Рыжий сон

[Хельга Рыбина]

хорошо, это могли быть консультации. Но словосочетание "занятие в вузе" может семантически включать и слово "консультация", как одно из методических разновидностей проведения занятий. См. поисковый запрос:
https://yandex.ru/search/?text=Разно...43-251&win=454

не все же читатели были студентами вузов, им я полагаю незачем уточнять, какие именно занятия там были, это косвенный момент в сюжете

[Хельга Рыбина]

(Продолжение рассказа "Рыжий сон")
Возвратившись от фельдшера, первым делом глянула на себя в висевшее у входной двери зеркало: ничего необычного, кроме чёрных кругов под глазами. Где Палыч это увидел, что я влюблена? «Я не больна, я влюблена», — это Татьяна, помнится, у Пушкина. Однако, Палыч смотрел на меня так же серьезно, как если бы он обнаружил, к примеру, у меня признаки пневмонии. Нет, наверное, все эти странности — лишь результат волнения и бессонницы. Надо только выспаться — и всё станет на свои места. Тем более, что всё равно уже справку дали…
И я с удовольствием улеглась в постель, начала засыпать, даже вроде смотреть сон какой-то, как вдруг раздался громкий стук в дверь. Накинула на рубашку халатик и, непричесанная, без всякой задней мысли пошла открывать дверь: а там Данька с Пашей. Опять при виде Паши у меня сердце так ёкнуло, что ноги сами собой обмякли, и я внезапно повалилась словно в ватный короб без дна. Открываю глаза: лежу на своей постели, надо мной — два озабоченных лица — Павла и Даньки.
— Свет, ты чего? — спросил Паша, — ты чё это пугаешь то нас так?
– Может, за Палычем сбегать? – предложил Данька.
Тут я сразу подскочила:
— Нет-нет! Ненадо Палыча, я сама к нему сходила, он сказал – ОРЗ, мне освобождение дал.
— А мы тут заглянули во время перерыва к девчонкам, они сказали, что ты занятия проспала: они тебя трясли как грушу, а ты ни гу-гу… Вот, мы и пришли будить, — пояснил Данька.
«Ничего себе, трясли меня, оказывается! Ничего подобного в моей утренней версии реальности не было, видимо, я находилась в другой», — подумала я, а вслух сказала:
— Вы бы лучше держались от меня подальше. Грипп, наверное, подцепила. Нынче грипп очень странный ходит.
— А нас, северян, ваши микробы не берут! Чхали мы на эти ваши простуды! — хвастался снова Данька.
— Да, грипп - коварная болезнь, — сказал Павел, серьезно поглядев мне в глаза, - но мы тебя вылечим!
И я засомневалась, поверил ли он в мой «грипп».

