КЛЕТКА

[Gudvin]

Д Е Н И С К А М Ы Ш Е В К Л Е Т К А


Я бросил пить. В компаниях на меня показывали пальцем, или приходили смотреть, будто на дрессированного медведя. И если мое разноцветное бутылочное воинство иногда побеждало в боях с депрессией, то теперь я остался с ней один на один.
Серое небо, вечное безденежье. Сраный муэдзин, орущий по утрам на всю военную базу, словно он наступил себе на яйца. Любимая женщина, живущая со старым, обещающим несметные сокровища, вечно живым, лживым как все джины, персом. Лицемерие друзей, письма от алчных адвокатов. Обанкротившаяся фирма, хозяином которой я был целых три месяца. Вечно осуждающий, но такой нужный папхен, уважения, которого я добивался с трехлетнего возраста. Одиночество несвежих простыней…Мой Бог, как я устал. Иногда брезжила слабым далеким лучиком мысль о самоубийстве как о выходе из всего этого мутного, муторного существования.
Ах, Лера, Лера! Если бы ты знала, как могут убивать слова, яд которых медленно разъедает душу и не дает покоя ни днем, ни ночью. Моя вселенная погружалась во тьму.
«Титаник» моей любви давно получил пробоину от вражеской подводной лодки и хлюпал носом в набегавшую волну. Моя вера в людей рассыпалась как карточный домик.
Я просыпался по ночам и плакал, ощущая вокруг себя бесконечную холодную каменную стену одиночества. Моими друзьями вновь стали «Карлсберг», «Голдстар» и прочие евреи, с которыми я коротал свои вечера. Я выл на пьяные звезды и в бессилии разбивал руки о сиреневые лица собутыльников. Ангел и дьявол внутри меня давно и сладострастно лупили друг другу морду, и только утро ставило точку в моем несовершенстве.
И пришел день, когда я перестал чувствовать боль и подобно творцу выдумал себе другой мир – попытался стать писателем. И жонглировал словами, иногда неловко роняя их на читательской арене, и смеялся над тем, что меня мучило, и взяв ручку, вывел раздолбанным почерком – «К Л Е Т К А»

* * *
Я с опаской переступил незримую границу, отделяющую меня от моей многострадальной родины и ступил на землю обетованную с трапа родной «тушки». «Израильщина» встретила меня жарким банным удушьем, запахом пота несвежих соплеменников и дежурными улыбками усталых таможенников. «Шалом, бля!»: подумалось мне. Задроченный особист задал мне дежурные вопросы и «оттилехил ле Азазель». (ломаный иврит. Буквально: отправил к черту.) Широко распахнув опухшие от пьянства с провожающими, глаза я шарил в поиске своих родных по многоголосьему аэропорту имени какого-то Бен-Гуриона. Лихо поймав за ноздри суетливого таксиста, я тупо повторял ему записанный русскими буквами адресс моих родителей. Таксист радостно бормотал на незнакомом наречии какую-то херню, но, сдавшись на милость моему воинствующему тупоумию, покорно понес баулы в микроавтобус. Усталая бледная жена и годовалый синенький от заполярья России, сын счастливо вдыхали раскаленный воздух новой Родины. Растерянные «родаки» встречали у подъезда, распрастерши руки-крылья. Так я ступил на тяжелую почву своей исторической Родины.
Мама, роди меня обратно! Не понимая чужого языка, я бил в чужие «чероножопые» скулы, в поисках своей русской правды. Я менял работу, как заезжий столичный франт меняет девушек на переферии. Я бил начальников в голову, бросал их в мусорные баки, выл не понимая, в их самодовольные лица матерно и безответно. Роман с работой не складывался. Любимая жена упорно не хотела заниматься монотонной любовью. Сын, катастрофически взрослея, какал, писал и кричал по ночам. И не было денег.
Пиво, водка и проститутки не помогали. Жена, найдя утешение в чужих объятиях, все чаще сжимала губы и ноги. Мои огнедышущие алко-выхлопы, помада на трусах и стремительно увеличивающееся в объеме монументальное брюхо, уже не сводили с ума любимую, познавшую таинства восточного секса. Нежно щерясь гнилым ртом, деградация протягивала мне свои волосатые лапы. Все чаще в компании алкашей и прочих борцов за чистоту сознания, я сидел в пивной у фонтана, погружаясь в пьяные волны себялюбия. Не обладая талантом Есенина, я кричал в пустоглазую толпу стихи и скандалил с испитыми Иссидорами Дункан. Утром под глазом вспухал очередной отзыв о моем творчестве и отец приезжал забирать свое чадо из полицейского участка. Там я познакомился с «героями Алефа» (Алеф-район города), тремя грациями города Ашдода: «Немцем», «Джексоном» и «Тампоном»
Толик «Немец» подобно Портосу, дрался потому-что дрался. Он мог запросто пойти один против десяти человек и посадить их всех на жопу. Толик называл себя войном, курил анашу, пил водку и баловался героином. Его постоянно забирали в полицию, но на следующий день он вновь кому-то разбивал голову. Перед самой своей кончиной, он подвязался работать в морге. Соответственно, от него за версту несло могилой – въевшимся в кожу запахом формалина. Парень планомерно пытался себя изничтожить, и смерть пришла к нему воткнутым в синюшнюю вену шприцем.
«Джексон» - никакого сходства с Майклом Джексоном этот стопятидесяти килограммовый Голем не имел. Он любил брать на гоп-стоп. За что неоднократно присаживался в тюрьму. В краткие его приходы на волю, мы пили с ним водку в парке или бегали смотреть на гладиаторские бои «Немца».
«Тампон» - был просто «Тампоном».
В те времена (шел тревожный девяносто третий год) в городе происходила легкая локальная война между выходцами из Мароко и «русскими», которыми называли всех русскоговорящих из бывшего Советского Союза.(если кто помнит, была такая страна). Встречаясь в городе, русские и мароканцы всенепременно били друг друга по мордасам, стремясь доказать опонентам свой территориальный преоритет. «Русские, убирайтесь домой!»: частенько выслушивали в свой адресс бедные старушки, всю жизнь рвавшиеся из-за «железного занавеса», что бы умереть на земле своих предков. Директор одного из заводов, рыжий мароканец Морис, в очередной раз увольняя меня, объяснил свою неприязнь к «русским» тем, что мароканцам не создали тех прекрасных условий, полученых по приезду «русим масрихим»(вонючими русскими). Их всячески ущемляли в правах, что породило в свое время движение «Черных Пантер».
Не зная местных нравов, с обогащенной пивом кровью, не владея местными диалектами, мы с приятелем вламываемся на мароканскую дискотеку. Радостно двигая в такт ритмам диско раслабленными телами, мы приглашаем девушек танцевать. Обалдевшие от такой наглости «гварим»(мужчины) стояли, уронив челюсти на пол и позабыв посадить нас на ножи. В волю нарезвившись, мы уходим, прихватив с собой двух девчонок. Позже, перемежая английский с ивритом девчонки помогли нам осознать всю прелесть происходящего.


* * *
-Ты говно!- просто сказал отец, когда увидел мою опухшую хмельную «будку» в проеме двери. И где-то он был прав. От вчерашних воспоминаний остались лишь горечь во рту, битые костяшки пальцев и запах мочи в камере местного полицейского управления.
- Я больше не буду!- в очередной раз подумалось мне, но в слух я лишь промычал что-то нечленораздельное и скрылся от праведного гнева отца в туалете. Если великий классик Чернышевский всю жизнь задавался вопросом «Что делать?», то что оставалось делать мне, скромному сыну актрисы и журналиста. Я тупо сидел на стульчаке, упершись взглядом в израильский кафель, упорно пытаясь вспомнить, как я оказался в угнанной машине.
В десять часов позвонил Алекс. - Ну что, сволочь?! – миролюбиво спросил меня мой друг, – где ты был? Ты понимаешь, что подставил меня перед Светкой?
- Иди в жопу! – грустно отмахнулся я и повесил трубку. Меньше всего меня волновала какая-то Светка. Через некоторое время мне открылась страшная правда: Светкой звали мою лучезарную супругу, из-за которой, собственно, я и переборщил с возлияниями. Светка хотела развода, ибо в ее жизни появился молодой интересный и богатый бабуин, то есть бедуин спрыгнувший с неизвестной генеалогической пальмы.
И тут мозаика ночных приключений приняла аккуратную форму одной большой и розовой задницы, именуемой жизнью. Вспомнились мне вывороченные внутренности «Субару», беспорядочные соединения проводов и полицейский в штатском, которого я просил помочь мне завести автомобиль. Он и помог – вызвал парней в форме. Как же – русская мафия! Аль Капоне из Сибири! Ашдодский Автопотрошитель – маньяк в городе!
Откормленный полицейский спецназ на двух джипах приехал минут через сорок. Мне долго выкручивали руки, чтобы нацепить наручники. Потом восторженно били по почкам, чтобы закрепить победу, объясняя, что угонять чужие машины – плохо. Естественно, будет суд и наказание – убрать весь снег в Сибири. Полицейские, как, оказалось, пострадали. Все десять человек. Я, по законам жанра, был вооружен и очень опасен. И оказал сопротивление властям при задержании. Просто Фокс из фильма «Место встречи изменить нельзя». Поэтому справедливый папаша и называл меня своим любимым словом – говно. Еще одно слово из его журналистского лексикона – «гнида». Но это он всегда любовно приберегал для лучших врагов, коих он, словно редкие жемчужины, любовно перебирал в своей коллекции человеческой неполноценности. В этом плане я бездарен и поэтому сия чаша миновала меня.
Вот так я ступил на скользкую дорожку криминала, где и поскользнулся, навернувшись всеми фибрами своей наивной души. Но все это было в девяносто четвертом. Тогда я отделался легким испугом и ста часами каторжных работ на благо отечеству. А в девяносто девятом мне дорогу перебежала черная кошка с обесцвеченной челкой по имени Лера. Вся она была такая урчаще-мурчащая, как и ее имя. Так что хомяк во мне умер и проснулся маленький полосатый дворовый тигр. Лера была замужем за рогатым работающим оленем из народа. Олень был в меру пьющий и в меру бьющий. И случился у меня с Лерой жаркий латиноамериканский роман, зачеркнувший все мои прежние увлечения и влюбленности. Роман перерос в патологию – я не мог существовать вне Леры, только внутри ее. Лерин муж плавно переместился в бывшего мужа, но его место быстро занял некий Элвис Шунес с брюшком, плешкой и миллионами, которые в недалеком будущем должны были упасть с небес и перевернуть всю Лерину жизнь. Мессию уже давно никто не ждал так, как Лера, с открытым ртом в течение двух лет, ждала миллионы сладкоголосого перса. Но миллионы где-то застряли, а кушать хотелось именно сейчас. И тогда добрый дедушка Элвис открыл на меня фирму. А затем меня начали искать, что бы узнать, что я имел в виду, когда открывал эту фирму. Пока трудолюбивые арабы, хозяина которых «кинул» на энную сумму Элвис, лупили меня сорок пятым размером по голове и тыкали на пробу перочинными ножами, Элвис прятался у друзей и обещал по телефону помочь, как только сможет. Со временем эпизод с сорок пятым размером поблек и гордый Элвис, поощрительно хлопая меня по плечу, радовался, что наконец-то, я стал мужчиной, ибо все мужчины должны изредка получать в дюндель. Для профилактики. К удивлению Леры деньги «кинутых» арабов бесследно исчезли. Все остальное время она удивлялась без меня, а я тихо аплодировал Элвису. Действительно, рок-н-ролл мертв, думал я, а Элвис жив. И тогда пришло мне понимание. Бог распахнул мне глаза и оттопырил мне уши – рок-н-ролл-то танцевал я один, а музыку заказывали другие. И стал я бочком, бочком отодвигаться от мурчащих, в сторону границы. И повезло мне, что вместо славного Карацупы с песиком меня подобрали другие ребята – протянув руку помощи. Но это уже совсем иная история.
Деньги. Кровяные тельца государства. Хрустящие, похожие на разноцветные фантики, шекели. Привычная зелень долларов. Настораживающая солидность евро.
Посредники между человеком и счастьем. Сколько судеб разбито, сколько трагических любовий задушено на корню в их отсутствие. Элвис Шунэс любил деньги. Любил пылкой любовью Ромео. Но не пользовался взаимностью. Деньги его на дух не переносили. Он придумывал миллион комбинаций, он красиво «кидал» подельников, он «отмазывался» от тюрьмы. Деньги просачивались сквозь его растопыренные пальцы и исчезали в необозримых просторах Израиля. Но еще большим наказанием для Элвиса стала его «лебединая песня», его сумасшедшая страсть к девушке Лере. Деловито смазав последнюю стрелу любовным ядом, толстожопый пупсик Амур (жестокий, как все дети его возраста) отстрелил Элвису яйца. По возрасту, влюбленный Элвис годился Лере минимум в отцы, ибо был старше на двадцать пять лет и вот-вот должен был справить шестидесятилетие. Разница в возрасте не мешала Лере изображать страсть, ритмично танцуя горизонтальную «мамбу» и доводя Элвиса до сладостного безумия.
Только вот, единственной эрогенной зонной Леры был кошелек. Как всякая современная Золушка, вырвавшаяся из гнезда нищеты, Лера хотела счастья. Счастьем, в понимании Леры, назывались завистливые взгляды подруг, красивые вещи, дорогая машина, квартира, вояжи за границу, возможность не работать и праздно проводить время, валяясь в кровати.
Из всех перечисленных удовольствий в наличии имелась лишь последнее. Поэтому Лера сладострастно матюкала по утрам бедного Шунеса, пытающегося в одних носках ускользнуть за дверь на поиски денег. Не смотря ни на что, «влюбленные» умудрились прожить три года, скандаля, разбивая посуду и изменяя. Похожие в своем вранье, они давали друг другу обещания, которые тут же нарушали, что не мешало им упорно продолжать жить вместе.
Утомленный матюками Шунес, лицом становился плодово-ягодным, театрально хватался за сердце и медленно, печально помирал в кухонной дали. Привыкшая к постановкам театра им. товарища Элвиса Лера с индейским криком: «Где деньги, козел!» бодро пинала останки любимого. Потом жалела по-бабьи на старом, провонявшем несвежими телами, матрасе, давно привыкшая к размеренному неизменному ритму.
Шунес подвывал о несовершенстве мира, бил себя пяткой в грудь, что мол блядью буду, но деньги через день подвезут – не за горами наследство почившего в бозе миллионщика папашки. Через два дня, «владелец пароходов и заводов», «мистер Твистер, Жопа-Министер» оказывался блядью. Мифические деньги где-то протекали бурными реками и прохладными Ниагарами, а вездесущие предатели и негодяи, заклятые друзья и подлюки родственники вновь обкрадывали «доверчивого» Элю. Лера горестно вздыхала и, в очередной раз отдавшись мне не корысти ради, а ради Великого Чувства токмо, задавала извечный вопрос: «Дэн! Когда ты станешь богатым?»
Я честно отвечал, что никогда и Лера пропадала на неделю, до очередного эмоционального или вагинального кризиса.
В ожидании любимой, я пил пиво с другом Германом, жрал водку с другом Женькой, со скорбью умудренного опытом павиана посматривал на соплюшек в диско-баре «Линолиум». Но искра не проходила, и тянуло меня со страшной силой на давно изученные русские просторы сладостно чужой, блядовитой одесситочки с ножками, попкой, грудками и непонятным микрокосмосом мозга.
Трудно искать…в темной комнате. Тем более, когда там ничего нет. Может правда нет? Придумал себе Лауру, понимаешь! Петрарка хренов!
Я люблю тебя жизнь! Только ты меня…снова и снова! Мда…Консенсуса не достиг. Кунилинг ситуации осознал! Впрочем, денег заработать я собственно не прочь. И мелкими шажками двигаюсь в район молочных рек с медовыми берегами. Но по «простате» душевной хочется не платить за усладу губ и членов своих дрожь. Тем более, как недалече «отымел» меня по поводу денег ейный перс. Единственная радость, что рога ему ваял исключительно я. И вышло ничем не хуже чем бронзовые ужасы Церетели. Кстати о деньгах. Наконец то проникся уважением к достопочтимым бумагам. А раньше, помню с «совковым» воодушевлением кричал, что не купить меня томимого духовностью. Что мир продажен, люди скудоумие свое скрывают, погрузившись в материальность, меркальтильность…Иуды! Падлы! И рабы вещей!
Так собственно меня никто покупать и не собирался. Остался я со своею духовностью, сломанным в боях с мельницами, копьем и пустым холодильником совершенно один

