ЦВЕТНЫЕ ДУШИ
Унылая, поносного цвета двухэтажная бетонная кишка стремилась к морю. Верхний этаж занимали «нумера» для одержимых любовной лихорадкой, пивом и тугими кошельками самцов. Нижнюю чакру жилого монстра утыкали однокомнатные норы-студии для разведенных, неудачников, иностранных рабочих, хиповатых любителей травки, бандитов и просто хороших неустроенных пацанов. Вся цветовая гамма судеб выдавлена на пляжную палитру человеческого муравейника, где я, собственно, имел честь проживать.
ЧЕРНЫЙ.
Когда ее худая изломанная фигурка появилась в радиусе прицеливания моего, жаждущего движения пениса, я галантно предложил любую посильную помощь новой жиличке нашего «Ноева ковчега». Авишаль радостно согласилась выпить у меня чашечку кофе. Жить она собиралась с просидевшим три года в американской тюрьме наркодиллером. Наркодиллер Йоси любимую работу не бросил. Поэтому вечерами к нему приезжали сомнительные люди на подозрительных машинах с остатками белого порошка в расширенных одухотворенных ноздрях. Возможно, Йоси продавал стиральный порошок «Кристалл». Частенько, нервно прохаживаясь вдоль дверей студий, он кричал в свой мобильник, что «хомер тов!»(хороший товар) и «тави кесеф,о ани арог отха!» (принеси деньги, или я убью тебя!). Несколько раз приезжал полицейский в штатском, сосредоточено наблюдая за движениями Йоси. То ли «хомер» действительно был «тов», то ли у полицейского была проблема с ноздрями, но бизнес Йоси продолжал процветать.
Приблудный пес Мики, ранее старательно изображавший охранное агентство района и в безумии кусающий движущиеся машины за колеса и бамперы, гоняющий кошек и выпрашивающий жратву, – скурвился. Он получил от Авишаль новый ошейник, миску корма и право засыпать перед телевизором. С этих самых пор он старательно не замечал прежних знакомых, пока унюхавшийся «хомера» Йоси не дал ему пенделя под зад, устав от Микиной шерсти, в изобили покрывающей серые квадраты кафельного пола.
Теплый июньский вечер насыщенно дышал жарящейся на мангале свининкой. Словно девушку, я нетрезво обнимал за тонкую ножку-талию бокал с вином в обществе Германа, Германовой жены Иришки, моей мамы, брезгливо провожающей очередной опустошенный мною бокал, и лицемерного меркантильного Мики, раболепно ожидающего сигнала к чревоугодию. Батарея пустых бутылок из-под вина шатким заборчиком ограждала нас от внешнего мира. Когда мама, уставшая смотреть на мою стремительную деградацию, засобиралась домой, я понял, что в процессе ее провожания буду неизбежно обличен как пьяница и поц.
Ты опять встречаешься с этой блядью?- ошарашила меня учитель русской словесности, филолог с тридцатилетним стажем, долгие годы сеющая разумное, доброе, вечное – моя мама.
Неожидающий этого подлого хука, я заблеял что-то про физиологию и пылкие чувства, но был оборван в самом начале неубедительного эмоционального потока.
-Алкаш и тряпка! – вынесла приговор мама и продолжала бы еще долго, но меня спас заверещавший мобильник. Это Саша-моряк с Сашей «Полковником» и бывшим майором ГРУ Владом, увлеченно поедая мясо, ждали возле моей двери. Наскоро попрощавшись с мамой и пообещав вести себя прилично, я отправился домой. Навстречу мне, по пустынной улице неслась сорокалетняя дама с огромным дорожным баулом. За ней – крепкий тридцатилетний хлопчик. –Мадам, ну постойте! Я умоляю Вас, остановитесь!- упрашивал юноша тетку. Они пронеслись мимо, как скорый поезд. Следом пролетел «Полковник», пообещавший вернуться. Возле дома, на старом диване, возлежал убитый водкой Саша-моряк. Он все порывался идти резать жену, пойманную несколько дней назад с любовником, но благородные друзья укладывали его обратно на продавленную плоть дивана, пока Саша не обессилел и не забылся в тяжелом алкогольном сне. Подходили и отходили какие-то люди, лилось вино, крепкие прокуренные зубы вгрызались в брызгающееся нежным соком мясо. Играла «Ария». Иришка погрузила захмелевшего Германа в машину и лихо стартанула в сторону дома, дабы сохранить свое сокровище от утреннего похмельного «синдрома второго дня». «А не пойти ли нам в «Тропик»?» - упала откуда-то сверху тяжелая пьяная мысль. Оставив умирать Сашу-моряка возле дверей, предварительно, дабы не вводить в искус чужих, сняв с него все ценное, нетрезвые мушкетеры – я, Влад и вернувшийся «Полковник»- отправились в местный очаг культуры с жарким названием «Тропик». Денег, естественно, ни у кого не было. Я упросил хозяйку ресторана дать в долг выпить и закусить. Нам выделили столик у сцены. Пока веселая, пьяная толпа скакала в диком танце свободы, мы выпили две бутылки водки и съели тарелку чипсов. К нам то и дело подходили знакомые красивые девушки и подсаживались незнакомые пацаны. Последнее, что осталось на порванной киноленте памяти, это прижимающаяся ко мне в танце чья-то жена и ее бездонные, красивые, зовущие глаза. Правда, весь вечер она неоднократно повторяла, что очень любит мужа, что, от чрезмерного повторения, убеждало в обратном.