И процесс лечения пошёл. Данька на кухне варил из остатков вчерашнего вина глинтвейн — он уверял, что это отличное средство от простуды. Паша развлекал, рассказывая всякие смешные истории — он говорил, что смех действует значительно лучше всяких лекарств. Всё это сильно напоминало детскую игру в больницу, и по законам жанра «больной» должен был выздороветь немедленно после предпринятых мер. В общем, так и вышло: на следующий день решено было съездить к стенам старого монастыря: надо же показать нашему гостю местную достопримечательность. А «больная», то бишь я, должна больше находиться на свежем воздухе: это тоже способствует выздоровлению.
Тем более, погода позволяла: после морозов вдруг наступила оттепель. Я и в самом деле почувствовала себя прекрасно: ведь рядом со мной был Павел. Мы походили возле белокаменных стен монастыря, с уважением посмотрев на величественное сооружение. Потом Паша спросил: «А что это там, внизу?» А там была река, перед нею — запущенный сад. Мы полезли и туда, пробираясь по узенькой тропке, то и дело сползая в сугробы. В том саду на яблоньках, оказалось, висели ещё плоды: маленькие дички. «Если прошли морозы, то яблоки должны стать сладкими», — уверял нас Данька. Чтобы достать яблоки и проверить это, Паша попытался на своих плечах поднять Даньку кверху, но тот не удержался, и они оба упали в сугроб. Но ему удалось сорвать несколько сморщенных красных ягод, мы попробовали их, но яблоки оказались невыносимо вязкими и горькими, как хина. Опыт не удался, но все нахохотались от души.
Потом пошли к остановке: Данька нас вёл по каким-то окраинным, почти деревенским улочкам и показывал чудные домики с деревянной резьбой. Я подумала, что влюбиться зимой — гораздо романтичнее, чем, как общепринято, весной. Резная вязь деревянных домов перекликалась с затейливой бахромой, которой из-за внезапной оттепели покрылось все вокруг. Мы шли по старой улице, точно по театральной сцене, где зима специально для нас построила дивной красоты декорации. Возле каждого дома сидели по две-три кошки. Ошалевшие от внезапной оттепели, они решили, что скоро придёт весна и, с выражением блаженства на своих шерстистых лицах, вдыхали запах сырости. Я тоже не могла удержать при взгляде на них шалой улыбки, а Паша всё допытывался:
— Кому это ты так загадочно улыбаешься?
— Котам, одним котам, — отвечала я…
Вернувшись, парни отогревались у нас, в комнате болтали обо всём и ни о чём с моими девчонками, хохотали до одури… В это время я пошла в блок к «троечницам». Там жила девчонка из нашей группы, с которой я тоже была в дружеских отношениях. Её соседки как раз разъехались по своим домам. Я принесла сладости к чаю, что купил Паша, и Наташа налила две кружки ароматного напитка. Мы обсуждали знакомых и преподов, поговорили о подготовке к экзаменам. И когда чай был допит, я наконец решилась озвучить свою просьбу:
– Наташ, ты не могла бы сейчас погулять где-то часа два, а мне ключ от комнаты оставить…
– С парнем придешь? – усмехнулась Наташа. Она сразу поняла, к чему я клоню. Именно в эту комнатку мы с Пашей тихой сапой пробрались с наших очередных «посиделок».
Наконец-то мы были одни! Паша удивленно посмотрел на то, как я скользнула под одеяло прямо в одежде, но тут же хитро улыбнулся и сказал:
– Одетая ложишься? А ты, оказывается, затейница… Поиграем в детский сад? Я – твоя няня – «усатый нянь», и буду тебя раздевать!
Паша вошел в роль так удачно, что процесс прошел очень забавно.
- А теперь ты меня раздевай! – Паша плюхнулся в кровать. – А то вдруг тебе не только в школе, но и в садике придется работать – давай, учись!
У меня раздевание прошло намного хуже: Паша делал вид, что ничего не умеет, и я намаялась, ворочая его туда –сюда, чтобы стащить с него одежду… Остались одни плавки, как и на мне… И тут я остолбенела, увидев торчащий преогромного размера его «инструмент», и спряталась под одеялом с головой, повернувшись спиной к Паше. Настала тишина в темной комнате, и он погладил меня по спине, шепнув на ухо:
– Так ты - девочка ещё?! Вот я попал...
Следующий час я рассказывала Паше, как я влюблялась, всегда неудачно, как очаровывалась и разочаровывалась… И даже про попытку изнасилования… Его ласки не прекращались ни на минуту, но… Тут в дверь настойчиво постучали: наше время истекло.
Уходя, Паша сказал, что послезавтра с утра уезжает, но вечером непременно придет попрощаться.
( Продолжение следует)

[Хельга Рыбина]

Я кое-что придумала: подгружаю одну часть рассказа вниз, и её же добавляю к предыдущей части редактированием, чтобы потом читателю не пришлось путаться и листать портянку обсуждения

[Принцесса]

хорошо, это могли быть консультации. Но словосочетание "занятие в вузе" может семантически включать и слово "консультация", как одно из методических разновидностей проведения занятий. См. поисковый запрос:
https://yandex.ru/search/?text=Разно...43-251&win=454

не все же читатели были студентами вузов, им я полагаю незачем уточнять, какие именно занятия там были, это косвенный момент в сюжете

У Вас написано "лекции", а не "занятия".

Утром я услышала, как Инна встаёт и собирается на лекции,

Вот такие "косвенные моменты" портят впечатление от хорошего рассказа.
Студентами ВУЗов были процентов 70 ваших читателей, предполагаю.
Студенты колледжей и ПТУ не будут читать романы самиздата, у большинства из них другие интересы в свободное время.