* * *

- Мы знаем, где ты живешь! Если вы с Элвисом не вернете деньги – у вас будут проблемы! – услышал я по мобильнику незнакомое карканье. А через две недели, лежа в неудобной позе на кухонном полу и чувствуя как стучаться в мой многострадальный череп крепкие рабочие ботинки братьев арабов, я начал сомневаться в мазохистской правоте Христа в отношении раздающих пощечины ближних. Через месяц я трясся на стареньком армейском джипе по дороге на новое место работы – военную базу Зивонит, куда меня приняли на должность водителя старого раздолбанного бронированного джипа-грузовичка «АБИР». Удаляясь от одних арабов и приближаясь к другим (дело происходило в южном секторе Газа возле прелестного палестинского городишки с красивым греческим названием Ханьюнес), я задумался о том, что, судя по всему, вновь ввязываюсь в новые авантюры. Одно дело получить по голове, другое дело получить в голову свои девять грамм. Неожиданно вспухшее чувство патриотизма задавило паникерское настроение и я успокоился. Но совершенно напрасно успокоился, как оказалось. В первый же вечер после трудового дня братья по оружию достали припасенные водочные снаряды и всякую домашнюю снедь, чтобы отпраздновать еще один день вне семьи. (Ребята находились на военных сборах.) Весело и непринужденно мы прикончили недельный запас водки и загрустили. Покачиваясь, словно рыбацкий баркас во время шторма, я добрел до вожделенного унитаза и задумчиво присел. Клозет находился недалеко от бетонного забора базы. И вот за этим забором жахнуло так, что потрясенные унитазы тревожно завибрировали, а я слетел на пол. Выскочив из «сада камней», я увидел милуимника (призванный на военные сборы) Леху в полосатых семейных трусах, остервенело стреляющего из «МАГа» (бельгийский пулемет) в сторону Ханьюнеса. Когда пьяного и гневного Леху оторвали наконец от пулемета, нам, новичкам, объяснили, что повода для беспокойства нет. Товарищи из «ХАМАСа» периодически обстреливают базу из самодельных минометов. Что-то там у палестинских Кулибиных не срослось в области техники, потому что руки упорно росли из того же места что и ноги. И фугасы взрывались исключительно за забором. А уж если редкий фугас «долетал до середины Днепра», то срабатывал нечасто. Эти неразорвавшиеся «подарки» накрывали принесенным из столовой тазиком, в ожидании вечно улыбающегося белозубого эфиопского сапера, с моей легкой руки, прозванного Эдди Мэрфи.
Милуимник Леха, у которого отобрали «громкоговоритель» - «МАГ», матерился и грозил кулаком в сторону Палестины. – Из этих мощных лап еще никто не уходил! – прокомментировал Стас стенания Лехи и мы разбрелись по домикам, чтобы «побазарить с братаном Морфеем».
Холодное ноябрьское утро встретило нас завываниями муэдзина, ветра и местной кошки попавшей под ноги к очень любящему животных Борису. Борис пнул ее по пятнистому заду, задумчиво проследил за траекторией полета и, удовлетворенно хмыкнув, пожелал мне доброго утра. Мимо меня пробежал перекошенный с «бодуна» Леха. Пропукав что-то бравурное, он умчался на командирском джипе в ближайшее поселение в поисках цивилизации и пива.

* * *

Шабат. Унылый пейзаж мошава.
Заклепанные кипами пейзане
Молебен патриархальный завывают.
Им муэдзин вторит на грустной ноте,
А Бог со мной беседует, досадно
Сморкаясь в сторону заезженных мелодий.
И я, в борьбе с террором, засыпаю,
От сладкой тишины, без многоточья
Надсадного покашливанья «МАГа»,
«Калашникова» хлестких междометий
И прочих инструментов для общенья.
(От этого порой бывают дети,
Когда ты засыпаешь, с кем попало.
Но я, увы, застиранный военный,
Сплю чаще с автоматом и бездарно
Сжигаю энергетику лобзаний,
В стрельбе по необузданным арабам…)

Позже написал я в своей тетради, смутно припоминая что-то про «…отмстить неразумным хазарам…».
- Дэн! Ты сегодня выезжаешь на операцию армейского спецназа! – обрадовал меня командир роты, нескладный носатый друз со смешным именем – Онан.
Онанюга, как ласково называл его Леха, вечно пытался поймать нас во время «тайной вечери» с водочкой. Но каждый раз его посылали на «историческую родину» и он, видимо туда и уходил. Великий Мастурбатор библейского эпоса, пастух Онан и представить не мог как увлеченно его тезка «задрачивал» вверенное ему подразделение.
- А с какого хрена? – лениво спросил я, отрываясь от тетради.
- У них водил не хватает. Заодно побываешь за границей, – съехидничал Онан и побежал наказывать зазевавшегося воина.
На операцию выехали глубокой ночью. Мрачные ребята из «ЯМАС» (армейский спецназ.) деловито загрузились ко мне в «АБИР», и колонна из десяти машин двинулась через пролом пограничного забора в сторону палестинского города. Впереди колонны величественно полз огромный бронированный бульдозер (который по рации называли «мехоар» - «уродливый») и два «НАГМАШа» (боевая машина пехоты). Из путаных, пересыщенных непонятными кодами переговоров по рации, я понял, что мы должны взять террориста-смертника, готовящегося взорвать себя где-то в Израиле и его духовного наставника – старшего брата. По пути колонна попала под перекрестный огонь двух идиотов с «Калашниковыми», засевших на крыше дома. Веселым дождиком защелкали пули по броне «АБИРа», а я втянул голову в плечи и пожалел, что Бог не сделал меня черепахой. Спецназовцы слаженно нырнули в ночь, чтобы «урегулировать локальный конфликт». Через пятнадцать минут «Калашниковы» захлебнулись и наступила звенящая тишина. Нужно сказать, что тишина в Ханьюнесе была абсолютной: ни лая собак, ни плача детей, ни шума машин, ни музыки. Казалось, неизвестная болезнь уничтожила всех его жителей. И болезнь эта была – СТРАХ! Страх мохнатым пауком гнездился в темноте подворотен и в черных провалах окон домов. Ангел смерти незримым сгустком энергии носился по мертвому городу. Изредка доносилось с окраин далекое попукивание автоматных очередей да треск рации напоминал, что мы еще не в царстве теней. Серыми ночными призраками спецназовцы скользнули в кузов «АБИРа» и мы продолжили путь к интересующему нас дому.
Старший группы – нервный крепыш лет сорока, иврит которого я понимал с трудом, вновь зажевал фразу. Я интуитивно остановил машину. Группа растворилась во мраке ночи. Мне, неопытному, оставили молодого «спеца», который тут же задремал, попросив разбудить его, если ситуация выйдет из-под контроля. Вцепившись в автомат побелевшими пальцами, я напряженно всматривался и вслушивался в ночь. Ночь, словно затаившийся зверь, жила своей отдельной жизнью. Страх потной змейкой скользнул по спине, ночные шорохи рисовали в воображении ползущих боевиков с ножами в зубах. Слава Богу ребята сработали технично, и через полчаса колонна смогла отправиться дальше, приняв в одну из машин, стреноженного как козла, террориста. Сняв по пути с крыши залегшего там со своим «джихадом» и снайперской винтовкой старшего брата виновника торжества, мы праздничной колонной, не по праздничному, рванули в сторону границы. Палестинцы, как оказалось, тоже по ночам не спали и порой учились в университете им. Патриса Лумумбы и на спецбазах КГБ, а потому приготовили нам подарок: заминировали выезд из своего гостеприимного города. Один из «НАГМАШей» вильнул в сторону, но взрывом его слегка зацепило, вырвав кусок мяса-брони. В тот раз мы благополучно вырвались из враждебной и страшной, как пещера сказочного Дэва, Палестины. Однако, я на всю жизнь запомнил ощущение чего-то мрачного за спиной и облегчение оттого, что все уже закончилось.
* * *

- Плять! Упивают! – кричал рядовой Кулидырбаев, которого Леха охаживал древком от швабры по жирной бабьей спине.
- За что ты его, Леха? – нетрезво спросил я справедливого в пьяном гневе
Леху.
- А че он! – весомо ответил Леха, продолжая воспитательную работу. Наконец, древко сломалось и Леха охладел к непонимающей его спине. Как оказалось, сломленный алкоголем южный организм «Баран-Бея» Кулидырбаева не выдержал давления спиртов и изрыгнул из себя изнанку оного товарища. Взрывная волна накрыла импровизированный стол и Лехины нехитрые пожитки. И понеслось над еврейско-арабскими равнинами на прекрасном русском языке: «Плять! Упивают!»
Застолье продолжалось. В четвертом часу утра, в комнате усеянной пустыми водочными бутылками, пластиковыми стаканчиками и остатками еды, четыре русских парня, обнявшись, горланили: «Под крылом самолета о чем-то поет…тс…веселое море тайги!»
В это время, с улицы раздался до боли знакомый стрекот «Калашникова» и разрывы гранат. Сокрушая все на своем пути, через хлипкие стены домика ворвалась автоматная очередь. Весело подпрыгивали пробитые банки с маслинами, весенней капелью капала водка из разбитой бутылки, словно праздничный салют, взрывались, вспарываемые пулями, упаковки с кукурузными хлопьями и «бистли». Мы мгновенно уткнулись носами в пол. И только пьяный и побитый Кулидырбаев недовольно мычал во сне на втором ярусе кровати. Добрые палестинцы, выпустив по пять магазинов из родного советского «Калаша» и бросив штук двадцать гранат (из которых взорвалось лишь шесть), закончили свое высокохудожественное шабатное выступление и убежали в родной и мирный Ханьюнес, чтобы рассказать всему миру, как мы, оккупанты, злобно поем свои русские песни на их нерусской земле.
В ушах звенело. Вот тихо поднял, вмиг протрезвевшую, всю в налипшем мусоре такую родную рожу – Леха. Вот Стас, недоуменно озирается по сторонам. Вот Андрюха шарит в рундуке в поисках целой бутылки водки. И я, протирающий ветошью треснувшие очки. «Шок – это по-нашему».
И вдруг в этой тревожной фронтовой тишине раздался шумный, по нарастающей, выход газов из так и не проснувшегося Кулидырбаева. Выход был долгим, музыкальным, похожим на remix и ужасно смердящим. Первым заржал жизнерадостный Леха, потом подхватили и все остальные. Мы повалились обратно в залежи мусора и ржали до слез. Андрюха вытащил из мусора уцелевшую бутылку водки… И понеслось вслед убегающим арабам:
Когда твой друг в «кровим», (боевые части)
А ля Гер ком а ля Гер….