Когда утром я разлепил опухшие щелочки глаз, моим глазам предстали, яростно уничтожающие остатки вчерашнего пиршества, пацаны и пьяный в усмерть бывший десантник и офицер Жора.
-О, Дэн! Привет! А ты чего здесь делаешь?- удивился мне Жора, отправляя в рот последний кусочек свиного стейка.
-Живу я здесь!- ощущая себя мертвым, ответил я.
-Ну, ты учудил вчера!- насытившийся Влад, вкратце пересказал мне содержание предыдущих серий. На каком-то этапе своих вчерашних возлияний я случайно наткнулся глазами на нагло орущего на музыкантов молодого айзера. По счастливой случайности он был одним из тех десяти героев, которые месяц назад буцкали мое безвольное, пьяное тело. Я молча передернул затвор предусмотрительно взятого с собой пистолета и, отрешенный, как взошедшая на костер Жана Д*арк, двинулся его убивать. Мигом протрезвевшие «Полковник» и Влад, отобрали у меня оружие и, вооружившись вилкой и ножом, быстро провели политико-воспитательную работу с четверкой молодых, не по возрасту наглых волчат. Айзер ничего из инцидента месячной давности не вспомнил, но на всякий случай извинился. Расстались мы с ним, пожимая друг другу руки в клятвах вечной любви.
И вот теперь, грудой дурно пахнущего, безвольного шлака, возлежал я не в силах пошевелиться и медленно умирал от стыда. Когда мушкетеры, разбудив захрапевшего было Жору, отбыли, появилась, вооруженная информацией, грозная маман.
- Где пистолет, подонок! – выстрелила в меня родительница хорошо поставленным в театр-студии голосом дознавателя НКВД.- Что ж ты делаешь, сука! –
Текста у меня не было, поэтому я молча таращился парарализованной какашкой на гневную маму. Не сомневаюсь, что если бы у нее был пистолет, она разрядила бы в меня всю обойму. В голове звенело эхо от маминых хлестких, как пощечены, фраз. Бля-а-я!!! Почему я такой мудак?! Этот извечный гамлетовский вопрос я задавал себе уже одиннадцать лет. И не находил ответа. Примерно раз в месяц собиралась во мне грязная пена неудовлетворения собственным местом в жизни. Я драматически напивался, искал рельсы проходящих поездов, чтобы подобно Анне Карениной плюхнуть свое грузное тело под равнодушный состав, танк или «Титаник» чужой судьбы. По счастью, до рельсов я не добирался, но вечер кому-нибудь обязательно портил, повторяя Стивенскую историю про Доктора Хайда и мистера Джекилла. В последующие после возлияний дни я ходил опустошенный и тихий, словно пойманный на месте преступления и пристыженный Дракула.
Мама! Милая мама! Прости, хоть и запоздало, мою такую неуместную в этом возрасте глупость! Я искренне хотел быть хорошим сыном тебе и хорошим отцом своему детищу. Но каждый раз захлестывает меня новый виток черной беспробудной меланхолии. И пью я водку и говорю гадости близким, и блюю в приготовленные для рукопожатия ладони. Помнишь, мамулечка, мое раннее:
Как хочется порой освободиться
От бремени людского бытия.
Нырнуть в хмельное небо белой птицей,
Умчаться в бесконечность, в никуда.
Мучение любовным эгоизмом,
Предательством за грязные гроши…
Закончено! Маман, поставьте клизму
В измученную задницу души!
БЕЛЫЙ.
Она лежала рядом, когда-то прекрасная, когда-то желанная, дымила сигаретой, вулканизировала затасканными откровениями, теребила мою усталую, сморщившуюся от бесконечных процессуальных повторений, плоть. А я наблюдал, как по грязному снегу потолка волочится пешком, после проведенных дневных полетов, усталая, унылая, серая муха и ждал, когда женщина наговорится, встанет, собрав свое грациозное тело великим волевым импульсом, оденется и уйдет, оставив меня наедине с тишиной.
