​К моему столику в баре «Ла Бодегита дель Медио» подошел мужчина средних лет. Он извинился и попросил разрешения разделить со мной свободное место. Я кивнул. Неприметная с виду кафешка, как всегда, была забита людьми до предела: тем, кто хочет получить нетривиальные ощущения от Гаваны и от Кубы в целом — именно сюда. Это место с исключительной атмосферой. И раскрывает свои козыри уже при самом входе. Обстановка здесь очень по-гавански домашняя. Не зря тут любил сидеть, попивая любимый мохито, Эрнест Хэмигуэй. Бар-ресторан, чье название в переводе означает «Винный погребок в центре» располагается в Старом городе, на улочке Эмпедрадо, недалеко от знаменитого гаванского собора. Тут есть традиция — никогда не красить стены, поскольку каждая является произведением искусства, запечатлевшим исторические события и автографы знаменитых личностей. Кто тут только не побывал!
— Меня зовут Диего. И раз уж мне выпала сегодня роль оккупанта, позволь пригласить тебя на стаканчик мохито, — сказал он, улыбаясь.
— Ну что ж, буду совсем не против, — ответил я.
Диего встал, с трудом протиснулся к барной стойке, затем вернулся с двумя стаканами этого восхитительного напитка. Держал он их в поднятых кверху руках, защищая от случайных толчков.
— Вот, удалось не разлить ни капли.
— Отлично. Давайте выпьем за знакомство. Владимир, — представился я.
— Владеющий миром, значит.
— Вы знаете русский?
— Немного. Я учился в Москве.
— Вы журналист, скорее всего.
— Да, и давай перейдем на «ты».
— Хорошо.
— А как ты догадался?
— У тебя вид газетчика, а не военного или инженера.
— Физиономист ты, однако.
— Да нет, просто сюда в основном люди искусства ходят. Я имею ввиду кубинцев, а не иностранцев.
— Ты прав, мы очень любим здесь собираться и болтать обо всем на свете.
— Я тоже люблю поговорить и послушать.
— Замечательно! Я боялся, что буду неправильно истолкован, если начну задавать вопросы, касающиеся твоей страны.
— Я спокойно отвечу на все твои вопросы, Диего. Но и ты не обессудь. У меня их тоже много накопилось за полгода.
— Ты здесь всего лишь полгода? И так хорошо говоришь по-испански?
— Я его в институте изучаю, а здесь на практике.
— Ясно. Тогда нам обоим будет интересно.
— Думаю, что да.
Просидели мы с моим новым знакомым до самого закрытия. Диего расспрашивал о перестройке, я интересовался его мнением о настроениях молодежи на Кубе. Это было в конце восьмидесятых годов прошлого столетия. Боже, как летит время! Кажется, вчера ведь все было. Я прекрасно помню этого веселого, интеллигентного и очень любознательного журналиста. Могу закрыть глаза и мысленно увидеть его образ. Он поразил меня тогда своими суждениями о происходящем в мире. В отличие от многих других соотечественников Диего не спешил приветствовать и одобрять реформы Горбачева, осторожно высказывался насчет того, что рушится большая сильная держава. Несколько раз употребил слова «развал» и «распродажа», касаясь темы нововведений в Советском Союзе.
— Мне очень странно это от тебя слышать. Можно сказать, я впервые встречаюсь с такой точкой зрения, а что ты думаешь об обстановке в твоей собственной стране? — спросил я.
— Я совсем не собирался тебя в чем-то убеждать, просто делюсь своими соображениями. И во многом потому, что очень беспокоюсь о будущем своей родины.
— Что именно тебя настораживает?
— Куба – единственная страна в мире, посмевшая и сумевшая противостоять американскому гиганту под самым его носом. И во многом благодаря советской поддержке. Нам придется очень трудно без вас.
— А с чего ты взял, что мы не будем больше вам помогать?