***

Десятилетний Генкин «Фиат» вез в своем запотевшем чреве своего хозяина и двух охреневших от песков Азы и водки вояк. И если Андрей был в нормальной израильской военной форме, то я – в американских камуфляжных штанах, одетых на голое тело, тайванском жилете «хаки» со встроенной кобурой, «афганской» панаме с университетским «поплавком» вместо кокарды – напоминал заблудившегося колумбийского карателя. Дополняли мой вечерний костюм любимые американской полицией темные очки-капли (было десять часов вечера), сдвоенные магазины от двоюродного брата «Калашникова» - «Глилона» (который тоже присутствовал на нетрезвом плече) и несколько шумовых гранат «Элем» висящих в красивом беспорядке на жилете. Все это ехало в сторону Тель-Авива в гости к знакомой девчонке Алене.
Словно больной щенок, «Фиатик» приткнулся к кромке тротуара и с облегчением выпустил нас из своих недр. Неподалеку громко матерились на иврите нерусские восемнадцатилетние тинэйджеры - переростки, а поодаль размазывала слезы и косметику испуганная русскоязычная девочка тех же лет. Проведя прямую между девочкой и группой любителей хумуса, я демонстративно передернул затвор и, чувствуя себя Клинт Иствудом, направился к девушке. Участливо дыша крепким армейским выхлопом, я спросил, кто ее обидел. У девочки вытянулось лицо, в глазах расплескалась паника, а «стул» в момент стал жидким. Бочком от сердобольного меня, она перешла на легкую трусцу. А за ней и черноокие дети пустынь, задним умом понявшие, что не все здесь знают, что война давно закончилась. Я недоуменно закинул «Глилон» за спину и мы направились в ближайший магазин за ставшей традиционной для общения водкой. Такое же дебильное вытянутое лицо я застал и у хозяина магазинчика. Видимо в его крови, переданной ему от неоднократно экспроприированного военными всех цветов и мастей прадеда -лавочника из Мухосранска, уже имелось нехорошее предчувствие о пьяных вооруженных людях…
Жизнь продолжала свой стремительный бег, иногда спотыкаясь и лупя по тем, на ком она споткнулась. Хмурое утро встречало застарелым перегаром, холодом до дрожи, бомжами, ищущими успокоения в картонных коробках, сладко дремлющими кошечками-женщинами, использующими ночь для разгона дрем и dreams – которые приходят и уходят, а кушать хочется всегда.
Я проснулся на клавиатуре компьютера. На лице явственно отметились некие английские буквы, составляющие то ли слово fuck, то ли слово full. Гранаты и магазины больно упирались в бок, очки в очередной раз превратились в перекошенную абстрактную фигуру, а пенис требовал немедленного выхода эмоциям. Так, наверное, чувствуют себя выброшенные на незнакомый берег жертвы кораблекрушения. Гена с открытым ртом, обняв автомат, сопел на коврике в ванной. Андрюха, единственный, устроился с комфортом под одеялом у Алены. С трудом складывался пазл вчерашнего вечера. Вот некто пытается выдавить мне глаз, лежа на выбитой двери в туалет. Вот клубок тел летит по лестнице, собирая телами соседский мусор и выплевываясь из подъезда на улицу. Вот я, возомнивший себя спайдерменом, ползу по карнизу шестого этажа…
Ужасно раскалывалась похмельной мигренью голова. Тошнота по-бандитски держала за глотку. Мысли о еде вызывали спазм отвращения – на лицо были первичные признаки беременности, плюс подбитый глаз на этом самом лице.
Сергей, сосед Алены, водкой был наполнен до краев, а по сему жил совершенно в иной реальности. Видимо, я нажал в нем некую невидимую кнопку, потому как вчера в считанные секунды мастер спорта по вольной борьбе сгреб меня в охапку и вот я уже лежу на сорванной с петель двери под опытным пальцем, нажимающим мое глазное яблоко. Может быть, как все интеллигентные мастера спорта по вольной борьбе Сергей звонил в мою внутреннюю дверь? Не знаю. Во всяком случае, делал он все это молча и целеустремленно. Человек, оторвавший его от столь увлекательного занятия, сам оказался на полу. Дальше, без слов «стреляться!» или «к барьеру!», господа дуэлянты покатились вниз по лестнице, опрокидывая случайных прохожих и сдвигая строения.
Вспомнилось, как подобрал я Серегин золотой крестик с асфальта и, сверкая очами, кричал – Целуй крест, Иуда! Христопродавец! Ибо Ангел я, спустившийся с небес!-
Пока ошеломленный Сергей, стоя на коленях, лобызал крест, зажатый в ангельской длани, я продолжал нести очередную околесицу, перемежая «Сын мой» с «Отче наш». Из глаз блудного, оторвавшегося от Божьей паствы Сереги брызнули слезы, и он забился в рыданиях запоздалого раскаяния, целуя мою грязную длань, вымаливая прощение и блатное место в раю. Когда душа его очистилась от скверны, «сын мой» не смело спросил меня, пьют ли Ангелы водку. «Что мы, не люди что ли!» - снисходительно ответил не трезвый Ангел, и мы вознеслись обратно в квартиру.
И вот теперь, в очередной раз проклиная Бахуса, я клялся покончить со своей широкой русской душой и прекратить пытать живущего во мне еврея водкой, вином и пивом. Но, видимо, в имени моем заложена неуемная страсть к пирушкам, потому как у древних греков Дионисий был Богом вина и веселья. Так что «…не виноватая я – он сам пришел…»
Все это я пытался донести до вливающих в себя похмельные сто грамм Генки и Андрюхи. Но в ответ они лишь хрумкали солеными огурцами, прислушиваясь к изменениям внутри организма, и мои глубокие мысли не воспринимали.
Иногда я представляю себе, что я старый, потемневший от времени дом. И, утомленно закрывая глаза-жалюзи, я думаю о том, сколько интересных вещей хранится на моем уютном чердаке и сколько страшного и неизведанного пылится в затхлых подвалах души. В целом мои окна призывно светятся приятным светом для приглашенных. Но сейчас этот дом надсадно скрипел половицами, грязно-мутные окна не пропускали солнечный свет, крыша слегка съехала на бок и лестницы мои переходили вновь в бесконечные лестницы, как на гравюрах Эшера.
Остограмленные, Андрюха с Генкой, оживились порозовели как две детские задницы и запорхали к выходу. Дверь в туалет вновь заняла свой почетный пост. Поц Сергей был прилюдно лишен ста граммов, и беспокойно ворочался в карцере кладовки, связанный простынями со старым носком вместо кляпа. Аленка обещала его развязать, когда мы отъедем подальше от Тель-Авива. Вообще все было прекрасно, только стреляные гильзы под ногами и запах пороха из канала ствола автомата оставляли место для беспокойства в измученной отдыхом душе. Но победило извечное русское «авось» и отдохнувший «Фиат» неторопливо покатил в сторону Ашдода.

* * *

Мои армейские будни остались в далеком прошлом – у армии кончились деньги и терпение содержать молодое дарование и мне дали под зад. Вынеся из армии новый жизненный опыт, вещмешок полезных в быту вещей и десять килограмм лишнего веса, я остался не у дел и деловито пропивал собранные непосильным трудом сбережения. Поэтому предложенную работу принял с радостью.
Дискотека, на которую нас пригнали работать в охране, напоминала огромный самолетный ангар, посреди которого находилась небольшая импровизированная сцена и бар. У стены колдовал «Ди-джей», нажимая только ему ведомые кнопки и выставляя на микшерском пульте эквалайзер (единственное слово, которое зацепилось в пустующем складе моего мозга со времен общения с музыкантами). Охладив наш пыл равнодушными освежающими взглядами, девушки - «Барби» неторопливо готовили бар к работе (я вот все думаю, барбикью не из них готовят?).
Хозяев у заведения было двое. Первый – здорово похожий на певца Робби Вильямса, круто прикинутый, немного потасканный, тридцатипятилетний мальчик.
Второй – в длинном кожаном плаще, подметающий расклешенными брючками пол, увенчанный длинными, волнистыми, ухоженными волосами, щеголял в наглых мефистофельских усиках и французской «лобковой» бороденке. Сверкая черными очами, он величественно нес свое тело, не заботясь о тех, кто не успел расступиться перед его святейшеством. Я окрестил его «граф Дракула».
Все начиналось чинно и серьезно. Пришедший из мэрии дядечка долго и нудно тыкал в нарушения, но, получив долгожданную мзду, тихо исчез. Людишки приходили разные – с претензией на высокую моду и простые джинсовые аборигены из рабочих кварталов. Но каждый из них чувствовал себя одним из награжденных на Каннском кинофестивале.. А потому все они жеманились, раздавали поцелуйчики и крутили разнокалиберными попами, не зависимо от принадлежности к полу. Грянул транс, хаус, бардак, депрессивный, психоделический, музыкальный шум.. Тусовка, по мере понюхивания, проглатывания, вливания и укалывания, начала слабые телодвижения в сторону сцены. В течение всего вечера, на сцене происходило театрализованное действо. Троица молодых людей в строгих костюмах и девушка-секретарша, сидя за псевдо компьютеризированными столами, изображали деловую жизнь офиса. Секретарша ходила вокруг них с пустыми кофейными чашками. Парни нелепо махали руками, оживленно передавали друг другу бумаги – как бы предавались искусству.
Кончилось все это банально. Плохо скрываемое вялое желание овладеть секретаршей, не снимая трусов и разбрасывание бумаги – вот и весь финал постановки. До сих пор не обращавшая внимания на всю эту фигню, толпа вдруг всколыхнулась и, воодушевленно подбирая бумаги с грязного пола, тоже стала подбрасывать их вверх. Когда я в очередной раз обходил дискотеку, мне показалась знакомой эта картинка, которую я видел лет двадцать назад в первых американских видеофильмах про нехорошее мрачное будущее. Зал дискотеки, заполненный сизым дымом, технологическая музыка, похожая на удары пресса. Лежащие и сидящие у стены, тупые остекленевшие взгляды и безумно скачущие, ломающиеся фигурки, давно потерявших связь с реальностью, людей. Пол, словно прошлогодней листвой, был усеян бумагой, а под сценой группа неизвестных, непонятных, мутных и на фиг не нужных ни кому, курила марихуану.
Безумный, разоблачившийся, обнюхавшийся кокаина, в одной майке «Дракула» козлоного скакал возле бара с одной из унюханных в дымину «Барби».
В туалетах, не стесняясь какающих, писающих и блюющих, увлеченно занимались сексом. Вот девушка подмывает свое лоно, натягивает трусики и, не обращая внимания на застывшего и обалдевшего охранника, идет в зал. Вот группа неизвестного пола слепцов зомби, в юбках от Кордена, увлеченно ползет в сторону бара.
Неужели мне, в силу своего застарелого консерватизма и любви к творчеству Фрэнка Синатры, никогда не понять эту биологическую массу? А где же медленные композиции с чуть легкими касаниями женских волос, ее дыхание на щеке, твои руки на ее тонкой талии? Где смех, грация, знакомство, обольщение, романтика, наконец? Неужели все это заменил легкий и быстрый секс без имен и обязательств, с закинутой под язык «экстази» под какофонию пердящего метеоритного беспредела? Я стар? Я супер стар! В свои тридцать три мне уже не понять сомнительного удовольствия шагать в ногу со временем. Я навсегда останусь душой в шестидесятых, хотя меня тогда и в помине не было. И уже никогда не будет медленного покачивания в танце и уже не скажет семнадцатилетняя девочка « Я люблю тебя», и не уткнется в плечо, и не вдыхать мне ее терпкий запах духов перемешанный с потом .Только и осталось, что наблюдать, как тридцатилетние пьяные тетки отплясывают под Михаила Круга в русском кабаке, да их мужчины играют в «Бригаду», сплевывая слова и разбивая друг другу морду.
В пять утра, под предводительством двухметрового гоблина, на дискотеку приперлись братья меньшие – арабы. Мы долго решали вопросы о расизме, но «веселый» и обдолбанный «Робби Вильямс» приказал запускать. Волнующиеся, как девственник в борделе, арабесы ломанулись в красивую жизнь.
В пять тридцать появилось чудо неопределенного пола в коротких штанишках и свитерочке. Существо явно прилетело из другой галактики и не соображало, где произошла аварийная посадка. Пересилив себя, я все же похлопал его по карманам, не надеясь обнаружить атомную бомбу или даже зубочистку. И штанишки упали, явив миру палитру красок веселеньких трусишек. Охрана радостно заржала, штанцы водрузили на тощий зад их обладателя, которого тут же втянуло сумасбродное нутро дискотеки.
Но поразил меня не прилет «мечты уфолога», а одинокий инвалид на коляске, на всех порах въехавший в зал. Он исполнял какой то дикий танец торжества на двух колесах, со сладостным лицом душевнобольного эстета, нимфомана и извращенца. Слюна капала с уголка его рта, глаза затянуло мечтательной поволокой при виде чертовски соблазнительных див. Судя по всему, он был счастлив.
Мой Бог! Насколько все относительно в этом мире. Я тут же забыл обо всех своих проблемах и усилил ощущение счастья для инвалида, безвозмездно пожертвованным пивом. Порадовавшись вместе с ним, я с облегчением пошел к выходу из этой заднепроходной истории.
Человек, это звучит гордо! Даже если вы обосрались! Человек всегда будет звучать гордо!
Йес оф кос!