[Принцесса]

Данька нас вёл по каким-то окраинным, почти деревенским улочкам и показывал чудные домики с деревянной резьбой. Я подумала, что влюбиться зимой — гораздо романтичнее, чем, как общепринято, весной. Резная вязь деревянных домов перекликалась с затейливой бахромой, которой из-за внезапной оттепели покрылось все вокруг. Мы шли по старой улице, точно по театральной сцене, где зима специально для нас построила дивной красоты декорации. Возле каждого дома сидели по две-три кошки. Ошалевшие от внезапной оттепели, они решили, что скоро придёт весна и, с выражением блаженства на своих шерстистых лицах, вдыхали запах сырости.

А вот это - ВЕЛИКОЛЕПНО!!!!

[Хельга Рыбина]

спасибо не заметила своей оплошности. Исправлю Благодарю за замечание

[Хельга Рыбина]

Рассказ "Рыжий Сон" окончание)

«…Я сплю, а сердце мое бодрствует; вот, голос возлюбленного моего, который стучится…» «Песнь песней», глава пять…
Я готовилась по теме «Особенности поэтики книг Ветхого завета». Только вместо изучения особенностей на самом деле отгораживалась конспектом, точно ширмой, от соседок, обдумывая своё.
«Он должен прийти сегодня вечером» — эта мысль занимала меня весь день. Он — это Павел, Паша. Незаметным образом его собственное имя сменилось в моей голове местоимением третьего лица мужского рода, что только подтверждало выставленный мне ранее диагноз: влюбилась…
«Отвори мне, сестра моя, возлюбленная моя…» А мне некому отворить. Я ждала его — с Шести. Минуло Семь, Восемь, Девять. Он должен был прийти сегодня вечером… Уже почти Десять., это значит, что он не придет - последний автобус с их района уже ушел… Вечер кончается… Наступает Ночь… Кончается мой очень короткий роман незаконченным…
— Инна, у меня к тебе одна необычная просьба…
— Какая? — спросила моя соседка, не отрываясь от своего конспекта.
— Ты не могла бы спрятать где-нибудь у себя мои зимние сапоги…
— А зачем мне надо прятать твои сапоги?! — тут Инна глянула на меня удивлённо.
— Чтобы сегодня ни под каким предлогом мне их не отдавать…
— ???!!! – Инна хлопала ресницами, ничего не понимая.
— Даже, если я буду умолять, стоя перед тобою на коленях...
Теперь Инна исследовательски посмотрела на меня, а потом уставилась куда-то в угол.
— М-м-м-да-а-а-а… — замычала она таким же тоном, как недавно наш фельдшер Палыч: будто в левом углу сидел её невидимый собеседник – психиатр.
— Ох, говорила ж я тебе… Хорош гусь это Паша: задурил девки голову — и бежать!? Ладно, давай свои сапоги, но предупреждаю: выдам их тебе только утром!
— Заметано.
Сапоги были переданы Инне, и все легли спать. Только мне было не до сна, и мои глаза ещё блуждали в черных строчках книги, в то время как мысли были далеко.
«Отперла я возлюбленному моему, а возлюбленный мой повернулся и ушел…» Скоро Одиннадцать. А в полночь уйдёт последний автобус — туда, где снимает жильё Данька. А завтра возлюбленный мой уедет. Тот, кого я полюбила раз и навсегда.
«Души во мне не стало, когда он говорил; я искала его, и не находила его; и он не отзывался мне…» И мне — не отзывается. Но почему?!!! Может, он шёл сюда, поскользнулся и ногу сломал? А что если мне поехать самой и узнать всё? «Потому что ты — не героиня древнееврейского эпоса, и Паша этот — не иудейский царь. Надо будет, сам приедет, даже прискачет на одной ноге,» — ответила бы Инна, если бы не спала уже.
«Я скинула хитон мой; как же мне опять надевать его? Я вымыла ноги мои; как же мне марать их?..» И она, та древнееврейская героиня, тоже колеблется. Ну, хитон надеть обратно — не проблема, а вот с ногами — хуже: у нас босиком не побежишь, климат не позволит… Сапоги-то мои — у Инны… хорошо, что я ей отдала. Она ни за что обратно не отдаст! И вообще, выбрасываю всё из головы и ложусь спать…