— Потому что вы, скорее всего, скоро сами станете капиталистами.
— Ну ты даешь! После многолетнего, почти векового системного строя это вряд ли возможно.
— Тем не менее, все к тому идет, по-моему.
Бар уже закрывался, мы стали прощаться. Договорились встретиться на следующий день, но как-то не пришлось. Первое слово, которое вбивается в память людям, приезжающим на Кубу и не знающим испанского языка, — это «маньяна». Значение слова очень простое: «завтра», но весьма неточное в кубинской интерпретации, относительное, я бы сказал. Обещанная маньяна может наступить через два, три, а то и четыре дня. С Диего она вообще не объявилась.
Общежитие, в котором я обитал, состояло из двух корпусов, их разделяла огромная терраса, выходившая прямо к морю. Там собиралась студенческая братия после занятий в университете. Помню, как по приезду на Кубу я отправился туда на разведку. Первое, что меня поразило, — это огромное количество женского пола самого разного посола. Нет, парни, конечно, тоже были, но девушек было очень много. И все они разговаривали. Это сборище прекрасных нимф напоминало весёлое шапито. Белокурые польки забавно перекидывались радостными полушипящими фразами, перемежая их задорным смехом, огненно рыжие чешки о чём-то мило мурлыкали с темнокожими анголками, одетыми в национальные костюмы, напоминавшие картины импрессионистов. Рядом сидели в креслах-качалках или покачивались в шезлонгах загорелые феи из самых разных стран Латинской Америки. Павлиньей походкой прохаживались местные и заезжие островитянки. Со мной тут же попытались завести беседу сразу несколько человек. Это сбило с толку. Не привык я еще к такой открытой, располагающей и ироничной манере общения. Так что отделался несколькими «да» и «нет» и решил смыться пока. Направился к другому корпусу и зашёл в лифт. Он сломался и остановился между седьмым и восьмым этажом. Внутри было полутемно. Свет проникал через зарешёченное полуокошко в верхней части дверной створки. Я попытался кричать и звать на помощь. На лестнице никто не появлялся. То ли все были как раз на террасе, то ли давили сиесту — послеобеденный испанский сон. Простоял я так часа три. Испугался несколько: приближался вечер, да и мысли дурацкие стали одолевать. «Если и здесь произойдёт знаменитая недельная маньяна, то мало тебе не покажется», — думалось мне. В полуокошке вдруг появилось женское личико и со смехом произнесло:
— Что, застрял, красавец? Ну, теперь тебе здесь и ночевать!
— Здравствуйте. Вы не могли бы позвать кого-нибудь на помощь?
— Позвать-то я могу, но до завтра монтёр не появится, ты же знаешь. Или нет?
— Знаю, я с первого корпуса, там недавно это ваше «завтра» семь дней тянулось.
— Ничего, не унывай. Неделя быстро пролетит. С голоду я такому интересному мужчине умереть не дам. Буду каждый день еду приносить.
— Но ведь можно же что-нибудь предпринять! Тут даже и лечь нельзя. Может, вы...
— Да перестань ты мне выкать. Сразу видно, что недавно на Кубу прибыл. Ладно, успокойся, белобрысый. Тебе повезло. Мой дядя и есть тот завтрашний монтёр. Побегу сейчас к нему домой, буду слёзно просить о спасении советского блондина. Час потерпишь?
— Угу.
Вернулась девушка не через час, а спустя два. Несмотря на весёлый, жизнерадостный характер и пулемётную речь, кубинцы всё делают крайне медленно. «А куда спешить? На тот свет всё равно успеем», — отвечают они обычно и весело ухмыляются. То, что меня сразу вычислили как советского верноподданного, не удивительно. Нас здесь много. Кубинцы и знать не знают, что есть русские, белорусы, украинцы, таджики там или армяне. Для них все мы — советские, это национальность у нас такая. Объяснять что-либо бесполезно. И ещё, мы, оказывается, богатые. Приехав из страны, где очереди за дефицитными товарами составляли предмет повседневной действительности, я впервые в жизни увидел очереди за хлебом по распределительным талончикам, которые мне были знакомы лишь по попыткам купить водку. И у нас, советских, есть чеки, которые здесь можно отоварить в специализированных магазинах. Но об этом позже.