* * *

Ту найт, ту брокен хард ту гей ! - вибрировал проникновенным голосом “звездный” солист группы “Выплеск” Эразм Зингершухер. Группа , в полном составе, присутствовала тут же – на огромном балконе моего “дуплекса”. Пока пальцы Эразма возбуждали гитарный гриф, а голос ласкал восторженные, хлопающие уши поклонников, мы пили водку. Мы это: барабанщик Боря, клавишник Паша, соло-гитара Игорь и бас-гитара Эльдар. На заднем плане громко блевал (аккустическая гитара ) Олег.
Кроме того, присутствовало ещё человек тридцать-сорок, половину из которых я вообще не знал. Бомонд – одним словом.
-Клоус май айс -вдохновенно пел собственную песню англо понимающий поэт и композитор, Эразм. Его редкие кудри романтично шевелились под дуновением легкого бриза. Благородный флюгер носа гордо разрезал ночь. Глаза пылали фанатичной преданностью к Heave Metall.
“Клоус май айс” (закрой мои глаза ) Эразма переплелись с “клоус май эсс” (закрой мою задницу ) Олега, который закончил блевать и вступил вторым голосом. Эразм возмущенно ударил по струнам и закончил свой музыкальный оргазм. Любимая девушка Эразма, калиброванная сучка Вера, лениво искала что-то в ширинке бизнесмена Дани, непринужденно посылая свободной рукой поцелуй возлюбленному.
Клавишник Пашка – интеллигент, умница, балагур и весельчак, как всегда травил байки:
-Жили мы тогда в институтской общаге. Ну, и шутки у студентов были не злые совсем. Например зимой мы брали у девчонок электрообогреватель – батарею, любовно намазывали внутренние части дерьмом и возвращали. Как обогреватель включат, дерьмо нагревается и вонь стоит необыкновенная. Понять откуда – невозможно... Бумага не в силах передать, как перевоплощался Пашка, рассказывая анекдоты! В нем уживались мат и интеллигентность, интеллектуальность и умение подавать откровенно тупые тексты, которые всегда вызывали гомерический смех
- Знавал я одного прапорщика. От него я и услышал эту историю. Прапорщик Чемоданов был неудачником с самого рождения. Ну не нравился он Богу, что тут поделать! Да и родился он только для того, чтобы охранять зеков в колонии строгого режима. В один прекрасный день, сломленный уходом жены, неприятностями на работе, неуважением коллег и нищетой, он взял свой табельный “Макаров” и скрылся в туалете “караулки”, чтобы покончить счеты с этим гнусным миром. Услышав выстрел, коллеги ломанулись в туалет и распахнули дверку кабинки... Их глазам предстал обалдевший Чемоданов, с дымящимся пистолетом в безвольной руке, входным и выходным отверстиями от пули в черепе, и сама пуля, застрявшая в стене. Юмор Бога был в том, что черепная коробка прапорщика от природы была несколько выше самого мозга. Пуля пролетела в пустоте между мозгом и верхом черепа и, не задев ничего ценного, выскочила наружу. Ну что сказать – неудачник есть неудачник...
Соло-гитарист Игорь, в свободное от музыки время, трудился прапорщиком в одной из воинских частей. Был он крепок телом, обстоятелен и надёжен, как рояль, любил водку, поесть и посмеяться. Даже в устоявшихся, сотню раз исполненных песнях, предпочитал интерпретацию и новизну. Поэтому каждое его соло было неповторимо, что доводило Эразма до белого каления. Ибо он всего лишь хотел услышать музыку, которую написал.
Борька – барабанщик от Бога. Барабанил где угодно, на чем угодно и с кем угодно. Иногда бил в “бубен”.
Длинные черные волосы, породистое еврейское лицо, и грустная песня “Есть в графском парке черный пруд...”, создавали великолепный образ познавшего предательство, но не побежденного, Атоса.
Эльдарчик – похититель женских сердец и прочих органов. Сердцеед, женолюб, бабофил. Романтик, начинающий любить издалека. Нежная, легкоранимая душа, но здоровый спортивный интерес к самому процессу. Он быстро воспламенялся и быстро угасал. Иногда неделями тлел, потеряв объект поклонения и не обзаведясь новой богиней.
Был ещё в команде “заслуженный акын Узбекистана”, “народный гитарист Ашдода”, “великий герой фонтана” (место, где в Ашдоде тусуются любители... нет, профессионалы пива и водочки), “рыцарь графина и стакана”, Олег, но не вещий. Вещи он по-пьяни терял, машины разбивал, текст забывал, на концертах засыпал. Но парень был хороший, хотя “хороший” он был всегда. Не плохо играл и пел, если уже успевал выпить, но ещё не ушел в алкогольную нирвану.
Ну и изумруд “Выплеска”, Великий геморрой в носу попсы, духовное начало группы, сотворитель многих замечательных синглов о любви, закрытых глазах, раздвинутых.... простите, разбитых сердцах, Эразм Зингершухер.
Какое было замечательное время! Мы пели, пили, ели и любили. Это был “звёздный час” для “Выплеска”. Концерты, гастроли в “эзор таасия”(промышленный район), аншлаги в пабах, сотни людей... к сожалению, так и не узнали “Выплеск”. Но мне посчастливилось достать единственный диск группы, с дарственной надписью самого Эразма (что-то нечленораздельное о себе любимом и подпись великого и плодоносного).
Как быстро пролетело время... И нет больше “Выплеска”... И нет больше балагура Пашки... И ребята, с которыми дружил, не собираются вместе и поют только в ресторане. И вместо восторженных фанатов – пьяненькие раскрасневшиеся несвежие лица и “Гоп – стоп, мы подошли из-за угла”. А вместо цветов от поклонников – рваные двадцатки и полтинники. И не слышно гитары Игоря. И нет новых песен у Эразма....
Только Олег, появляясь в Ашдоде, неизменно, как статуя Командора, заседает у фонтана за кружкой пива или стопариком водки. Неумолимое время швырнет щедрой рукой горсть морщин, мазнёт темной кистью под глазами, увеличит печень, но в целом, оно не властно над Олегом. Он вечен, потому как проспиртован, как жаба в кабинете зоологии.
Так выпьем же за прекрасных и загадочных, за эксцентричных и капризных, за талантливых и не очень... За музыкантов! И не важно, где ты поёшь – на “Песне года” или в ресторане “Колизей”. Пьёшь ты “Реми мартин” на фуршете у Арика Шарона, водку с братвой в кабачке или одеколон “Огуречный” с сизоносыми детьми подворотен. Важно лишь, как ты себя чувствуешь в этом, не всегда уютном, мире. И ещё... Ту найт, ту брокен хард ту гей!!!


