Вирус любви

[Белая Акация]

Захватывающий сюжет.Умница.жду с нетерпением продолжения

[Пyмяyx**]

Спасибо!

[Пyмяyx**]

Немного исправил про Рудольфа


А7
А в подвалах и полуподвалах
Ребятишкам хотелось под танки.
В. Высоцкий.

Вот стоит, подпирая забор,
На войну опоздавшая юность
Ю. Визбор

Не только советские мальчишки играли в войну, воображали себя солдатами и грезили подвигами. Такие мальчишки были и в послевоенной Германии.
Рудольф обожал военные фотографии, фильмы о войне. И художественные, и документальные. И, хотя в фильмах, которые показывали в послевоенной Германии, Гитлера и гитлеровцев показывали в негативном свете, Рудольф считал их своими и всегда болел за них. Ему нравилась нацистская символика, форма, факельные шествия. Всё это казалось ему романтичным и красивым.
Он часто представлял себя то участником такого вот факельного шествия, то пехотинцем, то лётчиком, то танкистом. Вот он на своём танке врывается в горящий русский город, лупит из пушки по домам, давит солдат противника. А вот ведёт воздушный бой, один, против двадцати «летучих крепостей». А вот он капитан подводной лодки и топит английский крейсер. А вот он генерал и планирует штурм Москвы.
И почти всегда фантазии эти кончались героической гибелью Рудольфа. Вот он, убив десяток вражеских солдат, гибнет на бруствере их окопа. А вот он водружает немецкое знамя на одну из Кремлёвских башен и гибнет от русской пули. А вот его поймали партизаны и требуют, чтобы он выдал им военные тайны. Но он гордо молчит. Тогда его ведут расстреливать. Рудольф идёт высоко поднятой головой. Произносит пламенную речь про арийский дух, великую Германию и любовь к фюреру. Бородатый комиссар в ушанке со звездой орёт «Замолчи!», но Рудольф продолжает. Потом Рудольф поёт песню Хорста Весселя или что-то другое в этом роде. Большевики дрожат от злобы, но дослушивают до конца. И только после окончания песни, комиссар с перекошенным лицом командует «Огонь!», звучит выстрел, и Рудольф красиво падает на снег, поливая его своей кровью. И губы лежащего шепчут «Хайль Гитлер!»
Фотографии и хронику преступлений нацистов Рудольф, конечно, видел много раз. Что он при этом испытывал? Ну, ясно, что не жалость. Но ненависти он тоже не испытывал, хотя и был уверен, что ненавидит врагов Рейха. Чувство ненависти было Рудольфу совершенно незнакомо, как, в прочем, и чувство любви (в прочем, к теме любви мы ещё вернёмся). Садистского удовольствия от вида страданий и смертей жертв Рудольф тоже не испытывал. Что же он испытывал, глядя на измождённых людей в арестантских робах, на детей-дистрофиков, на печи крематориев, на горы трупов? Недовольство и брезгливость. Это, ведь, некрасиво, не эстетично. Небось, трупы пахнут отвратительно! А запах имел для эстета-Рудольфа значение, пожалуй, не меньшее, чем вид. Так что Рудольф совсем бы не хотел быть охранником концлагеря. Солдатам «Вермахта» - вот это да!
Жертв фашизма Рудольфу, понятно, жалко не было. В прочем, немецких солдат он тоже не жалел. Он просто любовался ими. И их гибелью тоже. Рудольф свою жизнь не ставил в пфенниг, а чужую тем более. Жизнь и смерть имели для него эстетическое значение и оценивались только с точки зрения красоты. А что может быть прекраснее смерти в бою?
Ярослав Гашек в «Похождениях бравого солдата Швейка» потешаясь над такими «героями» вывел образ кадета Биглера. Ах, как Гашек описывает геройский сон кадета, во время которого тот обделалася! Описание сна длинное, а то бы я включил его сюда целиком. Соотечественник Рудольфа, Эрих Мария Ремарк описывал войну правдиво, без лака. Война – это грязь и вонь.
«- Особо же почтим память сынов нашего учебного заведения, отважно поспешивших на защиту родины и не вернувшихся с поля чести. Двадцати одного юноши нет среди нас, двадцать один боец погиб смертью славных в бою, двадцать один герой покоится о вражеской земле, отдыхая от грохота сражений, и спит непробудным сном под зеленой травкой...
Раздается короткий рыкающий смех. Директор, неприятно пораженный,
замолкает. Смеется Вилли, который стоит грузной массой, точно платяной
шкаф. Вилли красен, как индюк, - так он рассвирепел.
- Зеленая травка, зеленая травка... - заикается он. - Непробудным
сном... Покоятся... В навозных ямах, в воронках лежат они, изрешеченные
пулями, искромсанные снарядами, затянутые болотом... Зеленая травка!
Сейчас как будто у нас не урок пения...
Он размахивает руками, точно ветряная мельница в бурю:
- Геройская смерть! Интересно знать, как вы себе ее представляете!
Хотите знать, как умирал маленький Хойер? Он целый день висел на колючей
проволоке и кричал, и кишки вываливались у него из живота, как макароны.
Потом осколком снаряда ему оторвало пальцы, а еще через два часа кусок
ноги, а он все еще жил и пытался уцелевшей рукой всунуть кишки внутрь, и
лишь вечером он был готов. Ночью, когда мы смогли наконец подобраться к
нему, он был уже продырявлен, как кухонная терка. Расскажите-ка его
матери, как он умирал, если у вас хватит мужества!»