- Мне кажется Бог – это программа, а мы компьютеры. Ты меня слышишь?-
- Угу. – отвечаю я, сосредоточенно наблюдая за ее широкоскулой грудью и чувствуя вполне оправданное волнение бунтующей плоти: доигралась-таки! По крайней мере, на какое-то время я ее займу. И я занял. Наконец-то она оставила бедного Бога в покое и, бессвязно выкрикивая гимны любви, предалась разврату. Когда влажный и обессиленный, словно только что родившийся жеребенок, я сполз с раскоряченного во все стороны внутренним взрывом тела, она заволновалась, как старая водопроводная труба, бормочущая неожиданно выпущенной на свободу водой и выплеснула на меня ржавую водичку своих мыслей: «Ты меня любишь?».
- Угу!- как можно убедительней ответил я, бодро уползая в сторону ванной.
- Так вот! Вышла я на пляж вчера вечером, как он ко мне прицепился…- Упокоенный, лежу я, Тутанхамоном, под прохладной простыней двуспального саркофага и мечтаю о тихой двухэтажной пирамидке у озера Мичиган. – А я ему – пошел на хер, козел! Многозначительная пауза. В этом месте ее повествования я должен искупать ее в овациях. Делаю лицо ревнивого орангутанга. Выходит с трудом. Лень.
- Тебе что, все равно?- надувает она спелые, полнокровные губы.
- Угу! – мог бы закосить под филина я. Но остатки душевности коротким ударом в челюсть валят природную честность.
-Конечно, нет!- запоздало изображаю Отелло и мавром бегаю по квартире, пытаясь придушить изнывающую от тоски Дездемону.
Торжествует разврат. Когда стихает бурная «ниагара» чувств и унитаз, с достоинством лорда приветствует меня распахнутой крышкой, когда тугие струи смывают похоть и усталость, мы пьем черный кофе и вновь я должен вернуться к ее измышлениям о жизни и вообще… Ощущаю себя неким помещиком, пришедшим на светский раут…нет, теннисистом, вынужденным отбивать ее подачи тяжелой ракеткой пофигизма и лени.
-Ты со мной согласен?- выбивает она почву из под моих мохнатых копытец сатира.
-Бе…Бе…Бездарно время провожу! Любви ль служу, иль пошлой неге? Иль, как скучающий Онегин, над тленом тела ворожу? – вдруг вырвалось из меня экспромтом.
В ожидании пощечины трусливо зажмурился. Господи! Какое счастье! Она не врубилась!
- Я Пушкина тоже люблю.- лениво призналась она. -Так вот, этот козел…-
По белой бескрайней пустыне потолка, неся в узелке свой нехитрый скарб, ползла унылая серая муха. И имя ей было – ТОСКА!
ЖЕЛТЫЙ
Аарон долбился в невиновную Женькину дверь.
-Хамор! Ма, ата асук? (Ишак! Ты, что, занят?) Ата асук, сука, блят, говна!-выдавал свои познания в русском языке добрый и юморной тайманец.- Блят! -сладострастно просмаковал Аарон понравившееся слово и, задумчиво почесывая яйца, ушел к себе.
Женька, принимавший у себя очередную даму, так и не отозвался.
Все свое детство Аарон провел на улице в самом бандитском районе Ашкелона, поэтому кличку имел соответствующую - «Аль Капонэ». До десяти лет он жил с бабушкой, которая, боясь потерять единственную радость, всячески настраивала его против родителей. Поэтому, когда после ее смерти родители пришли его забирать, дикий «Аль Капонэ» сбежал из дома. Первое время он жил среди подобных беспризорников и тусовался на шуке (базар). Вскоре такая жизнь ему надоела, и он отправился к Папе. Амус Агадоль (Большой Амус) воистину мог называться папой беспризорных, которых он всячески поддерживал, подкармливал и защищал. Половина шука принадлежала ему. Амус занимался продажей фруктов и овощей и в бандитских кругах пользовался авторитетом. Был он огромного роста, непомерной силы и добродушного нрава.
-Слышал, ты занимаешься продажей овощей. Может, я буду брать у тебя на реализацию?- сплевывая слова, спросил двенадцатилетний Аарон у пожирающего сочные персики за своим прилавком Амуса и без разрешения цапнул гроздь винограда. Амус подавился сочной мякотью и закашлял.
Ну, ты наглый!- восхищенно зацокал языком Папа.- Хочешь ко мне продавцом пойти, на зарплату?-
- Я работаю только на себя! – отрезал Аарон и сделал движение, чтобы уйти.
- Постой, постой! Горячий какой! Мужчина, да? Ладно, вон видишь прилавок – теперь он твой. Бери, что хочешь на продажу. Вечером посчитаемся.-
Так Аарон занялся бизнесом. Причем, весьма успешно.