Девушку звали Эстер. После пятичасового заточения она пригласила меня к себе на рюмку рома и поболтать-познакомиться.
— Ты из Москвы? Тебя как зовут? Рис будешь? — выпалила она, едва закрыв дверь. И не дожидаясь ответа, поцеловала меня. Впилась губами и не отпускала минуту, а то и больше. В свой корпус я вернулся только на следующий день. Мой друг Саня стал приставать с вопросами. Я отговаривался какой-то чепухой.
— Да хватит тебе, я ж не сдам, — заобижался он.
Пришлось всё рассказать, заручившись обещанием, что никому ни гу-гу. Из головы не лезло предупреждение политработника из посольства во время инструктажа в первый же день пребывания на Кубе: «И это, ребята, не забывайтесь тут особо насчёт личной жизни». Как бы там ни было, но с Эстер я стал встречаться каждый день. В ней меня подкупала жизнерадостность и естественность. Девушка вела себя так, будто знакомы мы целую вечность и вообще живём вместе не первый год. Когда принимала душ, дверь не закрывала. Совершенно нормальным считалось расхаживать по комнате в обнажённом виде. Всё в этой стране было по-другому, проще что ли, без условностей. Кубинцы — счастливые люди. Нет, не так. Они гораздо счастливее всех нас, остальных. Они умеют по-детски радоваться мелочам, наслаждаться немногим. Тем, что есть. Любят хорошо поесть и повеселиться. У них меньше закомплексованности. Занятия сексом — это национальный вид спорта. Как бейсбол, например. Без стадионов, конечно. Ничего постыдного в этом нет. За все полгода на Кубе я никогда ни за кем не ухаживал. Никого не снимал. Снимали меня. И не только меня. Нас, советских студентов. Через месяц почти у всех появились подружки. На занятия в университет мы ходили только первые три недели. Потом забросили и стали изучать испанский язык с личными преподавательницами.
Однажды, после работы переводчиком на очередном фестивале я вернулся в общагу и по привычке отправился к Эстер. Дверь открыл какой-то парень совершенно нефтяного цвета и представился женихом моей возлюбленной. Сама пассия высунулась из-за его плеча и застрочила:
— Ой, Влади, привет! Ты же говорил, что через две недели приедешь, а всего одна прошла. Познакомься, мой будущий муж, Армандо. Красивый, правда?
— Ага, — только и нашёл, что сказать я. Извинился, пролепетал, что зайду в другой раз, и ретировался.
С тех пор мы с Эстер больше не виделись.
Прошло много лет. Я уехал в Испанию, где до сих пор живу. Совсем недавно к нам в переводческую фирму заявилась… Эстер. Она вышла замуж за низкорослого никарагуанца, перебралась на иберийский полуостров и пришла сделать юридический перевод всех своих документов. Увидев меня, вскрикнула то ли от радости, толи от удивления и бросилась целоваться. Потом мы спустились в бар, выпили, поговорили, повспоминали.
— Знаешь, когда ты уехал, в общежитие приходил тот журналист, о котором ты мне рассказывал тогда.
— Диего?
— Да, точно. Ну и память у тебя!
— Профессия обязывает.
— Ясно. Я почему о нем вспомнила? Твоя страна развалилась, на Кубе жить стало очень трудно. И мы встретились с тобой здесь. С ума сойти!
Вскоре Эстер засобиралась и ушла.
А я остался. Закрыл глаза и подумал: «темноволосый, с правильными европейскими чертами лица, улыбчивый Диего был пророком?»