Но попадись Рудольфу «На Западном фронте без перемен» или «Обратный путь», он бы с отвращением отложил книгу: не эстетично.
Рудольфа привлекала эстетика гибели… И история Третьего Рейха манила его, в частности, тем, что Третий Рейх потерпел сокрушительное поражение. Это же так красиво! Сначала – идея. Потом группы национал-социалистов собираются на свои первые митинги и демонстрации, которые разгоняются полицией. Но национал-социалисты не сдаются. Вскоре они приходят к власти, расправляются со своими врагами. Потом – аншлюс с Австрией, захват Чехословакии и вот уже Мировая Война. Почти вся Европа под властью Германии. Немцы под Москвой, под Ленинградом, на Кавказе, на Волге. Но вот враги Рейха собрались с силами и пошли в наступление. Вермахт терпит поражение за поражением. Немцы героически обороняются. Иногда им удаётся переходить в контрнаступление, но всё яснее, что дни Рейха сочтены. А в спину немецким солдатам стреляют всякие там партизаны и подпольщики. Фронты сжимаются. Всё меньше территория Рейха. Вот уже враги ступили на немецкую землю. И вот последние очаги немецкого сопротивления подавлены. Враги торжествуют победу. Конец! Как прекрасно! Если бы Германия победила в войне, Рудольф бы так не увлекался историей войны.
Этические категории для Рудольфа не существовали вообще. Только эстетические. Причём, эстетика эта была извращённой. Живи Рудольф на рубеже XIX-XX веков, наверное, ему бы понравилось в салонах, где выступали поэты—декаденты. В прочем, способностей к стихосложению у Рудольфа не было. Зато были явные способности к рисованию. Талантливым назвать его было бы громко, но способным – вполне можно. В детстве он, как и большинство мальчишек, любил рисовать войну. Когда подрос, он не перестал рисовать батальные сцены и солдат, но к ним добавились просто изображения людей, как правило, мужчин атлетического сложения. Женщин он рисовал редко, только если просили. Конечно же он нарисовал мать и портрет этот висел у матери в комнате. А ещё он нарисовал свою бабушку Гретхен и портрет этот висел, соответственно, дома у бабушки. Ещё он рисовал природу и архитектурные памятники.
Рудольфу нравилось смотреть на кадры пожаров. И неважно, горит ли Варшава, Ковентри, Смоленск, Дрезден или Берлин. Это красиво! Это драматично! О том, каково тем, кто мечется в огне или снаружи наблюдает, как гибнет их дом, Рудольф не думал и не хотел думать. Судьба людей ему была безразлична. Зрелище-то какое! В этом Рудольф уподоблялся Нерону, в отличие от которого, правда, города не поджигал. Но они с Нероном поняли бы друг друга. Если бы горел Ботроп и, в частности, дом Рудольфа, волне вероятно, он бы стоял в стороне и любовался бы зрелищем, даже не задумываясь о судьбе родителей. Рисовать огонь он, конечно, тоже любил.
Сам себя он считал национал-социалистом и наследником Гитлера, но национал-социализм, на самом деле, не был его идеологией. У него, вообще, не было никакой идеологии.
Когда, вступая в орден, Рудольф сказал, что чтит отца и мать, он соврал. К Родителям он относился снисходительно по сути, презирал. Отец его работал мелким служащим в банке. Ну, что за работа для мужчины, бумажки перекладывать! На войне отец был, да. Но не сделал ни одного выстрела. Интендант. И служил он в спокойной Дании. Тоже мне герой! Вот то ли дело отец Пауля. Погиб в России! Это достойно. Это красиво. Мысль, что, без отца, Рудольф был бы просто бедняком, как-то в голову не приходила.
Мать же он презирал, потому что, вообще, презирал женщин. Мать любила цветы, животных, грустную музыку, сентиментальные романы. Коврики, кружевные покрывала, фарфоровые фигурки… Рудольфа от всего этого воротило. Ещё больше его раздражали её материнские нежности. Мать любила его обнять, поцеловать, погладить. Рудольфа это бесило. Но Рудольф умел сдерживаться. С родителями он был предупредителен, любезен, в какой-то степени даже ласков. Скандалов он не любил. Когда Рудольф был маленький, несколько раз он пытался вырваться из материнских объятий, за чем следовала долгая душещипательная беседа со слезами и упрёками. После трёх-четырёх таких случаев, Рудольф усвоил: лучше вытерпеть материнский поцелуй и пойти в свою комнату или гулять, нежели весь вечер слушать сетования о том, какой он нехороший и неблагодарный.