Волны остервенело бились в эпилептическом припадке о равнодушный берег. За окном плотной стеной лил дождь. Где-то, в теплом логове квартир, счастливые семьи провожали старый новый год. Влюблённые звенели бокалами с шампанским, а наркоманы кололи друг другу праздничную дозу отравы. Зажигательный смех и клубы сладковатого дымка выбивались из неплотно прикрытых окон одинокого автомобиля на автостоянке. И только усталые проститутки недовольно обслуживали, захмелевших в честь праздника, клиентов , из-за нудных возвратно-поступательных движений их тягучей, похмельной жизни.
В спичечной коробке моей однокомнатной студии, раненой птицей билась о стены музыка группы “Ария”.
Я, пьяный, в семейных трусах и афганской армейской панаме, смазывал специальным маслом лезвие японского меча. Уже полгода моя самурайская форма валялась на дне чемодана (с исчезновением денег прекратились мои занятия айки-до, яй-до и джо-до). В ящике стола скучал смазанный девятимиллиметровый “Woltra PROFESSIONAL”. Под кроватью – лук и два арбалета, в углу потрескавшийся, в ссадинах от ударов, “бакен” (деревянный меч) и бамбуковый шест. На кухонном столе огромный армейский нож “а-ля Рембо” (которым я обычно пытаю курицу перед тем, как её поджарить) и выкидная телескопическая дубинка. Нехватало только пары пулеметных лент на теле и станкового пулемёта. Напротив сидели мои соседи по спичечным коробкам.
Женька – бывший капитан российской армии, потерявший в Чечне веру, а в Израиле – надежду и любовь. И Юра – бывший адвокат, защитник боксёрского братства новорусских Робин Гудов. Юра был изъеден пираньями-женами морально и материально до трусов. Он сбежал от них в Израиль, захватив лишь рога да смену белья, в поисках душевного покоя на “святой земле”.
-Шлюхи они все! Шлюхи! - монотонно повторял Юра, мучаясь воспоминаниями, икотой и депрессивным психозом.
-Шлюхи, шлюхи! - жизнерадостно подтвердил Женька. - Ну что, Дэн, по пятьдесят? - и налил мне пол стакана брэнди.
- За женщин! - согласился я и мы дружно опрокинули стаканы.
- Прикинь, я хотел с этой шлюхой сойтись! А мне сказали, что её в бане с бизнесменом видели! Вот шлюха! - продолжал гнуть своё Юра.
- Да оставь ты, старик! Всё это чешуя! - философски изрёк Женька, затянувшись сигаретой. - Живи и радуйся! Вот ко мне Белла Марковна приезжает – и мне на все насрать. Уезжает – я живу дальше. Зачем башку ломать? Они считают, что мы козлы, мы – что они бляди. Самое смешное, что обе стороны в чём-то правы...
- Ага... И ты меня забодай! - проблеял я, качнувшись на стуле и отрезал мечом кусочек пупырчатого солёного огурчика.
- С Новым Годом! - величественно вплыла в квартиру пышущая здоровьем Белла Марковна, отряхивая зонтик. - Мурзик! Почему без меня?!
“Мурзик” Женька сделал виноватое лицо, щедро плеснул брэнди в чистый стакан и обрадованно предложил:
- За прекрасную Беллу Марковну!
Я отложил меч, Юра – стоны про шлюх, мы оторвали свои нетрезвые тела от стульев и дружно опрокинули пойло внутрь себя.
- Всё равно они шлюхи! - тихо и зло прошептал Юра.
- Кто? - спросила Белла Марковна, похрустывая огурцом.
- К тебе это не относится! - быстро сообразил Женька. - Ну что, Дэн, по пятьдесят?
- А не пойти ли нам в кабак?! - вдруг осенило меня. - Там, кстати, полно шлюх!
- Действительно... - обрадовался адвокат Юра и почернел лицом, вновь услышав знакомое слово.
В начале двенадцатого вся компания ввалилась в ресторан с помпезным названием “Коля Зей”. Кто такой этот Коля Зей я не знал, лишь позже, протрезвев, я понял, что это одно слово - “Колизей”. В охране ресторана работал мой друг – Броник. Как и его бронированное имя, был он широк в плечах, бугрист в мышцах, а так же чемпион Европы по борьбе без правил. В мирной жизни это был добрейшей души человек, любящий детей, животных и женщин. Нам предоставили столик “V.I.P.”, принесли молочного поросёнка и водки – вобщем позволили продолжение банкета.
Мой нетрезвый, но проницательный, сканирующий взгляд тут же вычленил столик, за которым сидели две молодые девушки. Одна из них, лицом и белыми кудряшками напоминала известного певца Укупника, который в одной из своих песен “сожрал паспорт” ,лишь бы не жениться на какой то “курице”.Вторая... Ах и ох! Мой любимый типаж! Красивая, знающая себе цену, стерва. О, боже ш мой, как заволновались все мои члены! И как захотелось выкинуть что-нибудь эдакое, чтоб обратить на себя внимание этой девочки-конфетки!
Для начала, я выкинул из ресторана настойчивого и пьяного “в драбадан” мужичка, который ошивался возле столика вожделенной мной дамы. На мою “храбрость” внимания не обратили... И тут , как раз, ведущий музыкальную программу Анатоль (представьте, шикарный белый костюм, одесский юмор и широкополая белая шляпа ), предложил выйти на сцену трём молодым людям. Естественно, вышел я, храбрый от выпитого, и, похожий на спившегося Максима Леонидова, парень моих лет с очень нетрезвым другом. Все трое были примерно в одинаковой кондиции – то есть “никакие”.
Анатоль нахлобучил мне шляпу и предложил станцевать партию Майкла Джексона из балета “Триллер”. Мы с сыном с детства обожаем творчество гуттаперчевого артиста. Ещё в три года мой ребенок делал “лунную” походку “Майкла”, преданно глядя на экран телевизора. И я выдал... Правда без Джексоновских повизгиваний, но весь комплект подергиваний, бряцания гениталиями и выворачивания ног получился отменно.
Вторым номером был друг «Леонидова». Он был катастрофически нетрезв и напоминал сбитый бомбардировщик, вошедший в штопор и приближающийся к земле. У него было замечательное актерское качество – ему было на всё наплевать.
Ну и “Максим Леонидов”. Его танец заключался только в хаотичном движении тазом, что очень возбудило женскую половину зала предпенсионного возраста. Мы дружно решили, что он и выйграл бутылку шампанского, и тут же ее выпили.
Шампанское встретилось с водкой и бренди и я побежал в туалет, чтоб расстаться с переполняющими меня эмоциями.
- Дэн, ты что ли? - услышал я за дверью, закончив свои извержения.
Я выполз из кабинки откровений и попал в мощные объятия Борьки-барабанщика.
- Да, силён, силён! - отметил Борька (он с Эльдарчиком играл в этом ресторане).
- Дэн, надо выпить за встречу! Никуда не уходи после наших песнопений. - попросил он и пошел отрабатывать свою барабанную смену.
Словно древняя рептилия, выползающая из воды чтобы стать сухопутным и травоядным сусликом, я выполз в люди. И тут началось! Михаил Барышников и Рудольф Нуриев кусали бы локти, увидев мой танец брачующегося оленя. Я охмурял, я очаровывал, я коварно обволакивал девочку, которую углядел ещё в начале вечера. Это был танец жизни, танец солнца, танец шамана, вызывающего своих “корешей” - духов. И вот, когда мы уже были слиться в экстазе – соединиться душами, а обиженная и забытая “Укупник” злобно сидела за столиком, к моей принцессе-золушке подошел здоровенный и красивый официант Серёга Шведов. Шепнул ей пару слов – и всё... Праздник кончился. “Золушка” вспомнила, что в полночь может получить в “тыкву” от принца, сидящего дома с ребёнком. Провайдер моей любви прервал соединение... Я “завис”.
- Шлюхи они все! - грустно, не веря в сказанное, плакался я Юре, пьяно подпирающему голову за столиком. Тяжелая ладонь Беллы Марковны резко привела меня в чувство.
- Шоу продолжается! - взревел я раненым бабуином и нырнул в людское море, попутно потопив военный крейсер, вставший на пути залпа моего оптимизма.
Шоу продолжается!!!
* * *
Лет пять назад я работал на американском складе моющих средств, против перхоти, мандавошек и дурацких мыслей. Работал на автопогрузчике. А так как по ночам я «отрывался» в ресторане «Нехаим», или бороздил знакомых девчонок, то утром засыпал на рабочем месте и просыпался только тогда, когда въезжал на погрузчике в мешки со стиральным порошком. Все вокруг покрывалось белоснежной пылью, напоминая родной сибирский снег. Прибегал взмыленный и взбешенный от моей мечтательной «Швейковской» улыбки, начальник склада. Он ссаживал меня с автопогрузчика и вручал в наказание метлу. В сущности Ицик, будучи начальником склада, слыл не плохим парнем. Но иногда в его голове взрывалась вселенная, или начиналось очередное солнечное затмение. В эти моменты все живое старалось забиться подальше, только бы не попадаться мрачному взнузданному Ицику на глаза. Но он все равно выстраивал нас словно взвод ведьм с метлами, заставляя летать на этих самых метлах по и без того сверкающему складу. Когда долговязая «донкихотовская» фигура Ицика приближалась, мы делали озабоченные лица и старательно подметали несуществующую пыль. По мере удаления от нас этого долбанного борца за окружающую среду и четверг, наш энтузиазм угасал и мы начинали травить байки и валять дурака.
Люди, в этом хранилище человеческой чистоты, подобрались интересные. Например, редкий идиот Эзра. Характер нордический, отмороженный. Удивительно и необратимо туп, самонадеян, лицемерен. Придворный интриган и жопализ. Нормальный израильский мужик. Ураган кадровых перестановок и потрясений всегда обходил его стороной. Где бы он ни находился, на нем всегда красовалась одна и та же засаленная ленинская кепка. Только однажды я случайно обнаружил, что на самом деле Эзра скрывает не рога, не панковский «хаярок», а всего лишь обширную, как пустыня Гоби, лысину.
Пока я выслушивал его маразматические размышления о смысле бытия, мы ладили. Когда его тупость нарушила слабые границы моего терпения - разругались. Добрый дедушка Эзра методично начал «постукивать» на меня в конец замордованному информацией Ицику, что неуловимо приближало меня к увольнению.
Впрочем, попав под «колпак» к королю интриг, я познакомился с Борькой «Рыжим» и обожаемой мною с безопасного расстояния, Ириной. Увидев нестриженого год «Рыжего» в первый раз, я подумал о наглой, рыжей, здоровенной бабище без первичных половых признаков. Только после длинной матерной тирады я понял, что передо мной все же самец. Борька обладал живым чувством юмора, ядовитым сарказмом, нездоровым цинизмом и зачатками интеллекта. Родом «Рыжий» из славного города Питера. А там, как известно, все делается со знаком качества. В ресторане «Нехаим» Борька слыл заводилой и всеобщим любимцем. Хозяин ресторана в ужасе от пустых залов дворца еды, звонил Борьке и мне. Мы, словно две пьяные феи вдыхали радость и пригоняли клиентов в его скромный бизнес. К одиннадцати часам в ресторане уже было не протолкнуться. Только рыжая шевелюра поплавком прыгала в людском море на dans площадке, да раскинутые «руки-крылья» цеплялись за знакомых и друзей.
Иришка! Ирка! Ира! Ирэна! В зависимости от ее настроения менялись и ее имена. В стеклянном аквариуме находился мозговой центр склада. Две задерганные девчонки бодро барабанили наманикюренными кошачьими коготками по западающей клавиатуре «компов». Ирка умудрялась одновременно разговаривать по телефону, жевать бутерброд, ругаться с тупым Эзрой, слушать новую хохму Борьки и мои вечные стенания по поводу сволочи подруги. При этом она беспрерывно вносила данные в компьютер. «Матрица» одним словом.
Странно, но не смотря на мою гетеросексуальность, мы с Иркой всегда оставались подружками. Иногда я пытался глупо шутить по этому поводу, размахивая своей принадлежностью к не всегда сильному полу. На что Борька со свойственным ему цинизмом обзывал меня педерастом и мудаком. Я отвечал ему со вдохом, что друзей не нужно иметь, с друзьями нужно дружить.
Ирка – красивая, живая, знающая себе цену стервочка. Бывший муж Ирки, лидер модной попсовой группы «Баксы Бумс Лиметед» рвал волосы на груди, сожалея о потере семьи. Но Ирина не хотела, да уже и не умела прощать чужие ошибки. Мужчины, с их вечно вытаращенными фаллосами, перестали ее волновать. Порой она отлавливала кого-нибудь на пробу. Надкусывала и выплевывала обратно в кипящий котел жизни. Больше всего Ирка ценила вдруг обретенную свободу и личную неприкосновенность.
По прошествии пяти лет нашей нелегкой дружбы, мне позвонил «Рыжий» и тоскливо завыл в трубку, что жена улетела в Питер, а он с пельменями и водкой мается от скуки. Мы с Иркой купили бутылочку красного винца и «ломанулись» к нашему рыжему солнцу, как мотыльки на огонь. За приколами и шутками, мы выпили две бутылки вина и съели кастрюлю пельменей. (Причем Рыжий как всегда утверждал, что выпил и сожрал это все я один.) Из бара появились новые стеклянные персонажи. Допив водку, нетрезвая компания поехала в ночной магазин для пополнения стратегических запасов. Обретя вожделенный «Немиров» и баночку огурчиков, успокоенные собутыльники вернулись на «базу».Вползая в лифт, рыжий растяпа вспомнил, что ключи от квартиры остались в машине. Мы с Иркой поднялись на этаж и плюхнулись на пол у дверей квартиры. Сидим. Смеемся. Погас свет. В кромешной темноте послышалось тревожное бульканье и осторожный хруст огурца. Из поднявшейся кабины лифта вышел качающийся Рыжий, включил свет в коридоре и заржал как любимый конь Буденного. Пойманная на месте преступления Ирка замерла с зажатым в руках надкушенным огурцом и начатой бутылкой водки. Боже мой! Неприступная бизнес леди на полу в темноте хрумкает огурцом контрабандно выпитую водку! Мы с Рыжим взорвались гомерическим хохотом и гогоча ввалились в квартиру. После четвертой рюмки все помнится довольно смутно. Мы пытаемся спеть «Новый поворот» Макаревича. Никто не помнит текста. Толкаясь, лезем в Интернет за песней. Поем ее от начала до конца глядя на монитор. В Интернете появляется виртуальная подружка Рыжего, несущая необыкновенную чушь. Мы покатываемся со смеху. После восьмой рюмки мы покатываемся со смеху лежа втроем на балконном полу. После десятой начинаем рассуждать о звездах, плавно сползая на вечные темы секса. Здесь срабатывает внутренняя Иркина охранная сигнализация. Иришка начинает срочно собираться домой. Распластавшийся по балкону Рыжий давится от смеха, радуясь своей «хакерской» попытке влезть в душу. Глубоким утром сонное такси разбросало нас по нашим таким разным мирам.
Господи! Почему я все время пишу про пьянство? Неужели нет ничего более интересного, чем описание снятия внутренних барьеров с помощью водки? Конечно же есть! Например, помню мы с Германом взяли пива…

* * *
С отцом я не разговаривал уже несколько лет. Мы, безусловно, раскланивались при встрече, когда я навещал маму. Говорили дежурные «привет» и «пока». Но в целом, связь между нами оборвалась, как отключенный за неуплату телефон. Погрузившись в себя, свой внутренний мир, отец напоминал мощный экскаватор, с остервенением зачерпывающий пласт за пластом информацию, на крохотном участке души. Он не замечал, что уже по крышу находится в яме, утрачивая связь с реальностью и близкими.
Я любил отца. Непримиримо относился к отцовскому диктату, но любил. В фильтре памяти навсегда остались его сильные руки, подбрасывающие меня к потолку, колючая проволока бороды, красное пятно свитера, едкий запах табака и щемящее чувство утраты, когда он уезжал в далекие северные командировки.
Когда мне было три года, всматриваясь в висящую на стене фотографию бородатого, похожего на Карла Маркса, мужика держащего меня на коленях, я спросил маму кто это. И с удивлением узнал про сосланного по журналисткой надобности на Камчатку, отца.
Мама нервно курила, рассеяно стряхивая седой пепел в пепельницу с головой Нефертити, щурясь от дыма или неприятных воспоминаний.
Как, столь разные люди смогли найти друг друга и пожениться, для меня навсегда останется загадкой. Может быть только для того, чтобы единственный раз, объединившись в своих усилиях породить меня? Ответ на этот вопрос знает только Господь.
Отец – тщеславный, умный, образованный, красивый, аккуратный, щедрый, наивный, мстительный и непримиримый к чужим слабостям.
Человек как человек, со «зехирами» и «прибабахами» свойственным всем людям. Вот только не сложив кубик Рубика своих отношений с мамой, он вел одному ему понятную войну против мамы и меня. «Вы с мамой! Ты такой же, как мама!»- частенько, поджав узкую бритву губ, выстреливал в меня отец. В один из таких моментов, я решил поговорить с ним о ненормальности ситуации. На что отец смотря сквозь меня, глубокомысленно изрек, что в его возрасте он может выбирать, кого ему любить, а кого нет…

Беззвучные потоки слез оставляли влажные дорожки на небритом лице. Мужчины не плачут. Мужчины огорчаются. Я медленно пошел к двери, стараясь не смотреть на этого чужого близкого мне человека. Что-то оборвалось в душе. Словно падающий лифт в небоскребе с порванными и искрящими обрывками тросов и кабелей, рухнула моя наивная детская вера в незыблемость родительской любви. Отец захлопнул за мной дверь и тогда я разревелся. Большой здоровый сильный тридцатитрехлетний дядька разрыдался как трехлетний ребенок, ждущий отца из командировки. Я брел по пустынной улице. Слезы смешались с дождем и растворились. Но боль надежно свила гнездо в моей груди.
- Пап, а это правда, что ты напился, угнал машину и тебя посадили в тюрьму?- навестил меня любознательный сын – Мне дед рассказал. И еще он просил сразу бежать домой, если ты будешь пьян.-
«Ну вот, сделали из меня Голема, Франкенштейна и Фреди Крюгера!» - подумалось мне. Великая Холодная Информационная Война.
- Но ты не думай, я тебя очень люблю, папочка! Мне никто кроме тебя не нужен! – попытался сгладить неловкость, увидев мои треснувшие болью глаза, одиннадцатилетний мужчина.
Какое счастье, что мой сын любит и принимает меня таким, какой я есть. Жалеет мою душевную беспомощность, смотрит на меня по отечески, будто это я его несмышленый сын.
Ничего сынок прорвемся!

