только мамино исполение.
Когда мама состарилась и стала всё чаще задумываться о смерти, она просила меня записать её голос:
– Вот меня не станет, а ты включишь и послушаешь.
Однажды я записал. Всего несколько песен. «Каждому хочется счастье найти…», «Огней так много золотых…», «Парень кудрявый…», «Мы на лодочке катались…», «Вот кто-то с горочки спустился», «Дежурный по апрелю», «Маруська», стихотворение Шефнера «Баллада о словах». Вот включаю, слушаю, плачу.