Рудольф был младше Пауля и сексуальное томление внизу живота было ему просто незнакомо. Но если бы не фламо, то Рудольф бы, вероятно, стал гомосексуалистом. Как писалось выше, Рудольф был эстет, хоть и извращённый. Так вот, женское тело его не только не возбуждало сексуально (что в условиях пандемии было понятно), но и не привлекало эстетически. Покатые плечи, хилые мышцы без всякого рельефа, даже у самых крепких женщин они покрыты слоем подкожного жира, Когда, два дурацких выступа в верхней части туловища, кажется, тоже сделанных из жира.… Когда Рудольф видел на кухне мясо, жир на нём воспринимался Рудольфом как нечто не только не вкусное, но и неэстетичное. Что красивого в женском теле? То ли дело мужское тело! Потому-то он почти никогда не рисовал женщин. Античные (и не только) статуи мужчин восхищали Рудольфа. На них он мог смотреть долго. Особенно он любил статую «Умирающий галл». Понятно почему. Мало того, что статуя сама по себе великолепна, так галл же ещё и умирает, что было Рудольфу особенно близко. Раз пять Рудольф рисовал эту скульптуру.
Как я уже писал, чувство любви было Рудольфу незнакомо и непонятно. Но один раз его посетило нечто, ну, очень отдалённо напоминающее любовь, как курица напоминает орла. Математику в их классе вела фрау Фидельсбергер. За сорок. Не самая лучшая учительница, но и не самая худшая. К ней Рудольф относился индифферентно. Однажды фрау Фидельсбергер заболела, и несколько дней её замещал другой математик, Эрнст Эверт. Ему тоже было около сорока. Эверт был высок, строен, мускулист. У него было красивое, мужественное лицо. Этот учитель не лютовал, никогда не повышал голос на учеников, всегда сохранял спокойствие. И вот, когда Эверт заходил в класс, Рудольф испытывал странное волнение. Рудольфу хотелось, чтобы учитель обратил на него внимание, а лучше, похвалил. И Рудольф был просто счастлив, когда герр Эверт вызывал его к доске и Рудольф хорошо ответил урок, за что учитель его похвалил. Рудольф чувствовал НЕЧТО. Нечто непонятное, волнующее. В прочем, чувство это было платоническим и никакого сексуального подтекста тут не было. Рудольф не фантазировал, как он обнимет учителя, тем более, как он ляжет с ним в постель. А подскажи ему кто-то такую мысль, думаю, Рудольфа бы стошнило. Как и положено национал-социалисту, голубых Рудольф презирал.
В «Чёрной Саламандре» Рудольфу понравилось очень. Красиво! Конечно, настоящий замок и настоящие мантии смотрелись бы лучше, ну… так тоже неплохо.