Заспанное утро Афин, недовольно нахмуренное тучами, встречало нас с Севой в аэропорту имени Марко Поло. Впрочем, я мог и ошибаться. Маркополо было написано по-гречески и слитно. Возможно, слово это не имело никакого отношения к знаменитому путешественнику.
Сожранные апельсиновым такси, мы неслись в сторону Пиреи – приморского района Афин. Манера вождения у греков оказалась достаточно агрессивной. Снисходительное отношение к правилам, придуманным для «лохов», сопровождалось гонкой на выживание. Узенькие улочки Афин с обеих сторон усеяны уснувшими животными-автомобилями, что не мешало нашему «драйверу» набрать приличную скорость. Нужно сказать, что встретившиеся нам таксисты, все как один нервно смолили сигарету за сигаретой, ничуть не заботясь об окружающей их среде и собственных пассажирах, сжигая тормоза автомобилей и нервные клетки пингвинов-пешеходов.
Выплюнув нас у здания компании Великого и Ужасного Мавродиса, по кличке «Абрикос», такси растворилось в городских улочках-венах.
Абрикос занимался экспортом, импортом продуктов. Создав империю, он всякий раз подчеркивал свою исключительность и конгениальность. Вот и сейчас, после пренебрежительного секретарского «Ожидайте!», мы уставились в видео двойку, где бесконечно крутилась кассета про великого Абрикоса, дабы поразить несведущего размахом Абрикосовой деятельности. Секретарша недовольно косилась в сторону пришельцев. Облаченные в «беспонтовые» вытертые джинсы и стоптанные кроссовки, мы мало походили на серьезных бизнесменов.
«О! Май фрэндс!» - растопырив фальшивые объятия, выкатился в приемную Абрикос. Секретарша изменилась в лице, осознав свою ошибку и быстренько юркнула в маленькую кухоньку делать кофе для дорогих гостей.
Целый час Абрикос сетовал на тяжелое положение, извечные непредвидимые расходы, завышая и без того заоблачные цены. Прейдя к общему знаменателю, мы разошлись весьма довольные друг другом. Я так и представлял радостно потирающего руки Абрикоса, нагрузившего нас на пару тройку лишних тысяч за выдуманную им самим плату за несуществующее обслуживание.
Проехав пару кварталов на такси, мы вышли у монументального здания фабрики Ставридоса. По коридорам управы сновали озабоченные сотрудники, создавая впечатление работы. Дилер Татьяна: бывшая москвичка десять лет назад вышедшая замуж за грека, закончив наши дела, пригласила нас к себе в гости на остров Саламина. В свое время, пару тысяч лет назад греки забили «стрелку» персам на этом острове и «замочили» почти все персидские «бригады» за дележ чужой территории. Почти как в Москве в девяностых годах прошлого века. Честно говоря, плодами цивилизации явились только Интернет, атомная бомба, СПИД и бутылочка водки «Сибрук». Люди остались прежними. Поэтому всякий мудак говорящий о своей цивилизованности, выкинутый в лес без еды, дружелюбно перегрызает горло товарищу.
Послонявшись по развалинам Акрополя и поглазев на отбитые носы «клювастых» афинянок, облупленные торсы неизвестных богов и миниатюрные гениталии героев эпоса, мы проголодались. В маленьком ресторанчике неподалеку от развалин, попивая терпкое греческое вино с огромными, источающими сладковатый аромат, креветками, мы с Севой патриотично пришли к соглашению, что Стена Плача круче. Ну, нет у легендарного Акрополя энергетики прошлого. Ну не вздрагиваю я, прикасаясь к холодному мрамору видевшему древнегреческие «разборки», варваров и прочую «лабуду», которую мы проходили в школе. Старый мраморный сарай был абсолютно неубедителен. Словно декорация к фильму, сделанная на скорую руку на киностудии им. Довженко.
Выпив в последний раз за любимых, не предающих нас, женщин, мы поймали такси и покатили в сторону парома. Иного транспорта на Саламину не существовало. Разговорчивый таксист, в прошлом восемь лет возил фрукты на Украину и теперь радостно делился с нами знанием русского языка. Минут через двадцать мы были на острове. Нас встречали: невысокая миловидная женщина, сосредоточенный мужчина лет шести и маленький рабочий «Фиатик». Мужчину звали Степаном. В свободное от школы время, он писал, научные труды об окружающем его мире и поэтому поприветствовал меня неожиданным басом: «Привет, коллега!»
Двухэтажный дом на склоне горы занимали Таня с мужем, сын Степан, дочь Настя и Карл. Карл бурно обрадовался нашему приходу и поэтому немедленно оставил в напоминание о себе, отпечатки собачьих лап на Севиной кожаной куртке. Мы наблюдали, как солнце купается в Эгейском море, попивали виски и радовались теплу пылающего камина. Именно так я представлял себе счастье!
Когда самолет уносил меня в сторону Израиля, в груди моей теплился огонек маленькой лампадки зажженной потомками эллинов и возможно московских царей. Я благодарю тебя, Господи, за каждого хорошего человека, которого ты любезно позволяешь мне встретить в моей изменчивой как ветер, жизни! Аминь!

* * *
Вы когда-нибудь бывали в «жопе»? Нет, не в надушенной сладкой «жопке». А в конкретной реальной заднице?!
Мы бежали по заросшей редкими кустарниками и деревьями прибрежной пустоши, под присмотром полицейского вертолета. Мы, это я, «Бобер» и «Рэм». На заднем плане брызгали во тьму сигнальные огни полицейских машин. Добежав до вольготно разросшегося дерева радушно принявшего нас в объятия своей кроны, тяжело дыша, мы повалились в траву. В нашу сторону шумно хрустела сухая трава под множеством тяжелых армейских ботинок. Безумно метались лучи фонарей, слышался отрывистый лай команд и клацанье взводимых затворов. Ослепительное солнце прожектора прыгнуло на наши неподвижные фигуры: «Руки на голову! На колени! При любом движении огонь на поражение! Прыжок на месте приравнивается к попытке улететь!» В минуту трава в радиусе двух метров вытоптана двухметровыми спецназовцами и нас, щедро одаривая пинками, волокут к машинам. Руки затягивают пластиковыми жгутами и… «Орэн? Орэн! Орэн, мать твою! Ты чего морду отворачиваешь? Не узнал что ли? Это я, Дэн! Ты еще меня в террористы запиши, сука!»
«Привет, Дэн!»: равнодушно процедил в мою сторону майор спецназа, сел в машину и уехал. Мы остались одни с довольными полицейскими.
«Так, так, так!»: радостно потирая руки, остановился перед нами большой бородатый, похожий на Санта-Клауса «мент»: «Вы знаете, что ради вас задействованы полицейские участки трех городов, спецназ, армейские и полицейские вертолеты? Многие из нас оторваны от жен, для того чтобы полюбоваться на вас, засранцы!!!»
«А в чем собственно дело, господин полицейский?»: недоуменно спросил я.
«Только не рассказывайте мне истории, как вы пошли гулять и заблудились!»: погрозил нам ухоженным пальцем «Санта».
Всклоченный, похожий на нахохлившегося воробья Бобер поднял черные, как дуло пистолета зрачки на полицмейстера и я понял: сейчас начнется!
«Сука!!! Сними наручники!!! Дай кофе! Мы мирные евреи. Ходили рыбачить. Тут вы со своей «кодлой». Террористы, думаем где-то рядом. Ну, и «ломанулись» от греха в пампасы. Неохота пулю поймать ни от вас, ни от «арабесов». Хорош, театр устраивать. Снимай, давай пластики! Сука ментовская! Увижу потом в городе - порву, как Тузик грелку!!! Кофе хочу!!! Менты поганые!!! Житья от вас нет! Когда я в Азе кровь проливал и арабам такие же «игрушки» на руки цеплял, вы своими жирными задницами стулья в офисах протирали, да чужие зады лизали! Ненавижу!!! Кофе давай, ментяра!!!»: поток красноречия иссяк, и Бобер устало откинулся о бетон стены, под которой мы собственно и сидели на холодной земле, привезенные неразговорчивым рослым полицейским с известной фамилией Либерман. В глазах полицейского читалось неприкрытое желание набить нам морду, бросить в камеру и уехать к теплой, податливой и сонной жене. Он сдерживал рвущееся наружу раздражение, бросая на нас проникновенные недовольные взгляды. Не сомневаюсь, что пару ударов ногой по почкам я все же получил именно от этого господина при героическом захвате трех заблудившихся мудаков с удочкой.
В полицейском участке нас встретили улыбчивые полицейские, смотрящие на нас с сожалением и превосходством доктора на безнадежно больного пациента.
«Так что вы там делали?»: вновь спросил нас один из полисменов.
«Гуляли!»: невозмутимо ответил Бобер, породив взрыв нездорового хохота.
Нас завели в комнату совещаний, где уже присутствовало несколько человек со связанными руками. В проем двери воткнулся длинноносый полицейский, косящий на нас подозрительным пустым куриным глазом и от этого похожий на сумасшедшего дятла. За десять минут он «задолбал» всех. Обладателя «клюва» называли Голан. Его распирало от собственной значимости, как ребенка получившего разрешения порулить в настоящей машине. Меня так и подмывало предложить ему легкий способ самоубийства: спрыгнуть со своего самомнения на свой же IQ (уровень интеллекта). Но я благоразумно молчал. Первым не выдержал Бобер. «Мне нужно в туалет!»: попросил он. «Подождешь!»: отрезал «дятел».
«Не подожду! Хочу пи-пи!»
«Потерпишь!»
«Я сделаю это здесь, если ты меня не отведешь!»
«Я срать на тебя хотел! Делай под себя! Ты кто такой? Ты чего со мной играешься? Хочешь со мной дурака валять?»: начал заводить себя «длинноносый».
«А чего тебя валять, придурок?!»: ответил Бобер и демонстративно расстегнул джинсы. «Дятла» перекосило от бешенства. Он заорал нечто нечленораздельное, брызгая вполне ядовитой слюной.
«Господин Полицейский! Говорите, пожалуйста, медленнее, тише и внятнее. Иначе вы выглядите полным идиотом. Да простят меня за сравнение действительно больные люди.»: прервал я его завывания и Голан, как ошпаренный выскочил за дверь.
Ждать пришлось достаточно долго. В три часа ночи приехали хмурые, похожие на ФБРовцев следователи по борьбе с экономическими преступлениями. Деловито заковали нас в предусмотрительно привезенные стальные наручники, посадили в машины и увезли в древний город Яфо, где располагалось главное и единственное управление этой рекет-службы. Попросту говоря «блат-хата». Под внешним лоском и гражданской одеждой «следаков» явно скрывались волчьи клыки и медвежьи когти. Я даже поежился, представив, как меня прикуют к батарее, разложат нехитрый инструмент палача и методично порежут кожу на ремни.
Один из них больше походил на гангстера тридцатых годов. Ему бы только полосатый костюм, шляпу, штиблеты, сигару и автомат «Томпсона». Настоящий громила. Квадратные плечи, мощная короткая шея, перебитый нос боксера, глаза-буравчики и громкое имя Леон. Так звали «киллера» в одноименном фильме Люка Бессона.
Второй – рыжий, с вечно брезгливым лицом, бледной кожей, застиранными голубоватыми глазами, напоминал фашиста из старого советского фильма про войну.
Третий – хитрый, неглупый рубаха-парень с собачьим именем Тобби. К нему на допрос я и попал. Он немедленно разомкнул наручники и предложил кофе с печеньем. Я с достоинством плененного советского партизана отказался. Тобби не стал придумывать ничего нового, используя старую классическую систему «хороший полицейский».
«Мы с тобой умные люди!»: сообщил он мне новость, глубокомысленно затянувшись сигаретой: «Скажи, кто тебя послал. Зайдешь вместе со всеми в «моацар» (КПЗ). Но в отличие от твоих недалеких друзей, уедешь домой. Разве стоит ломать себе жизнь из-за пятисот шекелей, заработанных на перевозке контрабанды? Дураку же ясно, что в машине были вы. Ты выглядишь разумным парнем». Он посмотрел на меня сквозь прищур глаз: «Пять лет в тюрьме никого не делали лучше!»
«Я могу дать показания только по двум эпизодам»: с готовностью предложил я. Тобби обрадовано подался вперед. Его пальцы замерли над клавиатурой «компа», словно две диковинные бабочки.
«Это я убил Джона Кеннеди и Джона Ленона! Кстати, Мертвое Море – тоже моя работа. Больше добавить нечего. Шел с ребятами на рыбалку. Упал. Очнулся. Гипс. Выведи меня, пожалуйста, во двор и расстреляй, пока за мной мама не пришла».
« Ты что, идиот?»: с надеждой спросил Тобби.
« Если бы был идиотом, то рассказал то, чего не было. Парадокс, да?»
Тобби вздохнул и обреченно забарабанил по «клаве». Я подписал показания, получил свои «браслеты» на руки и нашу компанию повезли в легендарную тюрьму предварительного заключения, крепость Абу-Кабир. (что в переводе с арабского означает «Большой Папа»). Оформив отношения с администрацией тюрьмы, явив фотографу фас и профиль, «откатав» на электронном чудище отпечатки пальцев, нас засунули в камеры. Бобер попал к соотечественникам «изралитосам» в двадцать пятую, а мы с Рэмом в двадцать седьмую – русскую «хату». Встретил нас перекрестный прицел трех пар глаз. Несвежий рецидивист лет сорока (как выяснилось в дальнейшем, отмотавший двадцать пять лет по израильским тюрьмам) затянул что-то блатное, непонятное на «фене», требующее немедленного ответа. Изралитянин Рэм с интересом Поганеля рассматривал редкий вид хищника, не подозревая, что может быть съеден в любую минуту.
«Сударь! Давайте говорить на литературном Пушкинском языке. Потому, как ваш песий язык я совершенно не понимаю!»: постарался я вложить достоинство в ответную тираду, потея подмышками. Наступила тишина. «Бить будут!»: с тоской подумал я. «А ты ничего…годишься»:
улыбнулся сидящий на одной из «шконок», здоровенный, татуированный блондин. «Присаживайся. Меня зовут Эмиль.» Позже я узнал, что Эмиля обвиняют в том, что он, бывший французский легионер, обучал четырех беларуских «киллеров», прибывших в Израиль для отстрела мафиозной и политических верхушек. Основанием для ареста послужили фотографии Эмиля отдыхающего в обществе убийц, в ночном клубе.
Грузинского рецидивиста наркомана по имени Мальхаз, мучила наркотическая «ломка». Поэтому, когда я, сделав ему спортивный массаж, освободил тело от боли, растроганный Мальхаз назвал меня братом и обещал помочь в любой тюрьме Израиля.
Третий «пассажир» поезда идущего в никуда – Артем, сидел за нелегальное существование и какие-то темные делишки.
Эмиль оказался достаточно интересным собеседником. Узнав, что я пишу книгу, он весь вечер рассказывал мне премудрости тюремной жизни. А напоследок показал пару трюков с опасной бритвой. Он прятал ее под язык, стрелял ею с большого пальца руки, заставляя втыкаться в дерево нар.
Утром, получив на завтрак вареное яйцо, ложку сметаны и двадцать грамм джема, мы были скованы ножными кандалами и загружены в тюремный грузовик для отправки в суд. Окон в грузовике не было. За исключением высверленных под потолком дырочек создающих иллюзию импровизированного окошка. Я жадно вглядывался в эти дырочки, пытаясь уловить нить связующую меня с внешним миром. В здании суда, нас впихнули в бетонный кафельный аппендикс, рассчитанный человек на десять. Набилось человек сорок. Большинство арестантов составляли арабы с территорий, пяток наркоманов всех национальностей, гениколог-маньяк, несколько грабителей, парочка ужасно смердящих русских бомжей и непонятно за что попавший в камеру, профессорского вида дедок, с ужасом взирающий на все это быдло. Воздух в этом склепе отсутствовал начисто. Запах немытых тел, сигаретный дым, стоящий стеной, словно Лондонский смог. И еще наркоманы, жгущие неизвестно как пронесенный опиум на любовно разглаженной и обработанной по только им известной технологии фольге. Их ноздри жадно вбирали клубы белого дымка, позволяя обладателям этих ноздрей, находится вне времени, да и вообще вне стен этой тюрьмы, пока не кончится действие кайфа. Иногда они так и отправлялись на этап, не понимая, что с ними происходит. Три дня мы провели в этой клоаке, иногда возвращаясь на время в Абу-Кабир, в ожидании следующего суда. Однажды утром немолодая усталая от человеческой неполноценности, судья выпустила нас под залог в десять тысяч шекелей с головы. Адвокат оказался действительно профессионалом и вот уже в два часа дня мы щурились мартовскому солнцу за воротами тюрьмы. Три дня не видел я солнца и неба. Сейчас краски казались более насыщенными, словно я смотрел на мир через светофильтр. Приехав домой я достал из холодильника бутылку заиндевевшего «Абсолюта» и постучал к соседу. Джон молча пропустил меня в квартиру, молча накрыл стол закусками и мы, не говоря ни единого слова, напились.
В моей душе тихо падал атомный снег. Когда реле биологического возраста щелкнуло, замыкая невидимые молекулярные цепи на цифре тридцать три, прежний «Я» умер. Тело еще продолжало по инерции пить водку, знакомиться с девушками, балагурить и вообще активно жить в реальности. Но душа уже с недоумением присматривалась к неуловимой трансформации внутреннего мира. Я вдруг отчетливо понял, что каждый из нас Бог-носитель собственной вселенной. Миллиарды миров веселыми огоньками подмигивали мне с поверхности планеты.
Сердце оплавленным куском льда роняло холодную капель слез в пустоту сознания. Любовь взорвалась сверхновой звездой, осыпав душу метеоритным дождем. Космос мартовской ночи, впитавшийся в промокашку неба, порождал покой в натруженных за день мозгах.
Шипучий прибой за дверью моего мира напоминал дыхание спящего дракона. Хотелось вырваться из сетей реальности, раствориться в придуманном мире принцесс и замков, рыцарей и колдунов. Где добро всегда побеждает зло, где честность не симптом глупости, где дружба и любовь, отвага и порядочность не картонные доспехи «лоха». Кто-то прячется от реальности в Интернете, кто в книгах, кто исчезает в наркотическом или алкогольном безвременье.
Я кричал во весь голос в тесной каморке души. Я хватался за воображаемый меч. Я плакал по затерянным в песках времени воспоминаниям. Я выпил пива, включил стереосистему и танцевал в несвежих кальсонах, высоко подкидывая грустный живот. « Е… любовь повернулась ко мне задом…Е…Твоя невеста, вместо, честная Е!!! Ера умэн, Вася Мэн!»- скандалила стереосистема.
Все гениальное просто. Десантируйся на собственный остров, пей пиво, ешь мясо и кайфуй, деградант чертов.
В Великом Советском Союзе у меня был друг – главный художник театра, бывший «афганец», Леха. Он переиначил китайского философа Лао-дзы на русский манер – Лабудзы, создав целое философское течение «пофигистов» - «лабудизм». Вот и сейчас, устав от повторений божественных сценариев, прихлебываю холодное пиво и лабудю. А утром спрашиваю соседей, это что за сволочь ночью срубила две пальмы напротив моей двери? И удивленно рассматриваю налипшую на мой японский меч, зелень.
«Е…Е… Вместо тебя. Твоя невеста, честно, честная, Е!» Комон! Эврибади! Упс! Пиво, как молодость, очень быстро кончается. То его слишком мало, то уже слишком поздно. Ящик пива для творчества! Срочно! Вдруг пришло озарение: тварь, это не ругательство, а производное от творения. То есть если кого-то тварью обозвал, это констатация факта божественного происхождения? Твари вы божие, в натуре! Интересно, а говно производное от чего? Пьяные мысли стайкой испуганных тараканов шебуршили по черепу. Я прихлопнул одну из них тапком, осознав, что мысль совсем мертвая. Скучно!!! Атомный снег в душе перешел в кислотный дождь. Сквозь мрачные тучи мыслей прорезалось радиоактивное солнышко.
Господи! Как я люблю жизнь! Голубоглазых блондинок, черноглазых брюнеток. Рыжих и зеленоглазых, умных и просто красивых. Такой простор для творчества! Еще лучше, позабыв о них взять ружье или сети, да пойти на охоту, рыбалку и прочие спиртные напитки. Жизнь так прекрасна! Хмельное утро, нудный рабочий полдень, мягкий как женщина вечер. Загадочная ночь. О сколько нам открытий чудных…Не важно с кем, не важно где…