Но только я задернула шторы, чтоб не светило с улицы, как вместе с темнотой на меня обрушилась такая тьма отчаяния, что долго сдерживаемые слезы покатились сами собой из глаз. Вдруг голове возникла мысль, показавшаяся мне лучом света: «А ведь у меня есть ещё демисезонные сапоги!» И я открыла штору, чтобы подсветить, и с бешено колотящимся от радости и страха сердцем, нашарила в шкафу демисезонные сапожки, тихонечко оделась... Все, я готова! И на последний автобус успеваю! Тихой сапой подбиралась в двери, стараясь не разбудить соседок - особенно Инну, я с бешено колотящимся сердцем открыла замок, и наконец вышла! И когда уже пошла вниз по лестнице, услышала, как подруга окликнула меня:
— Света, постой!!!
Я бросилась вниз на каблуках, рискуя упасть и расшибиться — только бы Инна не догнала меня! Выскочив на темную улицу — довольная, что меня не догнали, почти бегом двинулась к остановке. (Как выяснилось позже, Инна чуть не до дверей гналась за мной, укутанная в халат, чтобы вручить мне обратно мои зимние сапоги. «Вот и свяжись с сумасшедшими — сам дураком прослывёшь», — прокомментировала она впоследствии)
Наша погода непредсказуема: ещё днём было вполне сносно, а к вечеру вдруг ударил неслабый морозец. Стоя на подножке переполненного людьми автобуса, я начала ощущать, как ноги в тоненьких обувках — особенно та, что ближе к двери — от холода теряют чувствительность. Когда я вышла и пошла к дому Даньки, мне казалось, что переступаю заледеневшими протезами в замшевой оболочке на каблуках, а не ногами.
Я позвонила в дверь: если б не эти сапоги, мне было б стыдно, а так — только больно… Мне открыл сонный Данька. Он очевидно был поражен моим ночным визитом, но я не дала ему возможности опомниться.
— А-а-а-а! Ноги! — простонала я, стоя на пороге: слезы сами собой ручьём лились из глаз.
Вышел и Павел. По его лицу нельзя было угадать, что он думал сейчас: выглядел так же невозмутимо, как и в первый день знакомства. Но по едва уловимым колебаниям воздуха вокруг нас, или чего ещё — не знаю, я почуяла его глубокое волнение. Снять сапог с одной особенно промёрзшей ноги оказалось трудным делом. Было так больно, что казалось, будто сейчас я ногу потеряю. Хорошо, что мои друзья - с севера, и точно знали, что делать, когда обморозишься. Парни усадили меня на стул прямо в прихожей и принесли таз с тёплой водой. Постепенно, когда нога начала проявлять чувствительность, добавляли воду погорячее. Потом Данька принёс какой-то мази, и Паша осторожными движениями стал натирать ею ногу. То ли мазь, то ли руки Павла произвели на меня обезболивающий эффект. Пока я приходила в себя от болевого шока, ребята о чём-то между собой переговорили. Данька, сердито бурча, взял свою постель и ушёл устраиваться на полу на кухне, а меня Павел увёл в спальню. (К счастью, родственники Данилы к тому времени уехали). Я была молчалива и покорна, точно манекен, и позволила делать с собой всё что угодно не только без звука, но даже без мысли протеста. И всё, что делал тогда со мной мой сегодняшний врач и спаситель, казалось мне, он делал очень правильно и очень хорошим.
Когда всё произошло, и я уже пребывала в сладостной полудрёме, Павел заговорил:
— Ты помнишь, Свет, я тебе рассказывал про маму? — теперь голос Павла звучал какими-то детскими интонациями, точно ему не двадцать шесть было, а шесть лет. — Так вот. Когда мама меня ещё не родила, отец уже бросил её. А она не могла поверить в это. Он ведь не сказал прямо — что бросает, а так, расплывчато: я, мол, жди- надейся, уезжаю по делам… В общем, всякую брехню наплёл, какую чаще всего при этом говорят… А мама — поверила, — не потому, что глупая была… просто она-то сильно его любила… Мама и мне это долго очень внушала, что у него, мол, просто жизнь так сложилась, что он не смог с нами быть. Конечно! Да я уже всё понял, хотя маленьким был совсем. Она тогда всю свою любовь на меня вылила, а я через эту любовь всё и почувствовал… Мне в то время ещё и двух лет не было… Веришь ли?
— Конечно, верю, — отозвалась я. Мне было понятно, что для Павла было крайне важно то, что он говорил мне сейчас, но глубокая эйфория, в которой я пребывала, доносила до меня его слова, точно издалека. — Я даже вижу, что так и было. Она с ножом ходила, с раной в сердце. И ты это перенял… Нож этот — эта боль — он как бы и сейчас из твоего сердца торчит.