Пауль Рудольфу нравился, хотя Рудольф и не разделял его религиозное рвение. В отличие от Пауля, Рудольф относился к религии спокойно, точнее, равнодушно. Верил ли он в бога? Скорее да, чем нет. «Да, что-то там такое есть». Вопрос бога был для него непринципиален. Есть ли, нет ли, какая разница! Верил ли Рудольф в жизнь после смерти? Скорее, да. Но, опять-таки, он не особенно задумывался об этом. Попадёт ли он в рай, в Валгаллу или родится вновь согласно Сансаре, об этом Рудольф не задумывался. Но был уверен, что и после смерти будет наблюдать за тем, что происходит в мире.
В «Чёрной Саламандре» привлекала обстановка: своды, факелы (опять-таки, тяга к огню). И чувство тайны. Ну, и что против большевиков и евреев. Как писалось выше, чувство ненависти было Рудольфу незнакомо, но относился он к большевикам и евреям отрицательно и считал борьбу против них делом нужным. Ну… как бы это объяснить?... Горожанин, не имеющий дачу и никогда не ездивший от работы в колхоз, не испытывает к сорнякам никаких чувств, но если его спросят, нужно ли их пропалывать, ответит: «Конечно, нужно!» Кроме того, борьба с врагами – это весело, интересно, романтично.
А вот культ ангелочка Зигфрида вызывал у Рудольфа усмешку. Пятилетний ребёнок умерший от кори! Смерть от кори – это некрасиво и не романтично. Тоже мне, святой! Ещё и Зигфрид! Нибелунги бы со смеху поумирали, услышав! Но, конечно же, своё мнение Рудольф держал при себе (а он это умел). С Паулем и его компанией ссориться не хотелось, тем более из-за такого пустяка. Да пусть себе молится на своего братца! Рудольфу жалко, что ли?
Желая сделать Паулю приятное, Рудольф нарисовал для него несколько соборов, которые, по задумке Пауля, когда-нибудь будут построены. В Берлине, рядом с Бранденбургскими воротами, в Москве на Красной площади на месте ГУМа, в Пекине на площади Тяньаньмэнь, но самым впечатляющим был собор Святого Зигфрида в Гизе. Высокий готический собор, наверное, километр в высоту, по сравнению с которым пирамида Хеопса казалась маленьким холмиком. Пауль был очень доволен.
Когда Рудольф заявил, что собирается ехать в Гамбург, навестить бабушку, родители удивились: с чего вдруг? Рудольф не возражал против поездок к родственникам, но никогда раньше не являлся их инициатором. Во-первых, к родственникам, обычно, ездили всей семьёй. Во-вторых, Рудольф никогда не проявлял нежных чувств к бабушке (как в прочем и к любому другому существу). Родители, конечно, не знали, что у него творится в голове, но то, что он, мягко выражаясь, холодноват они не могли не видеть (родители называли это словом «сдержан»). Но Рудольф сказал, что хочет, заодно, порисовать. Обе ратуши, памятник Бисмарку, церкви святой Екатерины и святой Гертруды, а также мосты, портальные краны и так далее. Родители пожали плечами: желание вполне невинное и стали собирать сына в дорогу.
Рудольф сел в поезд.
Настроение у него было приподнятое. Он ехал в Гамбург. Ехал на великое дело.

