На Мойке и на Миллионной
На Мойке
и на Миллионной
Анатолий ИВАНОВ
Роскошные дворцовые интерьеры, привлекшие внимание хорошо нам знакомого петербургского фотографа Карла Буллы, украшали (да и по сей день украшают, хотя уже далеко не в том виде) бывший особняк князя С. С. Абамелек-Лазарева, выходящий на набережную Мойки и на Миллионную. Правильнее было бы сказать — особняки, поскольку речь идет не об одном, а о двух совершенно разных зданиях, каждое из которых имеет свою собственную историю.
То, что находится на Мойке, 23, в неоклассическом стиле, не уступающее творениям корифеев классицизма, выстроено в 1913 — 1914 годах по проекту известного столичного зодчего Ивана Фомина и с давних пор входит в число первостепенных памятников петербургской архитектуры начала ХХ века. В его художественных достоинствах можно убедиться на примере театрального зала, представленного на первом из публикуемых снимков: облицованные искусственным мрамором темных тонов пилястры и наличники дверей, увенчанных стоящими на карнизах скульптурными изображениями грифонов, эффектно контрастируют с матовой белизной стен.
На второй фотографии изображена большая гостиная с великолепными фламандскими шпалерами, бронзовыми канделябрами и мебелью в стиле Людовика XVI. Она сделана в гораздо более почтенном по возрасту доме на Миллионной, 22, возведенном еще в первой трети XVIII столетия и перестроенном в 1770-е годы в духе раннего классицизма (предположительно, архитектором А. Ринальди) для екатерининского фаворита А. С. Васильчикова. То был в полном смысле слова вельможный особняк; к числу его владельцев принадлежали камергер граф Ф. А. Апраксин, уже упомянутый Васильчиков, герцогиня Бирон, а позднее — князь А. Б. Куракин, фигура в высшей степени характерная для своего времени.
Воплощая в себе законченный тип царедворца старого покроя, Александр Борисович недаром получил от современников прозвище «бриллиантового князя». Его страсть к драгоценным украшениям не знала границ: находясь на людях, он неизменно облачался в глазетовый или бархатный французский кафтан, где, как и на камзоле, все пуговицы были бриллиантовые, а орденские звезды, равно как и кресты на шее, — из крупных драгоценных камней. На правое плечо Куракин надевал жемчужный или бриллиантовый эполет, пряжки на башмаках и рукоятка шпаги были алмазные, грудь и рукава украшали дорогие кружева.
Малейшая замеченная им неисправность в собственном костюме могла стать для него причиной серьезных душевных терзаний, что, впрочем, неудивительно, ибо ежедневные утренние сцены одевания занимали в его жизни чрезвычайно важное место, продолжаясь порой часами. Любая подробность туалета продумывалась до мельчайших подробностей, а к каждому образцу платья полагалась особенная шпага, пряжки, перстни, табакерки и т. д.
Однажды, играя в карты у императрицы Екатерины, князь внезапно сильно побледнел: открывая табакерку, он с ужасом обнаружил, что перстень, надетый у него на пальце, совсем не подходит к табакерке, а та в свою очередь не соответствовала остальному. Волнение его в связи с этим открытием оказалось столь сильным, что он проиграл, имея на руках хорошие карты. По счастью, никто, кроме него, не заметил вопиющей оплошности камердинера.
Во времена Александра I, когда сам государь ездил в однолошадном экипаже и совсем исчезли богатые кареты и обложенные галунами ливреи, один Куракин остался верен прежнему екатерининскому обычаю ездить в вызолоченной карете о восьми стеклах, запряженной цугом, с форейтором, двумя лакеями на запятках, двумя верховыми спереди и двумя скороходами, бежавшими за каретой.
В 1810 году, когда он жил в Париже, с ним случилось несчастье: на празднике, устроенном австрийским послом в честь бракосочетания императора Наполеона с эрцгерцогиней Марией-Луизой, вспыхнул пожар. Все бросились к дверям, и князя Куракина, галантно пропускавшего дам вперед, толпа смяла и повалила на пол, так что он сильно обгорел и едва не погиб. Как ни странно, спасением своим он был во многом обязан роскошному мундиру, буквально залитому золотом; правда, во время суматохи князь лишился бриллиантов на сумму более семидесяти тысяч франков, похищенных с его одежды.
Сохранив до конца жизни безбрачие, Александр Борисович тем не менее на манер турецкого султана оставил после себя не менее семидесяти отпрысков от своих бесчисленных крепостных наложниц, обитавших в светлицах его великолепного усадебного дома в селе Надеждино. Не меньшей роскошью отличался и его городской петербургский особняк на Миллионной, где Куракин провел остаток жизни перед окончательным отъездом за границу в 1817 году.
К этому времени относится публикация в «Санкт-Петербургских ведомостях» об отдаче дома внаем. Из него мы узнаем о его обстановке «с шелковыми в двух покоях обоями, с окнами, украшенными драпериями, зеркалами, люстрами, картинами, столовыми часами, с вызолоченными из красного дерева с бронзою и без бронзы всякого рода мебелями», а также о служебных помещениях «с конюшнею на 22 стойла, сараями на 8 карет, с разными погребами и особым для виноградных вин...»
Последний хозяин дома на Миллионной, 22, князь С. С. Абамелек-Лазарев (он скончался в 1916 году) ценил роскошь не меньше князя Куракина, но в отличие от того имел научные пристрастия и был дипломированным знатоком и ценителем исторических реликвий. Выпускник историко-филологического факультета Петербургского университета, удостоенный ученой степени кандидата, он совместно с профессором того же университета А. В. Праховым и художником В. Д. Поленовым совершил в 1881 — 1882 годах путешествие по странам Средиземноморья.
На территории древней Пальмиры Абамелек-Лазареву удалось откопать плиту с надписями на арамейском и греческом языках. За труды по исследованию этих текстов, оказавшихся не чем иным, как таможенным тарифом, Французская академия надписей признала его своим адъюнктом. В 1884 году князь опубликовал результаты экспедиции в книге под названием «Пальмира».
Сохранив купленный им в 1904 году исторический особняк на Миллионной в полной неприкосновенности, Семен Семенович по проекту архитектора Е. С. Воротилова соорудил в 1907 — 1909 годах на месте смежного набережного флигеля (Мойка, 21) своеобразную копию дома при Армянской церкви на Невском, 40, где прошли его детство и юность.
В доме на Мойке он полностью воссоздал два особенно дорогих и памятных для него зала, перенеся туда шесть фигурных печей и двери из дома на Невском.
Особняки на Миллионной и на набережной внутри объединены, так что человеку непосвященному трудно было бы догадаться, где кончается старое здание и начинается новое.
Фотографии из Центрального государственного архива кинофотофонодокументов
http://www.spbvedomosti.ru/document/...946&folder=225
Ответить с цитированием
Сообщение от Зефир*
Города толком не знаю. Но могу завезти в "непарадный" Питер.