— Я бы убивал таких подлецов, честное слово. А для себя — давно решил, что если так случится в моей жизни, как у отца, я низа что не оставлю женщину с ребёнком.
— Это правильно, — сонно проговорила я, почти проваливаясь в дремоту. Мне приятно было слышать его голос, эти правдивые, почти исповедальные интонации.
— Ты уже слышала, что я этой осенью в аварию попал. Ну вот, сначала я в больнице провалялся, а потом моя мама заболела. Она, конечно, очень переживала из-за меня: ведь больше у неё нет никого. И результат — инсульт. И я с мамой вдвоем: как мне за ней ухаживать? И вот, мне помогала соседка наша по подъезду. Она уже давно на меня заглядывалась, но… я был равнодушен к ней, если честно. Когда после аварии мне надо было восстанавливаться, красивые девочки, за которыми я ухаживал, как-то про меня забыли. А Наташа сразу прибежала, первая, в больницу ко мне. Потом все время лечения навещала, и дома помогала с матерью. Хотя ей всего двадцать недавно исполнилось. Не всякая девушка в такой ситуации сможет быть рядом, а Наташка — смогла... Ну вот, как-то незаметно я с нею так и сблизился. Недавно Наташа сказала, что ждёт… ребенка…
Павел замолчал. Я, уже засыпавшая было под его разговор, продолжала гладить его по груди. Рука моя замерла на месте. «Ждёт ребенка», — отозвалось в моей голове то, что никак не желало доходить до сознания. Тут моя дрема, как и пьяное состояние блаженства, стали рассеиваться, как сумерки перед рассветом. «У Павла есть девушка, которая в настоящий момент от него беременна, — констатировал сухо мой мозг информацию, которую всё моё существо отказывалось воспринимать. — Значит, этот разговор — не просто порыв откровенности. Мне таким образом дают понять, что рассчитывать на продолжение нечего…»
— Что же ты собираешься делать? — выдавила я, наконец.
— Пока так поживём, а как ребенок родится, запишу его на себя. К лету, думаю, распишемся.
Зависла пауза. Что я могла сказать? Похвалить моего собеседника за благородство?
— Ты почему мне раньше это не сказал? — спросила я, наконец, так же безжизненно.
Павел молчал. Но я молча ждала ответа, и он продолжил.
— Это пока тайна наша с Наташей. Я и Даньке-то ничего не стал говорить… пока. Наверно, потому и решился сюда уехать, чтобы как-то одному это переварить. Приехал — мне показалось, что всего этого нет, что я свободен… Потом чересчур расслабился в вашей компании, забылся, так сказать… А вчера вечером все обдумал и решил расстаться с тобой «по-английски»... Думал, так лучше будет… Но ты сама решила по-лругому.
— Я?! То есть, ты хочешь сказать, что это всё я сама?! — меня так и подбросило на кровати…
Павел замолк, затаился, и его глаза как бы обходили меня, прячась за невидимой бронёй. А мои — напротив, пожрать желали эту молчаливую недвижимую фигуру:
— Прекрасно! Замечательно! Что ж, пусть даже так… Но сегодня — сегодня-то почему ты ничего не сказал сразу? Или же: не захотел шапку Даньке проспорить?!
Тут я вскочила и начала суматошно одеваться, едва попадая руками, ногами в рукава и брючины — только бы скорее, бегом, прочь отсюда. Рванула в прихожую и, вернулась, на ходу надевая шапку и пальто, я проговорила, наконец, заикаясь, смеясь и плача:
— Ты что же, думал, я зачем пришла — за этим? Хха-а, дурак! Да я хотела лишь узнать про но-ож, почему я его видела, то но-ож… А теперь я тебе честно скажу — да, я полюбила… так может никто тебя больше в жизни не полюбит… Это невозможно, но я сразу всё про тебя в-и-и-дела, этот нож, сразу же, в первый же день… И вот что скажу… Да, ты должен на ней жениться. Чтобы эта история с ножами, чтобы закончилась – на мне и тебе … Всё закончилось, да… … Прощай!
И я вырвала себя из той квартиры прочь: хотя никто меня вроде и не пытался задержать. Вскоре с тёмной заснеженной улицы меня увёз первый сонный автобус. Я не знаю, проводил ли меня Павел хотя бы взглядом, понял ли он что-то из моих слов, или же просто принял меня за сумасшедшую. Но больше он у нас не появлялся и никаких вестей о себе не подавал. Я старалась скрыть от всех свои страдания, но мои подруги их понимали и без слов. Поэтому на упоминания о Павле у нас было наложено негласное табу..