К четырнадцати годам у него пять своих прилавков, за которыми торгуют наемные продавцы. Аарон свел знакомства с местными бандитами и потихоньку приторговывал травкой или подворовывал с многочисленных Ашкелонских складов. Сильные кулаки и необузданный характер завоевали уважение у старших в районе.
В один из теплых августовских вечеров террористы взорвали в Ашкелоне бомбу. Офицер антитеррористической группы, опрашивая соседей, выделил крепкого паренька, с неприязнью смотрящего на суету полицейских.
- Можно задать тебе несколько вопросов?- поинтересовался он у паренька.
- Нет. Я не разговариваю с ментами.- презрительно сплюнул Аарон, – а это был именно он.
- А если я приеду без формы, на обычной машине?- продолжал настаивать полицейский.
-Приедешь – поговорим. Спросишь «Аль Капонэ»,- отрезал подросток и растворился в ночном городе.
Офицер приезжал несколько раз, встречался с Аароном и в конце концов уговорил его уехать в кибуц.
Учеба. Армия. Женитьба. Рождение детей. Всадил нож в задницу аборигена на пляже. Открыл собственное дело. Родил еще детей. Покурил травы. Подумал. Родил еще ребенка. Опять покурил. Развелся. И тогда накурился. А вокруг женские тела. Смуглые, белые, черные, рыжие – разные. Временно бросил курить. Где-то часа на два. Занялся телами. Но пришла налоговая служба и нагнула его собственное тело. Он обещал большую и пылкую любовь налоговой службе и она, прослезившись, его отпустила. Так Аарон стал настоящим мужчиной.
А за окном лето душит. Юные, загорелые - кожей дышут. Влажный, как мокрица, полицейский настороженно всматривается: – это не ты украл, убил, изнасиловал? Не ты? Жаль! И море… Большая, сильная зверюга море. А на ней точки кораблей и перхоть контрабандистов. И загаженный пляж с вываливающимся из купальника, перешитого из танкового чехла, целулитом несъедобного вида. И гамбургеры из неизвестного мяса, шкворчащие на решетке мангала и плюющие горячим соком в ваше потное, возбужденное лицо. И свежий ветер перемен из пустыни, унесший мою Мери Попинс в бедуинскую палатку. И Аарон, ласково матюкающий Женькину дверь. Это все – моя Родина! Мой Израиль! И я, еврей по крови, руси масриах (вонючий русский) по воспитанию, люблю это место. И готов любить всегда. А все оттого, что однолюб,… хотя и бабник, немного…
СИНИЙ.
Джо. Евгений. Женька. Бывший офицер, одним словом. То есть пьет. А кто не пьет? Жизнь штука суровая. Сегодня с другом ты не выпил, а завтра Родину продал! Обладая душой мягкой, скрывается за казарменным жаргоном и командными оборотами речи. Работает тяжело – на «чудище». То есть, на мусоровозе с прицепом. Бывало, спрашиваю:
-Джо, чего везешь?-
-Говнецо!- весело рапортует Женька.
- А куда едешь?-
- На говнище!-
- А как жизнь, вообще?-
- Да полное говно!-
Любимый писатель – Довлатов. Любимая фраза из Довлатова: «Хмурыми тучами надвигались мысли о водке.»
Пятница. В концлагере жизни внутренний капо дал свисток к окончанию изнурительных работ. Все полосатое, рабочее племя спешит делать книет (покупки). Пингвины с колясками везут набитые энергоресурсами тележки к нервным кассиршам. А вот и Джо, мнется у стендов с водкой не в силах выбрать в разнообразии цен, названий и прозрачности «огненной водицы». Выбрав себе несколько стеклянных товарищей на шабат, неторопливо катит полупустую телегу к голгофе касс.
В открытую дверь студии веет приятный ветерок. На столе водка, водка, немного водки и огурчик. Понятное дело, свининка, колбаска, рассыпчатый, черный хлебушек, лучок, вареная картошечка в масле и укропе и серная кислота «кока-колы», которая не дает тебе засохнуть ни при каких обстоятельствах. Джо разливает водку в четыре разнополых стакана. Потому как нас четверо. Приехали Джоновы друзья в гости – бывшие каскадеры с Мосфильма. Бегин – здоровенный двухметровый чернобровый амбал лет шестидесяти и Женек – гармонично сложенный, но миниатюрный сорокапятилетний playboy. Хлопнув пару стаканов водки, Бегин отправился на свидание с морем.
- И море примет его в свое лоно, как женщина принимает любовника, как розетка принимает штепсель, как…-
- Как писатель принимает водку!- закончил я пьяные словоблудия Женьки и мы сдвинули судьбоносно наполненные стаканы.
- Полное говно!- поморщился Джон, вгрызаясь в бутерброд с ветчиной.