[Пyмяyx**]

А28
– Гав-гав!
– А-а-а! Уберите собаку! – кричала женщина в красном пальто.
– Молли! Тихо! Фу!... Проходите, я её держу!
– Почему собака без поводка, без намордника?!
– Она старенькая уже. И добрая! Она сама Вас боится.
– Добрая?!!! … Добрая, злая какая разница! Закон есть! Собаки должны быть на поводках и в намордниках!
– Хорошо, фрау! Вы правы! .. Карл! Пристегни Молли! – щёлкнул карабин, – Я надеюсь, инцидент исчерпан, фрау? Всё?
– Не надо говорит мне «Всё!!!» – дама в красном перешла на визг, – когда я скажу: «Всё!», тогда и будет «всё»!
Карл хотел сказать что-то резкое, но Гюнтер жестом остановил его:
– Продолжайте фрау! – сказал он и широко улыбнулся, – нам очень интересно Вас слушать.
– Интересно?! Интересно будет, когда я в полицию заявлю, что вы тут ходите с собакой без поводка и намордника! Вашим родителям придётся десять лет работать, чтобы расплатиться!
– Ваше право. И что же вы скажете в полиции? Вы даже не знаете наших фамилий. Или вы думаете, что полиция объявит розыск по всей стране? У полиции других дел нет?
– А я скажу, что собака меня укусила. Будут искать! Вдруг она бешенная!
Карл хотел возмутиться, но Гюнтер снова сделал жест, мол, подожди, я сам.
– Вы напрасно это сказали, фрау! Вы сейчас признались в том, что намерены ввести в заблуждение полицию, да ещё и при свидетелях. Если вы в самом деле, решитесь пойти в полицию с таким заявлением, то от вас потребуют доказательств. Место укуса показать, например. Сами себя кусать будете? Ну, допустим, вы спровоцируете какую-нибудь собачонку вас укусить. Даже не сомневаюсь, что у вас это получится…
– Нахал!...
– … Да, так вот в этом случае – с небольшим нажимом продолжил Гюнтер, – наши родители потребуют экспертизу, которая легко выяснит, что кусала вас не Молли. А, значит вас обвинять в лжесвидетельстве, клевете, да ещё и в шантаже. Ведь вы угрожали нам. Это вам – не собачка без поводка.
Дама даже замолчала.
– Между прочим, – продолжал Гюнтер, – папа у меня адвокат. Так что, можете не сомневаться, он справится. Поэтому, лучшее, что вы можете сделать, это идти своей дорогой. А мы пойдём своей и постараемся не вспоминать о вашем недостойном поведении.
Дама стояла, глотая воздух. Потом, опомнившись, крикнула:
– Сволочи! Хулиганы! Я вам ещё покажу!
Дама открыла ключом калитку и скрылась за высоким забором.
– Ой-ой-ой! Как мы испугались! – сказал Якоб, когда калитка за дамой закрылась, - аж поджилки дрожат! А ты молодец, – обратился он к Гюнтеру, – как ты её лихо отшил!
– Да, – поддержал Карл, – так спокойно, с улыбкой! Я бы так не смог.
– Папины уроки, – гордо ответил парень, – если разговариваешь с врагом, будь предельно вежлив. Приторно вежлив. Смесь сахара и яда. Это действует куда сильнее, чем крик и ругань. Он злится, кипит, а ты ему так спокойненько… так, с приторной улыбочкой. Он ещё больше злится, а ты опять вежливо так… Да он от злобы лопнет! Ну, вот, эта тётка в красном пальто. Ну, ответили бы мы ей грубо, а она – нам, а мы – ей! Поорали бы. И что? При том, победа была бы на её стороне. Она бы нас переорала.
– Да, она аж слюной захлебнулась, когда ты её припечатал вежливо. Молодец!
Карл присел на корточки и стал гладить Молли:
– Моя бедная собачка! Напугала тебя злая тётка? Не бойся, маленькая! Мы тебя в обиду не дадим!
– Да уж. Говорит, что Молли бешенная! Сама она бешенная! Её надо на поводке водить и в наморднике.
– Такой дом огромный, участок размером со стадион и – такая злая!
– От того и злая, что богатая. Других за людей не считает. Мы для неё – букашки.
– Никакая она не богатая. Это не её дом.
– Не её?
– Не её. Она не хозяйка.
– А кто же она?
– Точно не знаю. Экономка или горничная.
– Прислуга, короче. «Хозяин! Кушать подано! Что изволите?»
– Полы моет.