* * *
Тяжелая ладонь «хамсина» прихлопнула вечно спешащих горожан, словно назойливую муху, выжимая пот из их обессиленных ленивых тел. Красный глаз усталого солнца медленно прикрывался морским одеялом горизонта. Попивая кофе маленькими глотками, я обдумывал сюжет своего нового рассказа. В открытую дверь бунгало дул легкий бриз, освобождающий меня от потных оков ленивого оцепенения. В душе умиротворенно урчал котяра – полчаса назад меня посетила моя любимая, Абсолютная гармония нарушалась только женскими повизгиваниями и скрипом кровати из окна второго этажа, где предприимчивые евреи открыли гостиницу для местных Ромео и Джульет. Причем многие Ромео по возрасту годились в дедушки алчным и лживым молоденьким Джульеттам. «Макдоналдс» - быстрая еда, «Мотель Ашдод» - быстрый секс. Совсем как в далекой прогнившей Америке. Каждому свое!
«В четыре часа утра в дверь требовательно постучали. Сонный, проклинающий идиота по ту сторону двери, я взял в правую руку дубинку и зло распахнул дверь. Занесшаяся для удара рука замерла в воздухе. На пороге стояло непонятное скулящее существо. Большая голова, огромные глаза без век и зрачков, заполненные бесконечной космической темнотой. Субтильное тело, облаченное в серебристый комбинезон. Ничего необычного. Именно таким его изображают очевидцы малочисленных встреч с НЛО. Существо нежно «баюкало» правую руку, вероятно сломанную в момент аварии. Правда, никаких обломков или намека на летательный аппарат на улице не было. Я молча посторонился, пропуская «Его» в комнату. «Джо До»(буквально с английского «Никто») издавая непонятные булькающие звуки(возможно у него был космический метеоризм.) на негнущихся «ногах» зашел в комнату и упал на диванчик, скрючившись в позе эмбриона. Резкий запах озона и еще чего-то непонятного, ассоциировавшегося с серебристой сталью, жидким азотом и медицинским спиртом сопровождал пришельца. Укрыв беднягу пледом и оставив возле дивана бутылку воды, я упал на свой роскошный, времен взятия Бастилии, скрипучий «сексодром» и провалился в глубокий колодец сна.
Я проснулся от присутствия посторонних в моей «конуре». Вчерашняя непонятка казалась сном. Открыв глаза, я увидел опухшего с будуна соседа Женьку с бутылкой пива в руке, тихо шепчущего что-то моему ночному гостю. Джо До выглядел довольно престижно в моем старом армейском камуфляже, одетом поверх собственного комбинезона, черной вязанной шапочке с бутылкой красного «Туборга» в трехпалой лапке. Вероятно, я забыл закрыть дверь ночью и вот… Рука у космического бродяги уже не болела и судя по активной жестикуляции, он каким-то образом общался и понимал хмельного Жеку. Увидев что я проснулся, Джо До, не прерывая общения протянул мне бутылку, пробулькав механическим голосом что-то вроде «Добрутр».
- О чем «базар»?- спросил я у Женьки, отхлебнув холодного пива,
- Да корефан твой, говорит что «Смирнофф» лучше «Абсолюта». А израильская «Финляндия» - так полное говно!- обиженно проворчал Женька.- Причем, сам не пьет, а использует ее типа для протирки приборов! Ну не мудак?!-
- Так он прав! «Абсолют» и «Финка» у нас «левые», самопальные. А Настоящий «Смирнофф» очень даже не плох.-
- Осбнсчрннклк.- поддержал меня Джо До.
- Чего?- не понял я.
- Он говорит, особенно с черной наклейкой!- перевел Женька.
- Слушай, Жека! Своди его куда-нибудь. У меня времени совсем нет. Через час «стрелка» с «Лысым». Надо еще пацанов подтянуть. Только не спаивай его. Знаю я тебя . Кто в прошлом году в зоопарке споил гориллу? Просили присмотреть, пока Ленка за антибиотиками съездит. А ты, поц, прописал собственное лечение. Бедное животное два дня мучилось похмельем. Пришлось мне за пивом бегать. Ленка, на что любит животных - меня «животным» обозвала. Неделю не разговаривала. Не пей с ним! Не хватало мне еще межгалактической войны!-
- Да ладно тебе, Дэн! Гориллу я напоил из сострадания к братьям нашим меньшим. Ты мне лучше скажи, почему все ущербные люди подаются в бандиты? Всякие «Лысые», «Хромые» и «Горбатые»? Столько работы для дедушки Фрэйда! Не боись! Мы только чуть-чуть по пивку с рыбкой и в кино. Как раз «День независимости» идет. Ему интересно будет. Держи «краба», братан!-
-Држкрббртн!- протянул лапку Джо До и забрал у меня ополовиненную бутылку.
Весь день я утрясал территориальные проблемы, встречался с потенциальными клиентами Фрэйда, иногда пользуясь услугами своего психоаналитика – старой, доброй «Береты». К вечеру, обессиленный, в прострелянной в трех местах куртке, я ввалился домой и застал абсолютно невменяемых «Джонов», пару местных алкашей и двух девочек по вызову, увлеченно попивающих мой любимый пятидесятилетней выдержки «Ремми Мартин».
- Бля! – выдохнул я емкое, огнедышащее слово. В ту же минуту алкаши и девчонки испарились, а «Джоны», испуганно таращась, поползли задом в сторону кухни.
- Что за херня, Джо?- гневно спросил я, прячущего глаза, Жеку.
- Дэн!- выдохнул нарушенным кислотно-щелочным балансом, Женька – Я не при делах! Мы пивка выпили. Пошли в кино. Причем все думали, что кореш твой в маскарадном костюме на Пурим вырядился. Братан фильм посмотрел и расстроился. Я только попытался поднять ему настроение. «Телок» заказал, за водкой сбегал. А он достал свою космическую «мобилу», прохрюкал в нее что-то нерусское и давай «водяру» хлестать. Честное слово, я не при делах!-
Твою мать! «День независимости» - красочный «блокбастер» про «плохих» пришельцев-завоевателей, которым простые американские парни устроили крутую «разборку». Ну, Жека! Ну, удружил!
Я молча вылил в бокал остатки «Ремми» и залпом выпил. Приятное тепло благородного напитка разлилось по телу. Успокоения не пришло. И тогда мы с Жекой начали «бухать». Джо До мирно спал на засыпанном мусором паласе. В третьем часу ночи, когда мы были основательно на «рогах», в дверь постучали. Сквозь пьяный туман воспоминаний, я шагнул к двери, неуверенно распахнул ее и увидел яркий, неземной свет. Уловил запах озона и еще чего-то непонятного. В квартиру вошли трое, как две капли воды похожих на Джо До, существ, подняли бесчувственное тело соотечественника и поволокли к выходу. Третий, немного задержавшись, протянул мне светящийся прямоугольник с непонятными значками и маленькой кнопкой в уголке, прошептав: «СПСБ!». Я протянул ему свою визитку.
-Нет проблем, братан! Звони, если что. Меня тут все знают. «Морячок» мое «погоняло. Прилетайте всей «кодлой» - водки хватит на всех.-
«Братан» кивнул и осторожно прикрыл за собой дверь. Словно срубленное дерево, я рухнул на замусоренный палас и провалился в алкогольную бездну…»
Я поставил аккуратную точку, сохранил файл и выключил компьютер. Потянулся, зевнул как ягуар, явив миру, остатки зубов и пошел спать.
В четыре часа утра в дверь требовательно постучали. «Не может быть!» - подумал я и перевернулся на другой бок. Стук повторился. Я встал, взял в руку дубинку и зло распахнул дверь. На пороге стояло существо…Скотина! Я схватил его за грудки и вышвырнул в ночь.
- Еще раз увижу здесь, паскуда – ноги переломаю!- захлопнув дверь я присел на диван и засмеялся. Чудес не бывает. Это был местный наркоман Гия. Его биологические часы отставали от времяисчисления мира. Плюс безумное желание общаться с незнакомыми людьми. Плюс природная наглость. Он приходил несколько раз в месяц, исключительно ночью. Долбился в закрытые двери, спрашивая который час или клянча сигареты. Несколько раз его били. Но Гия исправно, как на работу, возвращался и мешал людям жить. Может быть он с другой планеты, этот «Джо До»?
* * *
В окнах «вилисса» стремительно мелькали море и огни далеких кораблей. Мы убегали. В небе слышалось неотвратимое клекотание полицейского вертолета. Позади королевским шлейфом неслись полицейские джипы, радостно завывающие, бросающие кровожадные сине-красные блики.
Мой друг Герман, с распущенными волосами и аккуратной николаевской бородкой, напоминал благостного батюшку, пропивающего церковную казну. Только пронзительный лед глаз говорил об истинной сущности бывшего гэбэшника. Герман невозмутимо приложил фляжку с коньяком к губам, глотнул и задымил вонючей сигарой. Я с остервенением крутил «баранку», уворачиваясь от вкопанных в песок бетонных глыб. Мы неслись по старому армейскому полигону. Вертолет с трудом удерживал нас в свете прожектора, словно рвущегося с поводка пса. В кузове весело прыгали ящики с контрабандой.
- Все! Мне это надоело!- бросил сигару в окно Герман, когда снайперский выстрел разнес боковое зеркало в дребезги. Он достал из-под сидения старую ракетницу и засандалил в навязчивого поклонника наших криминальных талантов.
- Приказываю остановиться! В противном случае открываем огонь на поражение!- прогремело из динамиков вертолета.
-Ты готов?- спросил я Германа, опустив маску для подводного плаванья на глаза. Герман поправил балоны с сжатым воздухом за спиной и молча кивнул. Я разогнал наш старенький джип до максимума и направил его в сторону обрыва. Шумно плюхнувшись в море, джип затонул в считанные секунды.