- Согласен! Повторим пройденный материал? Закрепим, так сказать, в памяти.- Женек вновь разлил по стакашкам.
- Invinaveritas!- торжественно булькнул водкой Джон.
- Не, истина в п…- перевел стрелки Женек.
- Стыдитесь, поручик!- поморщился я.- Так говорить о женщинах не подобает, бывшему кадету пажеского корпуса.-
-Ну, не настолько я старый,- зажеманился Женек.- Но на воротах Зимнего висел!-
- Ага! Я тебя поэтому и узнал - ты в том же пальто,- прихлопнул его Джон полузабытой хохмой, и мы жизнерадостно заржали.
- Кстати, о женщинах! Как там Элла Макаровна? Не пишет, не звонит?- ехидно поинтересовался Женек.
-Попрошу не трогать своими грязными лапами мои светлые, чистые чувства!- вскипел Джон и продолжил более спокойно:- Я ее на хер послал.-
-Как ты вообще мог с ней быть, поц? Эти соски, эти синие вялые груди…Тьфу!- и Женек обратился ко мне- Я с Эллой Макаровной дружу уже двадцать лет. Очень ее люблю!-
- Это Бегина дочка!- громко пукнул Джон- Без запаха, без запаха.-
Зажав носы, мы выскочили наружу. За нами гнался тяжелый призрак вони.
-Ты кого убеждаешь, что без запаха? Себя или нас? Ты как тот йог, что сидел на вершине горы и медитировал: «Я не пукну! Я не пукну! Я не пукну!». Потом как бзднет: «Это не я, это не я, это не я!»,-стараясь держаться подальше от скунса Джона, вопил я.
Потупив блядские глазки, Джон исторг из своего ануса стыдливый выдох. Словно испуганный осьминог, закрыл от нас прозрачное небо своей чернильной завесой. Мир потерял краски, трава пожухла, поющая на вершине пальмы птица, упала замертво.
-Господи! Сколько же в тебе говна!- задумчиво прошептал Женек и налил водки.
-Ну, за дружбу!- водка пробивала себе путь через судорожно прижимающиеся в ужасе к стенкам гортани гланды.
- Вкусная водка?- с чувством промычал Джон. Меня передернуло.
-Полное говно!- процитировал я местного классика.
-Так вот!- хрустя огурцом рассказывал Джон о трудовых буднях начальника продовольственной службы.- Было это в первую Чеченскую компанию. Служил я тогда молодым сопливым литехой. Собрали нас всех на плацу в Усть-Пиздюйске и говорят, что, мол, ребята, нужно сопроводить эшелон с солдатиками в Чечню. Поезд отходит через десять минут. Мы спрашиваем, а как же вещи взять, с женами проститься. Сытый, засиженный мухами штабной полкаш, говорит, мол, времени нет. Вечером все равно вернетесь. Приезжаем в Чечню, сгружаемся с поезда и понеслось… Каждого из нас, независимо от должности, назначили командиром взвода, выдали оружие и бросили в бой. Жену я увидел через восемь месяцев. Вот тогда только и понял, чего стоит вся эта романтика в погонах. – Джон молча налил водки и опрокинул внутрь.- Когда солдатам жрать нечего и они ловят крыс, когда бронежилеты проданы врагу, когда…А…Бляди они все…Помню, продавали мы бензин, боевикам. Подгоняем полный бензовоз, а они нам пустой, в обмен. Разговорился с одним из них. Стоит, заросший, с «калашом», в комуфляже армейском. Наверное, с нашего офицера снял. Я его спрашиваю: «На фига вам столько бензина?». А он мне: «Пахать! Хлеб нужно сеять, а то жрать нечего! А вы почему продаете?».
«Чтобы выжить! Мне солдат кормить нечем!»
Посмотрел он на меня, будто не веря в беспредел этой войны, покачал головой и ушел к своим. Я представил его, идущего за плугом, с колотящимся за спиной автоматом, и вспомнил изможденных, голодных солдат, мерзнущих в холодных окопах. Вспомнил жирного генерала «толкающего» пафосные речи. Стало мне тошно. В тот вечер я налакался до бесчувствия авиационного спирта…- изборожденное временем лицо Джона кольнул электрошок воспоминаний.- Женек! Водку будешь?-
Не открывая глаз, задремавший каскадер протянул руку в направлении стакана: «Ебстественно!»
Вернулся с пляжа, фыркающий как тюлень, Бегин. Осуждающе посмотрев на уснувшего напарника, принял водки и скрылся в душе.
- Гомункулус! Мы домой едем?- полчаса спустя, уполовинив очередную бутылку, поинтересовался Бегин у разбросавшего свои чресла по кровати Женька. В ответ – «молчание ягнят».