– И горшки!
– От того такая злая. Перед хозяевами заискивает, а на людях злобу срывает.
– Хозяева ещё злее.
– Ты знаком с ними?
– Ну, видел.
– И что?
– Муж с женой. Надутый индюк и при нём его индюшка.
– И злее этой тётки? Тоже кричали, ругались?
– Нет. При мне – нет.
– Так почему они злее?
– Рассказывали мне. Отвратительные, злые люди. Всякими тёмными делами занимаются.
– Какими?
– Не знаю точно. Но родители предостерегли, чтобы я держался от них подальше.
– И правда. Чего мы здесь болтаемся? Не самое приятное место. Пошли-ка отсюда.
Мальчики, продолжа разговаривать, пошли прочь.
– А я тоже слышал про хозяев этого дома. Дескать, они с дьяволом знаются, – сказал Якоб.
Альберт засмеялся.
– Чего смеёшься? Не веришь?
– Не верю.
– Да он у нас, вообще, ни во что не верит, – сказал Карл, – он атеист.
– И в дьявола?
– И в дьявола, – ответил Альберт.
– Ив приведений?
– И в приведений.
– А там за забором живут стра-а-ашные приведения! Они охраняют замок.
– Какой замок?
– Ну, виллу. Она же с башнями, как замок. И раз в неделю туда прилетает дьявол. Как раз сегодня должен быть.
– Ага! На ужин прилетит. И принесёт гостинцев: консервы из грешников.
– Смейся-смейся! А вот ты бы испугался перелезть через забор на ту сторону?
– Испугался бы. Там тётка в красном пальто. Она меня покусает.
– Служанка на ночь не остаётся. Вечером она уходит. А хозяева ночью спят.
– Ночью родители не отпустят.
– В 9 вечера. Служанка ушла. Хозяева телевизор смотрят. Ну? Просто перелезть через забор и сразу – назад. Боишься?
– Якоб, ну, что за глупости! – вмешался рассудительный Гюнтер, – если Альберт попадётся, они же полицию вызовут!
– Ну, вызовут. Альберту 12 лет. Несовершеннолетний. Неподсуден. Детские шалости. А мы скажем, в мячик играли, и он туда перелетел. Правда, закинем мячик.
– А почему не вошли как люди? Там снаружи – звонок: «Простите, тут наш мячик!»
– Испугались. Мы дети. Что с нас взять?
– А вдруг там – собаки? – предположил Гюнтер.
– Нет там никаких собак. Если бы были, они бы почуяли Молли и залаяли.
– Там тётка в красном пальто. Она меня покусает.
– Я же говорю: она там не живёт. Вечером она уходит домой. Испугался? Так и скажи
– Приведений не боюсь. Но люди… Сам же говорил, что злые!
– Альберт прав! – вмешался Гюнтер, – действительно, глупая затея.
– Ну, как хотите…
– Ладно, – вдруг решился Альберт, – спорим! Кораблик хочу!
– Какой?
У Якоба была неплохая коллекция моделей судов, которой он очень гордился.
– «Queen Mary»
– «Queen Mary?!» Ишь ты! А сам что поставишь?
– Гильзу от снаряда.
– Мало!
– От 75-миллиметровой гаубицы. Она красивая! Гильза.
– Видел. Красивая. Но не стоит «Queen Mary»
– Хорошо. И 200 грамм конфет.
– 300!
– Договорились.
– Шоколадных!
– Договорились!
– Альберт, – предостерёг Гюнтер, – не надо!
– А я рискну. Уж очень кораблик хочется. Давно о нём мечтаю.
– Гюнтер, разбей руки.
– Я в глупом споре не участвую.
– Карл, разбей!
Якоб и Альберт пожали друг другу руки, и Карл разбил рукопожатье.
– Ну, что, *– сказал Якоб, – в 9, на этом месте?
– Давайте, без четверти.
– Гюнтер, как я понял, не придёт?
– Приду! Кто же вас, неразумных, выручать будет?
– Ну, спасибо! Значит, все четверо в без четверти 9 – тут.
– А я мячик принесу, – сказал Карл, – бросим его через забор и скажем, в случае чего, что мы его случайно туда закинули.
– А как я его там искать буду в темноте?
– Фонарик.
– Не надо, – сказал рассудительный Гюнтер, – мячик останется у нас. Скажем, что Альберт его уже перебросил. Хотя, надеюсь, это не понадобится. Ох и в авантюру мы влезаем!
– Авантюристы мы!
– Значит так: твоя задача – перелезть через забор, пробыть там 5 минут и вернуться обратно. Если что-то не так – кричи. Мы придём на помощь.
– Договорились. В 8:45 все – здесь.

