Нина, мать-одиночка с изрядно подмоченной репутацией, устроилась аппаратчицей на Биохимзавод прошлой весной. Уже в мае, идя со смены, она любовалась цветущими яблоньками, посаженными возле корпусов завода, для улучшения экологии, да и просто для красоты. А с экологией на Биохиме как видно, был полный швах, потому что к августу на яблоньках налились плоды необычного синевато-зеленого оттенка.
Но женщина, несмотря на странный цвет биохимовских мутантов, по-прежнему заглядывалась на молодые синеватые яблочки. “Словно моего сыночки глазки,” - думала она. И правда, в Славике, появившемся в её жизни жданно, но негаданно, она души не чаяла. Её первая беременность, случившая ещё в семнадцать, завершилась подпольным абортом по настоянию отца. Тот «в научение» исхлестал дочь ремнем, а мать прозвала её «беспутной». С тех пор Нинина жизнь пошла криво: в отношениях с сильным полом её то и дело преследовали неудачи. Её крепко сбитая коренастая фигура на коротких кривоватых ногах отнюдь не способствовала проявлению романтических чувств. «Подать себя» женщина не умела: одевалась в мини по самое «не хочу», красилась так, что «штукатурка падала»... И липли к ней, как мухи, любители лёгких связей без обязательств.
Так, впустую и бестолково, текли её лучшие годы. Нине было уже сильно за тридцать- и вот появился, по какой-то божественной оплошности, на свет плод её кратких отношений с очередным представителем сильного пола.
Внезапная беременность, хотя и ошарашила, сулила нашей героине избавление от осточертевшего одиночества. Даже мать Нины (отец к тому времени умер) на этот раз не сильно разорялась, узнав о подарочке «в подоле». "Авось, остепенится, при ребенке-то!” - чаяла она в глубине души. Первые три года после рождения сына Нина и впрямь была всецело поглощена материнской заботой. А на четвертый год, утрудившись от материнских забот, она ещё сильнее почуяла могучий зов «основного инстинкта». Охотница плотских страстей, оставив малыша на попечение бабушке, устремилась на их поиски.
Искомое нашлось на лесобазе, где кочевало множество одиноких матерых лесорубов. Вечером все работники лесного комплекса собирались в комнате отдыха «расслабиться». Релакс не обходился без застолья со спиртным, с сальными шуточками, анекдотами, и даже песнями. Именно они и были козырем Нины - когда она запевала, в компании стихали шутка, и кто-то бросал одобрительно: «Да-а-а-а.... тебе бы, Нинка, в ансамбле «Золотое кольцо» петь: Кадышеву, небось, заменила бы». Голос у Нины и впрямь впечатлял: глубокий, бархатистый, низкого тембра, с такими чувственными обертонами… Вот если б таким голос она бы спела что-то джазовое, то целые залы околдованных ушей были б у её ног, но... Никто из её окружения, включая саму Нину, ни знания, ни понимая на этом уровне, увы, не имел. Её «дар напрасный, дар случайный» звучал в компании, изрядно сдобренной спиртным. Но все же и тут служил ей службу, неизменно привлекая в её объятия кого-нибудь из лесорубов, с которым Нине удавалось провести «ночь любви».
Так Нинина жизнь катилась далее по наклонной. Обласканные её любовью опускались все ниже и ближе к «плинтусу» - ранее судимые, полубомжеватые, с психическими проблемами персоны находили всё более кратковременный приют в объятиях Нины. Стремясь удержать мужчину, она снимала жилье, платила и за еду, и за выпивку, и нередко – в кредит. Как известно всем Золушкам мира, все кареты в полночь превращаются в тыквы. Так и страстные лесорубы исчезали из её обьятий, как только у Нины заканчивались деньги.
Тогда Нина превращалась из жрицы любви в Золушку и вновь возвращалась к своим трудовым будням. Бригадирша с Биохима за прогулы обещала всякий раз Нинку уволить по “горбатой”. Однако держала её, как мачеха, отправляя её на копеечные замены или невыгодные сверхурочные. А с такими подработками до закрытия кредитов Нине было как пешком до Луны…



Ответить с цитированием