- Женек! Водку будешь?- волшебное заклинание пробуждает часть организма, ответственного за прием водки. Все та же протянутая за стаканом стрела руки памятником торчит из неподвижного тела бывшего киногероя. После безуспешных попыток пробудить гражданскую совесть «покойного» Бегин плюнул и ушел заводить машину. Я взял подмышку безвольного и, слава Богу, легковесного Женьку, вынес его из Джоновой квартиры и кулем впихнул его на заднее сидение старенькой «Мицубиши». Непокоренный разум восторжествовал: возмущенный насилием, Женька вывалился с заднего сидения и благополучно свернулся калачиком на капоте автомобиля. Невозмутимый Бегин медленно тронул автомобиль с места. В этот момент к наркодиллеру Йоси подъехала полная хмурых бандитских рож машина. Словно отдавая дань уважения пьяным трюкачам, бандитская «тачка» замерла, пропуская, русский «Авось». Провожая квадратными глазами машину Бегина, Йосины клиенты уронили челюсти на пыльный асфальт. Проснувшийся Женек орал популярную песню Шломо Арци.
- Ани насэя, ло едэя, леан, леан, леан?! Вэ на хрена… (Я еду, не зная, куда, куда, куда?!) –
- Все, пора завязывать с наркотой! – прошептал один из норков, вытирая вспотевший лоб.
Мы с Джоном переглянулись и двинулись в прохладный оазис квартиры, где нас ждали извечные спутники непонятной русской души – тоска и водка.
Эх! И какой русский не любит быстро…
КОРИЧНЕВЫЙ.
Битых полчаса пытался объяснить Герман тупому клиенту, что не может он войти в его положение, ибо тогда сам становится в неудобное положение, из которого выйти, без денежных потерь, невозможно. Потный толстяк упорно занимался противоестественными отношениями с содержимым Германовой головы, то есть, попросту трахал ему мозги. Я снял очки, отложил мобильник в сторону, в ожидании взрыва эмоций, чтобы подобно Харону, сопроводить идиота на выбранную им самим сторону реки, разделяющей мир живых и мир немножко мертвых. Если быть честным, приготовился дать ему в его дебильную «башню», в потный «бубен», украшенный двумя оловянными пуговками глаз, воздухозаборником носа, почтовым ящиком рта и тремя отвратительными подбородками. Может быть, лет пятнадцать назад, этот индивид ходил в китайской кожаной куртке, турецком «Адидасе», со старым наганом, под резинкой семейных трусов и «бомбил» ларьки начинающих олигархов. По крайней мере, вел он себя, в данный момент, именно так.
Холодный выдержанный вежливый, словно японский меч, готовый мгновенно выпорхнуть из ножен, чтобы отсечь бессмысленную сотрясающую воздух голову, Герман, неустанно «выкал» на «слышь, ты». Терпеливо, как психотерапевт, он объяснял «Гоблину» его неправоту и добился своего. Толстяк согласился с умозаключениями и тихо покинул компьютерный магазин Германа. Я разочарованно плюхнулся на мягкую лужайку стула, понимая что «кина не будет».
- Граф, снимаю перед вами шляпу! Я уже хотел проучить наглеца подлым, но эффективным ударом в пах.-
- Да, ладно. Ерунда это все. Время пообщаться с Бахусом. Как насчет пива?-
-Йес, сэр!-
Основательно закупив пива и парочку копченых гигантских лещей, мы отправились ко мне домой. Распахнув дверь, я с грустью наблюдал прошмыгнувшего наружу и стремительно удаляющегося в сторону помойки, глупого персидского кота, Маркиза. Его хозяйка улетела в Одессу, оставив мне своего красавца на два месяца. Кастрированный и утонченный Маркиз не в силах был выслушивать ночные крики страсти своих диких собратьев. И вот сейчас, он галопом несся в сторону бандитского вида кошачьей компании. Сиротливо прилипшая к шерсти какашка, весело колотила его по толстому пушистому заду. Видимо цыганская жизнь этому вонючему аристократу, была милей сытой неволи. Я представил, что со мной сделает его хозяйка и мне тоже захотелось куда-нибудь бежать, спасаясь от гнева разъяренной фурии. Настроение было в конец испорчено. Пиво не подсластило горечь утраты. И еще долго мои жалобные вопли блуждали эхом вдоль темных окон домов. «Маркиз! Маркиз! Подонок пушистый! Скотина! Почему ты меня бросил одного, в этом жестоком мире?!»