Когда полицейские схватили меня за жабры и выкинули на берег, и бился я на берегу хищной рыбиной попавшей в неволю, понял я что нужно идти к экстрасенсу. То ли карма барахлит, то ли аура подтекает. Не знаю. Получив в лицо властным протуберанцем фонаря не смог сдвинуться с места, почувствовал себя куклой, марионеткой высших сил, беспомощно растопыренной в лапах закона.
Заткнулись «ментовские» менестрели. Устали церберы от лая натруженных глоток. Получив приглашение посетить храм человеческих нечистот завтра, я выблевался на улицу из полицейского участка спящего города.
На следующий день с легкой подачи верного друга Севы, я приехал к магу Татьяне.
К чудесам я привык, ибо лет пять назад во всю колдовал, прорицал, лечил и помогал людям совершенно бесплатно, в силу своих утопических убеждений.
Поэтому к Татьяне пришел с легкой ухмылкой познавшего азы магии сопляка.
Усталая немолодая женщина, похожая на участкового врача, совершенно обыденно освободила меня от приворота и проклятия «Вуду», привычно отработав определенный комплекс заклятий. Самое подлое и страшное в этой ситуации было то, что все оказалось правдой. Конкретные люди с конкретными целями соорудили мою куклу и весьма профессионально нашпиговали ее иглами и прочим колдовским дерьмом. Плюс Лерин приворот, заставлявший меня страдать и блеять под ее окнами серенады, в течении пяти долгих лет.
Когда из Севы тянули невидимый энергетический кол, и он извивался как угорь под руками Татьяны, я молился и просил прощение за прежние Богохульства и неправедную жизнь.
Придя, домой я собрал все Лерины фотографии и вещи, свалил в кучу под старой пальмой, облил бензином и зажег. В этой куче горели моя боль, любовь, вера, надежда, восторг, ненависть и прочие атрибуты оперы «Кармен».
На следующий день друзья начали меня донимать вынутыми из Интернета телефонами девушек, желающих познакомиться. Девушка Аня – юная двадцати пятилетняя гимназистка, то бишь студентка из Питера, оказалась маленькой очкастой обезьянкой с неправильным прикусом, неуверенностью в себе и волчьим аппетитом. Давясь пиццей под моим пытливым взглядом, Анюта, будучи девочкой умной тут же перестала строить матриархальные планы на мой счет. Я как мог, убеждал ее в ее же собственной полноценности и в том, что все мы (мужики) козлы. Под эти предлогом и слинял со встречи, ссылаясь на проблемы не существующего бизненсса.
Обеспокоенная моей холостяцкой жизнью, матушка настойчиво рекомендовала мне пообщаться с хорошей во всех смыслах девушкой Снежанной. Я долго упирался, но наконец сдавшись, пришел в ресторан, где Снежанна работала. Выпил семь бутылок «Балтики», получил по лицу от кодлы пьяных грузинов – вобщем ушел от ответа.
Скучающая от высокого уровня своего IQ, девушка Ксюша, приехала в паб на папиной «Мазде». До двух часов ночи я не вслушивался в ее повествование о собственном бытие. Как на зло, в пабе было достаточно живых девчонок. Но, будучи джентельменом, я держал марку. Влив в себя энное количество коктейлей, вывихнув челюсть от напряженной зевоты, я изобразил пьяного пирата, между прочим сообщив о том, что я с тысяча девятьсот дремучего года член «Коза Ностры». Что исправно плачу партийные взносы и занимаюсь бандитизмом исключительно в целях наживы. Ксюшу перекосило и она умчалась в ночь, чуть не прищемив мне пальцы на прощание дверцей авто. Букет роз сиротливо краснел за меня на заднем сидении ее «тачки». Легкой нетрезвой поступью я шел по набережной Бат-Яма и улыбался.
Утром решил начать жизнь с нуля. Встану завтра часиков…в…шесть? Точно! Часиков в десять. Пробежка вдоль моря. Легкая ненавязчивая гимнастика. Стакан холодного, сводящего зубы апельсинового сока. Чашка черного горьковатого кофе. И американская улыбка во весь российский редкозубый рот. Даже если эта сука начнет выворачивать мне душу и поливать качественным говнищем
И не есть без особых причин. Живот угрожающе приближается к коленям. Когда я нервничаю, я или вообще не ем, или ем так, что трудно остановить. А нервничаю я всегда. Особенно, когда по телефону слышу голос «любимой».
- Пии..доо..ррр!- ласково прорычала трубка «мудильника»- Пошел ты на хер, гандон! Задолбал! Все! Нам надо расстаться! Я замужняя женщина, в конце концов! Я тебе не блядь какая-то! Я тебе, сука лагерная, красивая молодая женщина! Блядь, гений не признанный!-
«Гений не признанный» молча выслушивал очередной поток сознания «prite women», вспоминая одноименную песенку из фильма «Красотка» и понимая, что любовь давно «загнулась» от неизвестной болезни. Нажав «end», тупо перевариваю сказанное, бестолково ища в дурно пахнущей жиже слов зерно мысли. Говно. Полное говно.
Ну было же…Головокружение от касаний, бесконечный водопад стихов, радость обладания перерастающая в эйфорию. На фиг! Завтра начинаю новую жизнь! Все! Хватит лежать у ног половичком! Хватит, вилять хвостом, как кучерявый пудель! Бегом …арш!
Утрррро! Ветеррр! Дррррожжжжит бегущее тело. Но упорно бежит, назло вчерашней суке, ковыряющейся у меня в мозгу ржавым шурупом. Раз-два, раз-два. Вдох-выдох, вдох-выдох. Лох-пидор, fuck-выброс. У, падла! Ничего! Мужик вы, Денис Вячеславович, или подтирка для чьей-то жопы? Для хорошенькой, упругой, розовой попочки, которую так приятно мять руками, ловко пристраиваться сзади, обхватывая спелые груди…Аааа!!! Хватит, Дэн! Епрст! Хорош на половых струнах играть, мазохист чертов! Вдох-выдох. Вдох-выдох. Работа на пресс. Лег. Расслабился. Западло работать на пресс. Все время работаю на унитаз. Так, сосредоточился и …пукнул от усилия. К черту пресс. Побежал обратно. Душ. Горячей воды нет. Бррр. Апельсинового сока нет. Кофе есть. Сахара нет. Холодильник заснежен и пуст как Гималайский ледник.
В задницу! Объявляется голодовка. Вернее вынужденная диета. Буду стройный как кипарис…в гробу. Заголовки газет: «Умер от недоедания и спермотаксикоза!» Ни хрена! Буду назло жить и еще найду классную девчонку! Ого-го! Конь с яйцами! Ого-го! Бедные, унылые, переполненные любовью яйца! Ату их! Ату!
Вышел из душа, цепляясь восставшим пенисом за мебель. Прыгнул в любимые застиранные джинсы. Поехали! Звук клаксона. Это Севино «чудовище» подъехало. Целеустремленно ездим по Ашдоду. Пьем бесконечный кофе. Ругаемся с людьми. Целуемся при встрече, как мафиози в «Крестном отце». Звучит музыка из фильма «Бригада». Но я не Саша Белый. Это надрывается мой «мудильник-мобильник!» - Але! Чего не звонишь? Ах ты занят? Ну и пошел на хер!-
-Да я…это…Але! Любимая! Подожди… Ту…Ту…Ту…-
Я достаю автомат «Томпсона». Ааааааа!!!! Пули красиво впиваются в холеное изнеженное тело. Сууукааа!!!
Сева ухмыляется, награждает меня емким словом «поц» и везет к морю. Я киплю! Я кричу.! Я воняю!
Завтра начну новую жизнь! Пробежка. Зарядка. Сок. Кофе. И никаких «любимых». На хрен! А пока…Музыка из кинофильма «Бригада».

* * *
«Водка. Запотевшая, покрытая изморозью, бутылка «АБСОЛЮТа». Капли влаги, словно влажный поцелуй скользят по крутому бедру бутылки. Кубики антарктического льда в хрустальной вазочке. Соленный огурчик. Пупырчатый, словно инопланетный звездолет, хрустящий соленный огурчик. Или маринованный. Но очень хрустящий.
Алые губы. Яркие бутоны роз. Отборный жемчуг зубов, чуть тронутый никотином и временем.
Глаза. Бездонные, карие. Полные космического холода или наполненные теплой августовской ночью и запахом цветущей сирени.
Волосы. Когда-то копна соломы. Когда-то грустная золотая осень. Волосы, теперь черные как холеный бок «Мерседеса». И зима. Холодная, морозная.
Временами наступает оттепель. И кажется, придет весна, текущая ручейками, журчащая многоголосьем птиц и цветущая желтым, красным, синим, зеленым с проплешинами белого.
Но нет. Снова падают снежные хлопья. Ветра и морозы. И «белое безмолвие» одиночества.
Счастье, как далекий цветущий остров в житейском океане, на поиски которого тратятся годы. Корабль скрипит снастями. Волны захлестывают борт. Команда вот- вот взбунтуется. Дайте рому, команде!
Водка. Лекарство против жизни. Череда лиц. Разные. Чужие. Просящие глаза. Жадные губы. Влажные скомканные простыни. Все не то!!! Простите меня! Нет!
Ее фотография пожелтела от времени. Ее лицо не стало моложе. Ее глаза устали смотреть, ее тело устало любить.
Я пытаюсь найти ответ в этой белой, пустой комнате. Я заполняю ее словами, образами, любовью, болью, трагикомедией…
Потом рву исчерканную бумагу в поисках нужных слов, способных открыть мне ее душу.
Водка. Водка. Водка. Похмелье. Похмелье. Похмелье.
Грязная правда. Накрахмаленная, в чистом белом воротничке – ложь.
Ее наманикюренные пальцы небрежно стряхивают пепел в благородный хрусталь грязной пепельницы.
Впалый живот. Две напряженные виноградины сосков. Ее изгибы совершенны как «Берета». Она урчит под моими пальцами, выгнувшись грациозной спинкой – довольная кошка.
Любовь? Миг обладания ею – словно новый «БМВ» несущийся по автобану со скоростью двести сорок километров.
Она неуловима, недостижима, непокорна.
Я ненавижу свое бессилие! Я люблю ее, но она не принадлежит мне! Я – самец, привыкший повелевать. Несусь в след «собачьей свадьбы», жалкой похотливой дворнягой.
Я люблю ее? Я люблю ее! Я хочу ее! Она доступна. Тем, у кого есть ее будущее. Тем, кто зажмет в кулаке ее мечты. Тем, кто сильнее моих чувств.
Водка. Миг свободы от настоящего с расплатой в ближайшем будущем, ставшим настоящим. Опять водка. Лицемерие – дань уважения добродетели. Головная боль. И снова водка. Только бы уйти от волка, жрущего изнутри.
Усталость. Апатия. Совершенные губы, бросающие грязные, подлые, жестокие слова. Перевернутый мир «зазеркалья».
Жизнь, словно скорый поезд, несущийся в никуда. Смерть.
Нет совершенства в мире, где гармония пугает, а хаос привычен.
Я люблю ее. Остальное не важно. Остальное – декорации к фильму. Я ныряю в омут, зная, что не выплыву.
Я люблю ее. Я люблю ее. Я люблю ее».
Я закончил читать любовно выбитый текст и отошел от замшелой могильной плиты, местами поросшей зеленным всепобеждающим мхом. Над всем этим словесным великолепием, в древний серый камень намертво въелась надпись:
ДЕНИС ВЯЧЕСЛАВОВИЧ КАМЫШЕВ 1970 - 2004
Я молча глотнул теплой водки, занюхав аккуратным квадратиком черного хлеба, положил кровавую розу на поросший редкой желтой травой холмик и не оборачиваясь пошел прочь.

Февраль-май 2004

[Keng**]

Прочел с огромным удовольствием. Спасибо

[Дневная Бабочка**]

Молодчина! Нет слов. Здорово. !

[r4r4r4*]

[Gudvin]

Спасибо ребята...

[Миссис Овсянка]

Сильно!