[Белая Хризантема**]

Ну наконец приключение,что из этого получится будем посмотреть....

[Пyмяyx**]

Симпатяга. Только это - щенок.

[Пyмяyx**]

Мальчишки чудные! Собачка прелесть. Тётка только не противная
.

[Белая Акация]

Детские шалости.Занятно.Интересно ,чем они закончатся.

[Пyмяyx**]

А29

В назначенное время мальчишки были в сборе. Было тихо. Одно из окон на втором этаже светилось голубоватым светом, что однозначно свидетельствовало о том, что жильцы смотрят телевизор.
– Значит так, – сказал Альберт, – вы молчите, не кричите мне: «Альберт! Ну, ты где?!» И т.д. Даже если я задержусь дольше, чем на пять минут. Мало ли, что? А криком вы привлечёте внимание. А вот если меня не будет, действительно, долго, скажем, минут двадцать, спешите на помощь. Ну, звоните в ворота, например. Или если я сам закричу. А так – молчок.
– Поняли.
По обе стороны забора росли деревья, так что для тренированного гибкого двенадцатилетнего мальчишки забор не казался серьёзной преградой. Альберт вскарабкался по веткам на забор, огляделся. Фонари во дворе не горели, но было достаточно светло: уличные фонари были выше забора, кроме того, свет большого города отражался от облаков. Во дворе никого не было. У дерева, растущего по ту сторону забора, тоже были толстые нижние ветки, достаточно крепкие, чтобы выдержать вес мальчика. Стараясь делать как можно меньше шума, Альберт спустился по веткам и спрыгнул вниз. Нижняя ветка оказалась выше, чем он мог достать с земли. Не страшно. Можно подпрыгнуть и потом подтянуться. Теперь оставалось подождать пять минут и лезть обратно. Ну, вот, и совсем не страшно. И кораблик будет его, Альберта.
Вдруг за забором послышался шум мотора. Потом хлопнула дверь машины. Через несколько секунд в доме зажёгся свет. Ага, ясно! К хозяевам кто-то приехал. Позвонил снизу и ждёт, когда ему откроют. Альберт успел спрятаться за высокий куст. Минуты через две открылись ворота, и машина въехала во двор. На мгновение фары автомобиля осветили куст, за которым спрятался мальчик. Водитель машины мог бы его заметить, если бы пристально посмотрел в сторону куста, но, к счастью, он в этом направлении не глядел. А что на куст смотреть? Куст он и есть куст.
Из машины вышел мужчина. А ещё через минуту открылась дверь дома и навстречу ему вышел хозяин.
Поздоровались.
– Проходи!
– Подожди, покурю. Не хочу дымить в доме.
Щёлкнула зажигалка. Вспыхнул и тут же погас огонёк.
– Ну, что нового? – спросил гость, – Как наш пленник?
– Да всё так же. Химичит. Что-то смешивает в своих колбах, смотрит в микроскоп. Освоился. Почувствовал себя важной птицей. На ассистентов покрикивает.
– Ассистентов?
– Ну, да. Пришлось ему двух моих людей дать в помощь.
– А результат?
– Пока, никакого. И, честно говоря, не думаю, что будет.
– Думаешь, дурит нас?
– Практически, уверен. И не проверишь, ведь! Среди нас нет специалистов по микробиологии. Генрих – врач по образованию. Читал записи нашего «друга». Говорит, что, вроде бы, всё правдоподобно. Явных глупостей нет. А тот всё время требует, всё время ему что-то надо. То реактивы, то оборудование.
– Дорогие, небось?
– Ладно, что дорогие. Некоторые трудно достать и доставить. Знаешь, что такое Хромато-масс-спектрометр?
– Что-то слышал.
– Вот и я раньше только слышал. А теперь эта штука у меня в подвале стоит. Ну, это ещё ладно. Микроскоп МБИ-13 ему подавай!
– Что за микроскоп такой?
– Специальный, для микробиологов. Главное, производят его только в России, на заводе ЛОМО. И как прикажешь его добыть и доставить?
– А наши, «Цейсовские» ему не годятся?
– Говорит, что нет. Это специальный, для исследования живых объектов в их естественной среде. С термостатом. Генрих подтвердил. Но как же я этот микроскоп доставлю?
– И как?
– Ну, запросил помощь Центра. Обещали что-нибудь придумать. А сверхчистый кремний где я ему возьму? А скажешь «нет» - «Ну, тогда я ничего не могу сделать и умываю руки».