Через два дня, глубокой ночью я услышал жалобное мяуканье и скребущие звуки у входной двери. Отперев дверь, я был снесен ворвавшимся в квартиру пушистым вихрем с мерцающими желтыми глазами. В его шерсти застрял песок, корни растений и мелкий мусор. Не знаю, чем занимался этот аристократ духа на враждебной ему свободе. Может быть, он романтично водил кошечек вдоль моря, рассказывая о своей генитальной утрате. Или им заинтересовались местные полосатые педерасты, пересыщенные доступными дамочками и обилием помойной жратвы. Во всяком случае, теперь он заискивающе смотрел мне в глаза и добросовестно закапывал свои «благоухающие» говняшки, ранее небрежно сброшенные посреди песочного ящика. Вечером, мы с сыном решили отмыть от запаха прерий бродягу Маркиза. Я прижал вонючку к полу в душевой. Пока я намыливал возмущенно орущего котяру, растерянный сын щедро поливал нас обоих из душа. Наполовину вымытый Маркиз вырвался и злорадно прыгал по полкам с одеждой, дивану и свежее застеленной постели, оставляя за собой неприятные влажные пятна. Словно гигантская мокрица проползла по крохотному мирку моей студии.
Утомленные борьбой за чистоту, мы с сыном посмотрели фильм с любимым Бельмондо, подрались подушками, поиграли в компьютерный бильярд и завалились спать.
В два часа ночи меня разбудили уличные вопли кошачьей страсти. К ним присоединились хриплый вой Женьки и частые повизгивания его очередной подруги, за стеной. Мы с Маркизом переглянулись, вздохнули и поплелись к холодильнику. Секс, еда и литература. Что может быть лучше?
Только любовь!
ЦВЕТ НИКАКОЙ.
Как иней жизни
На зимнем стекле смерти
Блики на клинке.
Борис Акунин «Алмазная
Колесница».
Телефонный звонок бомбой ворвался в мою и без того проблемную жизнь, застав меня в ванной. Кое-как обмотавшись полотенцем, выскочив из душа, поскользнувшись, я проехал через всю комнату и со страшным грохотом воткнулся в компьютерный столик. Звонил деловой партнер отца. Бог-отец, бизнесмен и пароход застрял в Новой Гвинее в долгах и ждет помощи от измученных нищетой, близких. Три тысячи долларов помогут отцу русской демократии вырваться из лап голодных дикарей. Я немедленно позвонил отцу на мобильник. Словно комиссар идущий на расстрел, отец на всякий случай попрощался со мной, сообщив новую сумму своего выкупа. Четырнадцать тысяч долларов. Именно на эту сумму он взял в кредит дерьмовую кучку алмазов. Алмазы, видимо, вышли вместе с мочой из почек дикаря. В Израиле за них не дали и пол цены. Дикари обещали отца съесть, если он не вернет деньги. Или по старой Новогвинейской традиции поставить в тазик с цементом и сбросить в бурные воды какой-нибудь местной Миссисипи. Перезвонив другому деловому партнеру отца, я с удивлением обнаружил, что все выглядит несколько иначе. Отцу перечислили пятьдесят тысяч долларов для покупки алмазов. Купив на шестьдесят четыре тысячи долларов камней, он еле-еле продал их в Израиле за тридцать тысяч. Решив покрыть расходы второй партией алмазов, израильский Остап Бендер ринулся на неизученные просторы Новой Гвинеи. Но был схвачен чернокожими французами, или новыми Гвинейцами и посажен в котел с кипящей водой. Словно храбрый герой из американского фильма, я бодро побежал по знакомым и друзьям в поисках денег, или хотя бы для снаряжения экспедиции в дикие джунгли Новой Гвинеи. Друзья крутили у виска пальцем, спонсоры виновато разводили руками. Услышав у кого нужно отбивать заложника, знакомые бандиты прятались под кроватью или в шкафу.
Я сидел за кособоким инвалидом-столиком у фонтана, в центре города и пил водку в обществе местной пьянчужной элиты. Мимо бесконечной рекой текли людские судьбы. Пионер лет пятидесяти, в шортах до подмышек в потной бейсболке, бодро пробежал мимо. Наверное, переводить старушек через дорогу. Ухоженный двуполый «playboy» в широкополой шляпе, осторожно нес свое лицо, боясь расплескать шарм. Царь-жопа на коротких ножках семенит подле благородного льва-мужа. Эмбрион усталого алкаша на брусчатке, приятное дополнение к фонтану. Эдакий пьяный в говно, пастушок в окружении ужратых козочек и барашков. И я, в половодье пьяных половых чувств и слезливой осени-жалости к себе. Я брел в свою конуру вдоль моря, мимо бесконечных дыр дешевых ресторанчиков, мимо вульгарных блондинок, с липкими, залапанными, приклеенными улыбками и пьяной матросни. « Я тебе не дам! Я тебе не дам!»: фальшиво надрывался магнитофон в кафе. Врал же, сука!