Все шло своим чередом: кончалась учеба, начиналась другая жизнь. Мои соседки: Аня, Ниночка, Любаша вскоре после окончания вуза повыходили замуж и превратились из красавиц в милых жён. У них прекрасные семьи, чудесные дети. Инна ещё долго грызла «гранит наук», закончила аспирантуру и сделала карьеру, но замуж так и не вышла. Зато у неё было много интересных любовников и яркая насыщенная жизнь. Я долго была одинока, но потом всё же нашла человека, с которым создала семью.
Данила, который предлагал руки и сердце всем поочерёдно в нашей компании, кроме меня, обиженный четырьмя отказами, развил на этой обиде невиданный, просто реактивный потенциал. Умчался, как ракета, домой, на север, где скоропостижно женился, вскоре после рождения ребенка развёлся, развернулся и умчался на восток, где занялся бизнесом весьма успешно.
Лет через десять наш общий друг снова объявился, но узнать в этом человеке нашего прежнего Даньку было невозможно. Чрезвычайно толстый (это Данька-то!), донельзя довольный жизнью и женатый второй раз, он казался полной противоположностью прежнему холерического темперамента невротику. Было это на нашей очередной встрече выпускников. Показывал семейные фотографии (хвастуном он остался прежним). Жена — что это? — совсем не модельной внешности, весьма пухленькая, но милая особа. А вот — с друзьями. С другом детства. Да, это Павел… Знакомое лицо колыхнуло сердце воспоминанием. Я скоро перевернула лист альбома, но заметила рядом с ним женщину (жену?) и мальчика — большенького уже, рыжеволосого. Весь в папу. Вот где я видела! Да, это — он, тот мальчик из моего сна:
«Детская песочница под типовым «грибком-мухомором» ржаво-коричневого цвета. В ней возится рыжий мальчик лет трех. А вот девочка помладше, лет полутора-двух, в цыплёночно-жёлтом платьице идёт к «грибку». Малышка направляется к мальчику… У неё в одной ручке — пластмассовое ведёрко, в другой — какой-то большой ромашковый цветок. Девочка протягивает свою ручку с цветком к играющему малышу. Тот отрывается от игры, смотрит с любопытством, берет цветок, и… сломав, бросает его наземь… Малышка глядит на него непонимающе и растерянно…»
Не досмотрев сна, я просыпаюсь от плача. От звука своих собственных рыданий. Так плачут маленькие дети — неутешно и неудержимо. Потом успокаиваю себя, гладя свой живот, в котором уже семь месяцев живет чудо новой жизни. Скоро она появится на свет, моя девочка. А за окном встает рассвет, и я вспоминаю строчки:
Из-за фиолетового леса
Выкатилось, словно колесо,
Солнце апельсинового цвета,
Досмотрев свой ранний рыжий сон…

[Принцесса]

Красиво и грустно...

[Хельга Рыбина]

спасибо за отзыв!
Рассказ был опубликован в сборники молодых литераторов Кировской области "Зелёная улица", но в моей, авторской редакции выходит здесь впервые

[Пyмяyx**]

Я прав.
Однолюбы - самые большие предатели.