– Издевается?
– Очень похоже. Но аккуратно – не придерёшься.
– А если завтра запросит вечный двигатель или философский камень?
– Не запросит. Говорю же, очень аккуратен. И умён. Чувствует себя хозяином положения. Разумеется, если бы он попросил что-то уж совсем несуразное, типа того же философского камня или синхрофазотрон.. Но нет… Хитрый, мерзавец. И ничего с ним не сделаешь. Попадись он мне лет 20 назад, я бы с ним разговаривал по-другому. У меня на допросах и не такие всё рассказывали. Нельзя.
– Нельзя.
– А, знаешь, на его месте я бы вёл себя также. Плохо ему? Комната со всеми удобствами. Кормят как в ресторане. Не бьют. Обращаются вежливо. Выполняют любой его каприз. А закончит работу – кто знает? Может, сразу – в расход. Самое разумное – тянуть время. А тянуть он может до бесконечности. Или пока у нашего начальства терпение не закончится. Или пока его не освободят, на что он явно надеется.
– А, ведь, могут!
– Ещё как! Ищейки по всей стране рыщут. Глядишь, потянет он нас на дно.
– И что делать намерен?
– А то же, что и делаю. Мы – солдаты. Наше дело – приказ выполнять. Знаешь, мне эта затея сразу не нравилась. Сразу ясно было, что ничего толкового из неё не выйдет. Но не я решаю. Решают там.
Хозяин дома показал наверх.
– Прикажут от него избавиться, – с удовольствием прикончу негодяя, - продолжал хозяин, – Но пока такой приказ не поступил – буду – сама любезность.
– Ну, что ж, потолкуем с нашим высоким гостем.
– Да, пошли в дом!
И мужчины скрылись за дверью. Щёлкнул замок.
Всё это время, Альберт стоял, как говорится, ни жив и ни мёртв. Боялся шевельнуться, боялся кашлянуть. А больше всего боялся, что мальчики позовут его и этим выдадут его месторасположение. Что мужчины сами вдруг начнут шарить по кустам он, как раз, не боялся. С чего бы им? Но вот если что-то услышат, тогда можно не сомневаться: убьют.
Альберт сразу понял, о ком идёт речь. Конечно, о Юргене Кёлере, о пропавшем учёном! В «Новостях» часто говорили о нём: «Поиски пока не увенчались успехом». Так вот оно что! Эти мерзавцы похитили его и заставляют работать на себя. А Кёлер – молодец! Дурит их. Они зубами скрежещут, но сделать ничего не могут. Но, ясно, что бесконечно это продолжаться не может. Рано или поздно они с ним расправятся. В общем, надо как можно скорее сообщить в полицию. Конечно же, надо пойти с кем-то из взрослых. С папой, например. Влетит за то, что полез в опасное место? Ну, влетит! Но какое дело-то сделали! Победителей не судят. Нет… Вот что: лучше пойти с папой Гюнтера. Гюнтер-то через забор не лазал. Ему не влетит. Конечно же родители Альберта всё узнают, но лучше потом. А когда все будут его хвалить и благодарить, ругать сына уже будет как-то неудобно. А молодцы – ребята! Особенно, он, Альберт! Вот, не побоялся залезть во двор. Расстроил планы мерзавцев, спас великого учёного! Гадов этих повяжут. С ними и тётку в красном пальто. Так ей и надо! А если она не замешана? Замешана! Быть не может, чтобы она ничего не знала! Ну, а даже если не замешана, придётся ей другую работу искать. Хозяев-то виллы посадят! Нет, конечно, хорошо бы, чтобы и тётку посадили. Было бы забавно посмотреть на неё на суде. Небось, вся спесь с неё спадёт. Будет мяться, оправдываться. Какой жалкой она будет! Да, и спор выиграл «Куин Мери» теперь его. И во всех газетах, по радио и по телевизору – рассказ о храбром мальчике Альберте Хартманне, поникшем в логово врагов. Корреспонденты, камеры… Вот только бы уйти целым!
Когда гость с хозяином ушли, Альберт вздохнул с облегчением. Выждал ещё минуту, не вернуться ли они зачем-то. Потом мальчик подпрыгнул, схватился за ветку, подтянулся, перемахнул через забор и только тут почувствовал себя в безопасности.

[Белая Хризантема**]

Молодец,хорошо написал и так захотелось продолжения!