Ночь. Время для безумств и любовных приключений. Время, когда семья собирается у телевизора. Время, когда ты не можешь уснуть, терзаемый маньяком-одиночеством и прошедшая жизнь мелькает кадрами немого фильма в пустом захламленном кинозале твоего мозга. За стеной у соседского старика шумит порывистым осенним ветром тревожная музыка из старого, черно-белого советского фильма. И ты в бессилии ворочаешься на влажных простынях мертвый душой, утративший яркие краски любви вечный странник своей судьбы. Жизнь подсовывала тебе свои лучшие куски, тебе есть что вспомнить. Тебя любили. Любили искренно и преданно. Но почему тогда больно в груди? Почему душит истерзанную душу рождающийся где-то в груди всхлип? И не нужно лететь через июньскую ночь на крыльях любви. И не ждешь с нетерпением, дня завтрашнего, похожего на все остальные близнецы-дни. Тридцать три года и за спиной выжженная пустыня приобретенного опыта. Ты вполне созрел для того, что бы нажать на курок. Но потерял мальчишескую восторженность и наивность. Странно вдруг осознать, что ты взрослый зрелый мужчина, прошедший через очистительное пламя утрат, холодный дождь слез и северный ветер безнадеги, мучаешься на кладбище воспоминаний. Четыре года назад проснувшись среди ночи, я написал стихи:
Был рожден я футляром для Высшего «Я»,
В полусфере из света, тайком, был заложен
Магнетический символ, зародыш, «симан»,
Чтобы древних письмен предначертанный путь
Мне пройти от червя до Небесной Прихожей.
Этот путь мне укажет Тибетский Иман.
Я – глаза Небожителей. Я – Божья кожа,
Обожженный страстями, но все еще юн,
Неизбежность небрежно подброшенных рун…
Бред полный!
СТРАННЫЙ ЦВЕТ.
Я познакомился с ней на «ура». Оставил сообщение в Интернете четырем девчонкам. Она позвонила. Звали это рыжее чудо Марго. Я не испытывал к ней ничего. Даже желания особого не было. Это чувство было взаимным. Я ждал ее возле супермаркета, когда ко мне подошла нескладная девочка с глазами комиссара, в джинсовом комбинезоне. Девочка оказалась двадцати семилетней матерью восьмилетнего оболтуса. Я ей не понравился. Но открылся мой рот, посыпались годами отточенные остроты, повалил дымок сескопила из одинокой холостяцкой трубы. После недолгой осады крепость сдалась. Праздник плоти не удался. Это напоминало гуляние по кладбищу среди монументов. Она отдавалась так, что продолжения не хотелось. У меня было ощущение, что я овладел сам собой. После легкого фуршета плоти, я «по быстрому» отвез ее домой. На всякий случай, оставив в ее душе чувство вины, я, радостно попивая пиво ломанулся домой.
Дом встретил меня трауром. Соседский наркобарон Йоси, выйдя за сигаретами, упал на бетонный бортик, разбил голову и умер. Пес Микки отравлен неизвестным представителем мэрии. Моя жизнь отравлена запахами кошачьих испражнений, ибо хозяйка кота, оставленного мне на два месяца, попросила политического убежища в Одессе. Мой папа пережил инфаркт и с ужасом продолжал жить среди русскоязычного дерьма и чернокожих ангелов Новой Гвинеи.
А я просто ждал. Ждал, когда юмор Бога закончится, и я начну получать Оскаров за талантливо сыгранные роли неудачников и засранцев. Но Бог не торопился. У него, как известно впереди вечность!
ФИОЛЕТОВЫЙ. Я сидел в туалете и читал Александра Покровского. Читал и смеялся. Здорово пишет. Меня не удивило частое употребления милых моему сердцу слов «БЛЯ» и «ПИДАРАСЫ». Меня удивило, что не тыкали ему на ненормативную лексику, не просили переписать, или изменить себе и собственному произведению. Наверное, они испугались, что Покровский гений. И на всякий случай издали. От греха. Так, наверное, Малевичу повезло с его похмельным черным квадратом. А я бездарно трачу мегабайты своего компьютера. Но мои «БЛЯ» и «ПИДАРАСЫ» не несут людям свет и не открывают тайные покровы человеческой сущности. А жаль. Вот же бля, пидарасы!
ПОСЛЕЦВЕТИЕ.
Да простит мне мой читатель ( это человек пять, десять) мой стеб по поводу людей. В жизни достаточно трагедий. А мне так хотелось чтобы, даже находясь на самом краю, в полном отчаянье вы улыбнулись и перестали себя жалеть. Жизнь – это праздник, это радость, это юмор, это любовь! Перестаньте искать виноватых в своих несчастьях. Сходите в кино. Там все намного страшнее! Бай! Бай!
24 августа 2004 год.
Ответить с цитированием
